Последний защитник Камелота (сборник) - Желязны Роджер Джозеф - Страница 28

• Предыдущая
• 28/138
• Следующая

Его клинок пронзил панцирь полого рыцаря насквозь, буквально пригвоздив его к земле. Из-под сверкающих лат донесся тонкий, быстро захлебнувшийся вскрик, а из воротника вырвался столб пламени, взлетел вверх и рассеялся искрами, угаснув под дождем.

Ланселот резко опустился на колени. Потом медленно поднялся вновь и обернулся к двум волшебникам, которые уже снова стояли лицом к лицу, но теперь оба — внутри начертанных на земле магических символов, и оба светились голубоватым неземным сиянием. Ланселот сделал шаг по направлению к ним, затем второй.

— Мерлин! — крикнул он, направляясь к ним. — Я сделал то, что обещал! Теперь я намерен убить тебя!

Фея Моргана обернулась к нему. Глаза ее были широко раскрыты.

— Нет! — воскликнула она. — Уходи из крута! Немедленно! Пока я держу его здесь! Его могущество тает! Еще несколько минут, и все это просто исчезнет! Уходи!

Ланселот колебался лишь мгновение. Затем повернулся и пошел к выходу из крута. Когда он миновал каменные глыбы, небо, казалось, вскипело. Он сделал еще с десяток шагов и вынужден был остановиться и передохнуть. Оглянувшись назад, на место поединка, он увидел все те же две фигуры, словно окаменевшие в волшебном объятии. Такой эта сцена и запечатлелась у него в памяти. Ибо небеса разверзлись, и стена огня обрушилась на дальний конец каменного круга.

Оглушенный, он прикрыл глаза рукою, а когда опустил ее, то увидел, что каменные глыбы падают, причем совершенно беззвучно, и многие из них тут же тают в воздухе.

Дождь начал ослабевать.

Волшебник и волшебница исчезли вместе с большей частью Стоунхенджа, который продолжал свое самоуничтожение. Коней нигде видно не было. Он оглянулся, заметил подходящий камень и направился к нему.

Усевшись, он прежде всего отстегнул нагрудник и бросил его наземь. В боку огнем полыхала боль, и он зажал рану рукой. Склонившись, он устало оперся подбородком о левую руку.

Дождь становился все тише и в конце концов прекратился совсем. Ветер тоже стих. Вокруг опять все окуталось туманом. Ланселот глубоко вдыхал влажный воздух, обдумывая случившееся.

Да, именно для этого он и был здесь оставлен, оставлен последним, после смерти всех остальных; именно этого он и ждал столь долго. А теперь все кончено, и он может, наконец, отдохнуть.

Потом он ненадолго потерял сознание. И пришел в себя от яркого света. Ровное сияние пробивалось сквозь пальцы прикрывавшей лицо руки, резало глаза даже сквозь опущенные веки. Он опустил руку, вскинул голову и открыл глаза.

В ярком сиянии чаша медленно проплывала мимо. Ланселот протянул к ней окровавленные, онемевшие пальцы, до того зажимавшие рану, встал и двинулся следом. Массивная, чистых очертаний, сияющая и прекрасная, совсем не такая, как тогда, в Зале Круглого Стола, чаша повлекла его за собой через залитую лунным светом равнину, из тьмы к свету и снова во тьму, пока туманы не поглотили его, когда, наконец, он коснулся чаши и обнял ее.

Когда наконец с нашей женитьбой было решено, мы все трое отправились к старой Войе Длинноногой, чтобы выбрать камень, освящающий помолвку. Камень надлежало выбирать только нам самим, так велел обычай.

Квиб пленил камень цвета самой страсти, ярко-синий, казавшийся застывшей каплей влаги из огромного океана. Я же предпочитала цвет пламени, символизирующий мир и покой в доме. И поскольку наш возлюбленный согласился со мною, был выбран гораздо более дорогой камень, рубин. И старая Войе Длинноногая сделала надрез на челе нашего возлюбленного, вставила туда камень и наложила повязку. Наш возлюбленный, который отныне должен был именоваться Руби-Стоун[9], вел себя поистине мужественно. Во время этой короткой, но очень болезненной ритуальной операции он даже не вздрогнул, лишь смотрел в землю и держался за нас.

— Мне-то все это семечки, — заявила старая Войе Длинноногая. — Я такие штуки делала одному Лесу известно сколько раз. И возвращений тоже видала предостаточно.

Мы не стали отвечать на ее мрачные шуточки, но постарались, чтобы ей за все заплатили сполна еще до торжественной церемонии.

— А нам будет позволено лицезреть Заключительный Акт? — осведомилась она.

— Нет, мы считаем, что это должно свершиться в интимной обстановке, — отвечала я, может быть, чересчур поспешно, ибо получила в ответ такой взгляд, что мне стало ясно: мои слова восприняты как признак слабости. Ну и пусть. Мы и сами с усами.

Распрощавшись друг с другом, мы расстались: нам следовало оставаться в домах ожидания, пока Руби-Стоун не поправится после операции и не будет полностью готов к церемонии.

Я отдыхала и практиковалась в метании шипов в ожидании Трясуна, который должен был принести мне весть. На десятый день он наконец явился и забарабанил в мою дверь. Прежде чем убить его, я прочитала послание, из которого следовало, что мы сочетаемся через два дня. Внутренности Трясуна, правда, предсказывали странные повороты судьбы, но плоть его на вкус была нежна.

Оставшись снова одна, я совершила омовение и бичевание, готовясь к заключительным обрядам. Ночь я спала под Священным деревом и смотрела на звезды сквозь его листву. Я принесла ему в жертву косточки Трясуна, сложив их у его поросших мхом корней. Я слушала порхавших в Лесу певцов ночи; длинные влажные язычки, свисающие с дерева, как побеги виноградной лозы, прощупывали воздух, ловя собратьев этих маленьких певцов, которым суждено было послужить пищей на этом вечном празднестве жизни.

Один из певцов пронзительно вскрикнул, внезапно пойманный прямо посреди полета длинным язычком, и его сразу утянуло вниз, в разинутую пасть. Бедный маленький пищащий комочек тьмы, вырванный из потока жизни.

Еще не рассвело, а я уже ждала возле Священного дерева: оно должно было отрыгнуть и освободить свой желудок. И едва мир осветили первые лучи восходящего солнца, как раздался соответствующий звук, и дерево выплеснуло наружу остатки вчерашнего пиршества, которые образовали небольшое, исходящее паром озерцо. Я отпрыгнула назад, чтобы на меня не попала обжигающая жидкость. Потом палкой разгребла горячую массу, непереваренные косточки и чешуйки. Дерево между тем со всасывающим звуком захлопнуло свою утробу.

То, что мне было нужно, я нашла почти сразу — два комплекта когтей, всего шесть штук. Я выудила их прутиком из жидкой массы, положила на подушку из листьев и отнесла к реке. Там я их вымыла и тщательно протерла. То, что я их нашла, было хорошим предзнаменованием.

В тот же День я заострила найденные когти и прикрепила их к двум палкам, которые выбрала себе по размеру; это было значительно более удобное и надежное оружие, чем то, которым меня одарила природа. Я прикрепила их к поясу, который сплела специально для этого, и теперь они выглядели прямо как драгоценные застежки из железного корня на обычной деревянной пряжке.

Остаток дня я посвятила омовениям и очистительным ритуалам и все время размышляла о своих будущих супругах, о предстоящей свадьбе. В тот вечер я съела предписанные ритуалом блюда и рано улеглась под Священным деревом. Правда, заснуть мне удалось далеко не сразу.

На следующее утро я отправилась обратно по тому же пути, по которому пришла в дом ожидания. Я встретилась с Квиб и Руби-Стоуном там же, где мы расстались. Мы не прикасались друг к другу, но обменялись официальными приветствиями:

— О, Корень жизни!

— О, Хранительница яйца!

— О, Великий добытчик!

• Предыдущая
• 28/138
• Следующая