Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов - Страница 83
- Предыдущая
- 83/185
- Следующая
На рабфаке я ревностно принялся за учебу. У нас подобралась неплохая группа, которая жила в одном общежитии. Жили мы, надо сказать, тяжко. Получишь хлеб на пятидневку, а съешь его в один день, потом ходишь четыре дня голодный. Побродишь по дворам, соберешь капусту, кое-как продержишься до следующей выдачи. Но пропускать занятия — ни-ни! Такова была круговая порука! Ребята подобрались на рабфаке все комсомольцы, друг друга знали близко, поддерживали, помогали в занятиях.
Кончить рабфак мне не удалось. В 1923 году меня в порядке усиления состава флота послали в военно-морское подготовительное училище (сейчас оно уже не существует). Это училище я закончил в один год, и тем самым мое среднее образование было завершено.
Два раза пришлось мне побывать в заграничном плавании, в первых военных выходах в Швецию и Норвегию: в 1924 году на корабле «Комсомолец», а в 1925 — на «Авроре». Заходили мы в Берген, в Гетеборг. Каждое плавание длилось полтора-два месяца. Ездил я в качестве практиканта, прошел на корабле все стадии, начиная от кочегара. Так полагается: практикант должен быть знаком с любой работой на корабле.
Стояло прекрасное северное лето, закат почти что встречался с зарей, мы скользили по тихим фиордам, по зеленой зеркальной глади, под высоким бесцветным небом. Медленно отходил я от почти пятилетней жесткой учебы, от голодных рабфаковских дней, когда мозг, лишенный «топлива», ухитрялся работать за счет одной лишь молодости и бешеного упорства своего обладателя.
Обратный рейс на «Авроре» навсегда вошел в мою память. В каком-то маленьком шведском городке грузили мы уголь. Я стоял около крана, задрав кверху голову. Я люблю наблюдать работу мощных механизмов. Вдруг мне показалось, что какая-то гигантская черная масса с огромной скоростью, исключавшей всякую мысль о спасении, летит на меня. Раздался страшный грохот, и я впал в глубокий обморок. Что же случилось? В сущности ничего особенного. Мешок угля сорвался с лебедки и упал к моим ногам. Но сказалось вдруг многолетнее напряжение: я получил жестокую нервную травму и был отправлен в госпиталь, где пролежал около трех месяцев. Комиссия вынесла постановление: временно к военно-морской службе негоден, нуждается в продолжительном отпуске. И чем-то зловещим веет теперь на меня при одном воспоминании [404] о тихих фиордах, о бледноголубом шведском небе. Здесь испытал я — пусть по случайному, пустячному поводу — самое сильное потрясение в моей жизни.
Оправившись после болезни, я пошел работать в Военный округ, в отдел финансового контроля. Было это в начале 1926 года.
Двадцатитрехлетний рабочий технико-строительного завода. Юноша, шагающий с винтовкой в руках по революционным петербургским улицам. Один из первых комсомольцев города Ленина. Рабфаковец, яростно изучающий культурное наследство, доставшееся пролетариату, и собственное пролетарское достояние — марксизм. Юный моряк, осуществивший давние свои жюльверновские и майнридовские мечтания, хотя и на весьма ограниченной территории. И вдруг — счетоводство и бухгалтерия! Но здесь нет никакого противоречия, никакого падения. Я относился к новой своей работе никак не с меньшим пафосом, чем к заграничному плаванию или к очистке вуза от буржуазно-дворянских сынков.
Примерно в это же время перешел я из комсомола в партию.
В самом конце 1926 года функции нашего контроля были переданы РКИ. Меня перевели к уполномоченному Наркомпроса, в ведении которого находились все дворцы и музеи и ряд других культурно-научных учреждений. Работу эту возглавлял Б. П. Позерн, пользовавшийся большой любовью и уважением всех работников. Я работал там сначала также в финансовой области, а затем в качестве заместителя директора музея реконструкции сельского хозяйства.
Музей дал мне чрезвычайно много. Прямо должен сказать: как советский работник я вырос именно там. Музей был задуман широко, имел собственное большое хозяйство, опытный совхоз под Ленинградом; музей существует и сейчас — он носит название Государственного сельскохозяйственного музея.
Здесь впервые пришлось мне ознакомиться с хозяйственной работой. Начиналась первая пятилетка с ее гигантским планом реконструкции сельского хозяйства, и я, руководимый и вдохновляемый этой великой идеей, горячо отдался делу. Каждая новая работа все более расширяла мой кругозор, увеличивала жизненный и политический опыт. Мне было всего только 26 лет, а я, по капиталистическим масштабам, успел прожить уже несколько жизней. Повторяю, такой наполненной, напряженной жизнью жил не я один, а все мое поколение — поколение людей, застигнутых революцией в отроческом возрасте. Да и мое ли только поколение?! [405]
В 1930 году на меня возложена была задача организовать курсы директоров совхозов. Сам я был назначен директором этих курсов. Работал я с большим напряжением, ибо от руководства музеем освобожден не был. Курсы были полугодичные, через полгода при самом музее развернулась широкая подготовка кадров. Был создан добрый десяток курсов низшей квалификации, и руководство ими в основном было также возложено на меня. Я стал снова чувствовать приближение того нервного истощения, которое когда-то привело меня к столь печальным последствиям, и обратился к уполномоченному Наркомпроса и в райком партии с просьбой о временном переводе на более легкую работу, чтобы отдохнуть и «отойти».
Получил я назначение в Оптический научно-исследовательский институт — заместителем директора. Явился в Василеостровский райком, секретарем которого был Петр Смородин, знавший меня лично. Он отсоветовал мне итти в Оптический институт: там, мол, не отдохнешь, а совсем собьешься с ног.
— Есть у нас в районе тихая обитель, которая занимает всего несколько комнат. Работа там спокойная и неспешная. Это — Арктический институт. Отдохнешь месяц-другой, а потом и ступай, куда хочешь…
Так определилась моя судьба.
«Тихая обитель» широко открыла передо мной двери в гигантский, полные радостей и тревог арктический мир. «Тихая обитель» обернулась для меня знаменитым ледовым походом «Сибирякова» и великой челюскинской эпопеей.
Работа исследователя Арктики оказалась самой прекрасной, но в то же время самой тревожной и самой утомительной из всего, чем я занимался до сих пор. Но эту работу я не оставлю, поскольку это будет зависеть от меня, и буду верен ей до конца.
На поверку выходит, что вся моя жизнь была до сего времени лишь подготовкой к этой работе. Мне пригодилось здесь уменье держать винтовку, пригодились естественно-научные познания, почерпнутые мною на рабфаке, пригодилось знание морского и корабельного дела, приобретенное в военно-морском училище и двух заграничных плаваниях. Наконец огромную пользу принесло мне знание финансово-счетного и хозяйственного дела.
Север интересовал меня давно. В 1926 году, когда я работал в военном контроле, Амундсен пролетел на «Норге». Он останавливался в Ленинграде, и я находился на аэродроме в Гатчине, когда снизился его дирижабль. В 1928 году произошла катастрофа с [406] «Италией», и «Красин» совершил свой легендарный поход. Это был сильнейший толчок, пробудивший у меня интерес к вопросам Арктики. Я прочитал тогда едва ли не всю популярную литературу о Норденшельде, Нансене, Седове, Амундсене, Скотте, Шекльтоне, о русских исследователях семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков…
Итак по совету Петра Смородина отправился я в Арктический институт. Директором его был О. Ю. Шмидт, живший в Москве и посещавший институт каждые два-три месяца. Заместителем его был Р. Л. Самойлович. Организовался институт лишь в конце 1930 года, т. е. всего за несколько месяцев до моего прихода. О Шмидте я слышал давно, когда еще работал в системе народного образования. Шмидт был тогда членом коллегии Наркомпроса, и его имя часто у нас упоминалось.
Р. Л. Самойлович вел обширную научную работу, и все организационные и хозяйственные заботы по институту, так же как и по снаряжению отправлявшихся на Север экспедиций, естественно, легли на меня. Уже на другой день забыл я о своем намерении отдыхать. Здесь, в этом скромном помещении, пахло корабельными канатами жюльверновских кораблей, сюда приходили капитаны и штурманы с красными, обветренными лицами, зимовщики, прожившие годы в ледяной глуши. Я закупал консервы и меховую одежду для очередных экспедиций и мечтал о том, чтобы самому отправиться куда-нибудь в Берингово море, на Чукотку, к Северной Земле. Я штудировал по ночам серьезную литературу по Арктике, изучал детально карты северных районов.
- Предыдущая
- 83/185
- Следующая
