Юность Поллианны (Поллианна вырастает) - Портер Элинор - Страница 33
- Предыдущая
- 33/45
- Следующая
С Сэди она разговаривала о новом Доме и о той необыкновенной работе, которую выполняет миссис Кэрью. Вспоминали они и первые дни знакомства, когда Сэди продавала бантики. Поллианна услышала и о её отце с матерью там, дома, и об их радости, что Сэди получила новую должность.
— И всё из-за тебя. Ты начала всё это, понимаешь? — однажды сказала она Поллианне.
Поллианна только покачала головой.
— Что ты! Это всё Господь совершает через миссис Кэрью.
С миссис Кэрью Поллианна тоже обсуждала Дом и планы для девушек. Однажды, гуляя под звёздным небом, та рассказала, как изменились её взгляды на жизнь. А потом, вслед за Сэди, робко произнесла:
— Если разобраться, начала-то всё ты!
Как и с Сэди, Поллианна совершенно не чувствовала своей заслуги и перевела разговор на Джеми.
— Джеми — моя радость, — сердечно ответила миссис Кэрью. — Я люблю его, как родного. Он не стал бы мне ближе, если и оказался бы сыном моей дорогой сестры.
— Вы всё-таки не думаете, что это он?
— Я не знаю. Иногда мне кажется, что это он, потом я опять сомневаюсь. Вот он сам в это верит. Одно бесспорно — с какой-то стороны ему досталась аристократическая кровь. Джеми не просто уличный бродяга. Посмотри на его способности, на его манеры!
— Да, конечно, — кивнула Поллианна. — До тех пор пока вы его так любите, не важно, настоящий он Джеми или нет.
Миссис Кэрью смутилась. В глазах её опять мелькнула щемящая тоска.
— Да, это правда, — наконец вздохнула она. — Но скажи, если он не наш Джеми, где же Джеми Кент? Как он живёт? Счастлив ли он? Любит ли его кто-нибудь? Когда я об этом думаю, Поллианна, я просто теряю разум. Я бы отдала всё на свете, только бы подтвердилось, что он — мой племянник.
Поллианна вспоминала этот разговор, особенно после разговоров с Джеми. Он был так уверен!
— Понимаешь, я это чувствую, — однажды сказал он. — Я уверен, что я Джеми Кент. Мне кажется, я так свыкся с этой мыслью, что не перенесу, если вдруг окажется иначе. Миссис Кэрью столько для меня сделала! Только представить после всего этого, что я просто чужой…
— Она любит тебя, Джеми!
— Я знаю, что любит, и от этого мне было бы ещё больнее. Ведь это бы ранило её. Она хочет, чтобы я был настоящим Джеми. Если бы только я мог хоть что-нибудь сделать, чтобы она гордилась мной! Если бы я мог зарабатывать на жизнь, как настоящий мужчина! Но куда я дену вот это? — в голосе его появилась горечь, и он мучительно положил руки на свои костыли.
Поллианна была поражена и расстроена. Со времён их детства она впервые услышала, как Джеми говорит о своём недостатке. Она беспомощно озиралась вокруг, чтобы найти другую тему. Но прежде чем она успела о чём-то подумать, лицо у Джеми изменилось.
— Это всё ерунда, не обращай внимания! — весело воскликнул он. — По сравнению с игрой это просто ересь! Я даже очень рад, что у меня есть костыли. Они намного приятнее, чем коляска.
— А твои Листочки радостей? Ты это продолжаешь? — спросила Поллианна слегка дрожащим голосом.
— Ну конечно! У меня теперь целая библиотека, — ответил он. — Все книжечки — в тёмно-красных кожаных переплётах, кроме первой. Первая — та самая, маленькая, старенькая, которую мне подарил Джерри.
— Джерри! Я всё время хотела спросить тебя о нём, — воскликнула Поллианна. — Где он теперь?
— В Бостоне, и речь его стала ещё выразительнее, только иногда он должен её придерживать. Джерри всё ещё занимается газетными делами, только теперь он не продаёт, а собирает новости. Он репортёр. У меня появилась возможность помогать ему и маменьке. Представляешь, как я был рад? Маменька теперь в санатории, лечит ревматизм.
— Ей лучше?
— Намного! Она скоро вернётся, а потом пойдёт работать уборщицей. Джерри опять пошёл в школу, чтобы наверстать упущенное. Он позволил мне помочь ему, но только это в долг. Он очень щепетильный.
— Ну конечно, — кивнула Поллианна. — Он хочет быть независимым, я понимаю. Я бы тоже так поступила. Неприятно быть в долгу, который не можешь выплатить, ты же знаешь. Поэтому я так хочу помочь тёте Полли после всего, что она для меня сделала.
— Ты же помогаешь ей этим летом.
Поллианна удивлённо подняла брови.
— Да, я пустила летних квартирантов, и я им прислуживаю, правда? — спросила она. — Я уверена, что ни у одной хозяйки нет такой ответственности! Ты бы слышал, что говорила тётя, пока вас ещё не было, — и она тихо засмеялась.
— Что же она говорила?
Поллианна решительно тряхнула головой.
— Я не могу тебе сказать, это секрет. — Она помолчала, потом вздохнула, и лицо её опять стало задумчивым. — Но это не будет продолжаться вечно. Всё кончится. Гости уедут. А мне придётся, наверное, что-нибудь писать. Я уже думала об этом, я буду писать рассказы.
Джеми повернулся как от толчка.
— Что ты будешь делать?!
— Сочинять истории. Здесь ничего удивительного нет! Многие люди этим занимаются. Я знала двух девушек в Германии, которые писали для журналов.
— А ты когда-нибудь пробовала? — опять спросил Джеми всё с тем же странным выражением.
— Н-нет, ещё нет, — призналась Поллианна. А потом, как будто оправдываясь, добавила: — Я тебе говорила, что сейчас я занимаюсь квартирантами. Не могу же я делать всё сразу!
— Ну конечно!
Она посмотрела на него доверчивым, примирительным взором.
— Ты думаешь, я не сумею писать?
— Я так не сказал.
— Нет, но у тебя такой вид. Почему бы мне не суметь? Это же не пение, тут не нужен хороший голос. Это даже не инструмент, на котором сперва учатся играть.
— Я думаю, это немножко похоже на инструмент, — тихо сказал Джеми и отвёл глаза в сторону.
— Ну, что ты! Перо, бумага совсем непохоже на пианино или на скрипку.
На некоторое время водворилась тишина. Затем Джеми сказал тихим, неуверенным голосом, глядя в сторону:
— Инструмент, на котором ты собираешься играть, Поллианна, — огромное сердце мира. Для меня он лучше рояля, лучше скрипки. От твоего прикосновения люди будут смеяться или плакать.
Поллианна судорожно вздохнула, на глаза её навернулись слёзы.
— Ох, Джеми, как прекрасно ты всё представляешь!.. Я никогда не думала об этом. Но это так, правда? Хорошо быть писателем! А может быть, у меня ничего не получится? Я много читала, и мне кажется, что я смогу написать что-то хорошее. Я ведь люблю рассказывать. Я всегда повторяю то, что ты рассказывал, и смеюсь и плачу.
Джеми резко повернулся.
— Смеёшься и плачешь, Поллианна? Правда?
— Ну конечно! Всегда так было, даже тогда, в парке. Никто не рассказывает, как ты. Тебе бы писать, а не мне. Ой, Джеми, правда, почему ты не пишешь? У тебя получится, я знаю!
Ответа не было. Джеми явно не слышал — может быть, потому что как раз в этот момент его отвлёк бурундук, пробегавший через кусты.
Замечательные прогулки бывали у неё не только с Джеми, миссис Кэрью или Сэди. Часто она гуляла с Джимми или с Джоном Пендлтоном.
Теперь она не сомневалась в том, что никогда не знала Джона. С тех пор как они выехали за город, старая угрюмость покинула его живое лицо. Он занимался греблей, плавал, рыбачил и бродил с не меньшим пылом, чем Джимми, и почти с такой же энергией. Вечером же, когда все размещались вокруг костра, он не уступал Джеми, описывая свои заграничные путешествия.
А самым лучшим, по мнению Поллианны, было время, когда Джон Пендлтон, оставшись с ней наедине, рассказывал, какой была её мать, и как он её любил в те далёкие дни. Эти разговоры приносили большую радость, но и удивляли; никогда раньше он не говорил с такой свободой о девушке, которую так сильно и безнадёжно любил. Возможно, он и сам этому удивлялся, потому что однажды сказал Поллианне:
— Удивительно, почему я с тобой говорю об этом?
— Я так рада! — промолвила она.
— Вот уж никогда не думал, что буду об этом говорить! Может быть, дело в том, что ты очень похожа на неё? Она была такой, когда я её знал. Да, ты очень похожа на свою мать, моя дорогая.
- Предыдущая
- 33/45
- Следующая
