Сборник Поход «Челюскина» - Коллектив авторов - Страница 29

• Предыдущая
• 29/185
• Следующая

Ночь приходится стоять без движения: бесполезно бросать в топки ценное топливо, не видя даже из верхней, прикрепленной к мачте бочки, что творится по курсу.

Все кругом накрепко сковано упругим и крепким, хотя ломающимся, зловеще шипящим под напором форштевня нилосовым льдом. Нилос повидимому образовался уже много дней назад. Его запорошило тонким налетом сверкающего, искрящегося снега, а неуемный северный ветер расписал замысловатыми рисунками и узорами.

Воронин, вахтенные штурманы и штурвальные матросы перенесли свои дозорные посты на верхний мостик, откуда безнадежно силятся пронзить туманную муть. Сверху они спускаются промерзшие, засыпанные снегом, с медными лицами и воспаленными, красными глазами.

Ветер, не торопясь, дрейфует «Челюскина» на восток. Движение медленное, нудное, грозящее задержать нас до наступления стужи, когда выход на чистую воду станет несбыточной мечтой. Но все же — движение, движение вперед в нужном нам направлении, и эта маленькая радость заставляет бодрее смотреть в будущее, верить в грядущий успех: «Челюскин» еще померяется силами со льдами!

Удар — и длинная извилистая трещина стремглав бежит вперед по нилосу, заворачивает резко в сторону и заканчивает свой бег, упершись в многолетний торос…

Темной, безлунной ночью у мыса Ванкарем «Челюскин» залез в ледяной мешок, в огромные нагромождения полярного пака. Пришлось остановиться и начать взрывные работы. Крошечные фигурки людей пробивают топорами затянутую нилосом полынью, чтобы спустить в воду банку всесокрушающего аммонала. По вздыбленному ледяному полю змеится электропровод.

— Ну, знаешь, голубчик, долго же ты возишься! Пока будешь готовиться, лед растает, — обращаясь к подрывнику, балагурит Воронин, еще не потерявший природной веселости.

— Рааз, дваа, три, — крикнули снизу, и подрывник резким движением руки соединил провода.

Оглушительный грохот тысячным эхом пронесся в прибрежных горах. Фонтан ледяных осколков, глыб и брызг ринулся в воздух. На месте взрыва образовалась крутая, раскрошенная каша льда, но столь желанных извилистых трещин нет и в помине. Столь же малый эффект дал второй взрыв. Только под килем «Челюскина» [140] с силой пронеслась громадная волна, заставившая судно вздрогнуть всем корпусом.

Утро встретило нас ярким солнцем, миллионами бриллиантов искрящегося до боли в глазах снега. Но положение было таким же безнадежным, как накануне. Вокруг — бесконечный саван снежной пустыни и лед, лед, лед…

* * *

Может быть авиоразведка укажет, как мы можем выбраться из Этого ледяного мешка.

Синяя птица летчика Бабушкина — маленький «Ш-2», впервые испытываемый в Арктике за время рейса «Челюскина», показал себя с наилучшей стороны. Он легко и свободно умещался на баке, при взлетах не требовал большого разгона, давая вместе с тем полную возможность хорошо ориентироваться сверху в создавшейся обстановке.

Пятнадцать минут оглушительного треска — и мотор под умелой рукой механика Валавина прогрет. На лебедке самолет медленно спускают на воду, и, буксируемый моторной лодкой, он едва передвигается в вязком нилосе. В толстых авиационных шубах, в широких очках и меховых шлемах рядом усаживаются Воронин и Бабушкин. Большой белый скатанный в трубу сверток Воронина свидетельствует о том, что навигационная карта — дневник его жизни и многочисленных испытаний, его верный спутник во всех экспедициях — и теперь с ним. Там, далеко, в синей лазури, закостеневшей от ветра рукой он нанесет на эту карту расположение полыней и наиболее благоприятный для нас путь.

Выбрав для взлета небольшую узкую ленту воды, стремглав бросилась в воздух синяя птица; накренив крыло, она опоясала судно широким кругом и скрылась во мгле. Через час как-то внезапно из тумана вынырнул самолет и, тщательно выбрав место для посадки (сверху нельзя было разглядеть, что внизу — вода или нилос), тяжело шлепнулся фанерными поплавками, подскочил, снова упал и со Звоном разбитого стекла подшвартовался к борту «Челюскина».

— Впереди, — грустно констатировал, еле шевеля обмерзшими губами Воронин, — сплошные, тяжелые поля, каких мы в этом году и не видали. Они тянутся миль на двадцать. Дальше — чистая вода до самого горизонта. Но уж верно говорят: близок локоть, да не укусишь…

Капитан сделал попытку продвинуться, но тяжелые льды, [141] накрепко скованные нилосом, едва пропустили судно на три метра вперед. И это за час беспрерывной, упорной работы!..

* * *

Ветер, принося туманы и метели, поет заунывные песни в снастях, гудит в разинутых пастях вентиляторов. Замерла жизнь на корабле. Не слышно обычного четкого ритма работающих машин. На палубе бродят вахтенные матросы, сметая с палубы нанесенный снег, не зная, чем другим занять себя на четыре часа. Раскинувшись на кожаном диване в верхней рубке, скучая, попыхивают папиросками штурманы, ведя бесконечные разговоры об удачах, сопутствовавших им на зверобойном промысле в Белом море и на ловле трески под Мурманском.

Из полуоткрытого люка угольной ямы в свежий морозный воздух ползут клубы белого пара, перемешанного с едкой гарью. Там, внизу, кочегары штывают разогревшийся уголь, предотвращая пожар.

— Какое давление? — с этим вопросом выползает наверх черная «личность» кочегара Кукушкина.

Это значит — сколько сейчас времени?

— Еще час до конца вахты.

— Ну, пойдем, поштываем.

Кукушкин снова скрывается в люке.

Через каждые четыре часа на верхнем мостике в красном цветистом платке появляется метеоролог Ольга Николаевна Комова, чтобы определить направление и силу ветра. Через минуту ее, раскрасневшуюся от мороза, забрасывают в штурманской рубке десятками вопросов, на которые следует один стандартный ответ:

— Все тот же, товарищи, норд-вест…

Дни тянулись серо, буднично и безотрадно. Хотя и дули попутные нам ветры, начались разговоры о возможной зимовке.

А в какой-нибудь миле от судна была полоса сильно дрейфующего льда! Там грандиозный, совсем как у нас под Москвой, ледоход. Все двигалось, неслось и мчалось вдаль, на восток, куда мы так тщетно пытались пробраться. Только миля отделяла нас от сильного течения, которое могло вынести нас к мысу Сердце-Камень, а быть может и дальше, к Берингову проливу — цели нашего путешествия.

Снова мы пробовали взрывать лед. Проваливаясь в студеную воду, прыгая по ропакам, окончательно измотавшиеся люди тащили тяжелые банки аммонала, чтобы убедиться… какой незначительный [142] эффект производят даже мощные взрывы. Небольшие ямы раскрошенного льда «Челюскину» никак помочь не могли.

Седьмые сутки мы стоим без движения.

Но седьмые сутки держим машины наготове, время от времени проворачивая винт, чтобы не дать ему вмерзнуть в лед.

Долго ли продержат нас льды? Успеем ли мы пройти в Берингов пролив до наступления арктических холодов? Ведь зима только началась… [143]

В воротах Тихого океана

Мы слегка запаздываем. Только 1 сентября прошли пролив Вилькицкого. Правда, даже если бы из Мурманска мы вышли не 10 августа, а несколько раньше, если бы в Карском море проблуждали не 17 дней, а шли только нормальных четыре-пять суток, все равно мы ждали бы вскрытия пролива Вилькицкого. А он вскрылся лишь за два дня до 1 сентября.

Таким образом хотя мы опаздываем, но в конечном итоге не по своей вине. Это, понятно, ледовую обстановку не облегчает. Во второй половине сентября Восточносибирское и Чукотское моря уже трудно проходимы. Ночи холодные, и сплоченный лед за ночь смерзается.

Все суда — участники колымских походов — стремятся попасть в Берингов пролив не позже 15–20 сентября. Если в эти сроки не удается пройти Чукотское море, возможность прохода в Берингов пролив считается мало вероятной. Так и принято у дальневосточных капитанов, идущих в Колыму и обратно: к двадцатым числам [146] сентября выбирать возможно более удобное место в ледовом припае и становиться на зимовку. В припае зимовка почти безопасна.

• Предыдущая
• 29/185
• Следующая