Песнь Огня - Николсон Уильям - Страница 6
- Предыдущая
- 6/49
- Следующая
– Мампо, – начала она, – а знаешь, что ты говоришь во сне?
– Нет, – ответил Мампо, – что?
– Ты говоришь: «Пинто фу-фу! Плава ням-ням!»
– Да ну? Интересно, с чего бы это.
– С того, что ты не любишь Пинто. А меня любишь.
Мелец Топлиш разыскал Плаву и принялся отчитывать за то, что она оставила свое место в колонне. Плава ткнула в него пальцем и заверещала:
– Мой папа – ужасное чудовище! Наверное, его укусила муха!
Так и вышло, что путешественники быстро перестали обращать внимание на детские забавы. Через час уже никто не присматривался к тому, как ведут себя остальные. Никого так и не укусили загадочные мухи, и мантхи приободрились. Дорога шла чуть-чуть под горку, поэтому идти было легче обычного. Горы уже видны, значит, долгий путь когда-нибудь закончится.
Гремели по камням колеса, цокали лошадиные копыта, и каждый погрузился в мечты о будущей жизни на родине. Креот, сожалея о своей недавней резкости, решил поделиться с госпожой Холиш своими мечтами.
– … Земли возьму чуток: куда мне больше, старику? Так, лужок-другой для животинки, с одного боку речка, с другого – море. Построю маленький домишко да коровник справлю, с видом на море. Лучше на восток. Чтоб по утрам доить и любоваться восходом. Клянусь бородой моего предка!.. Такой жизни можно позавидовать, а, мадам? Аромат парного молока, лучи рассветного солнца…
– Ну и сидите в своем стылом сарае, уважаемый. А я полежу в кровати.
– В кровати, вот как?
– У меня будет всем кроватям кровать! Мягкая, как пух, уютная, как гнездышко! И буду я лежать в своем гнездышке, как яичко, и мои бедные ножки больше никогда не заболят!
– Просто лежать – и все, мадам? И день-деньской ничего не делать?
– Ну, может, встану, чего-нибудь перехвачу на обед, постою на крылечке, покиваю соседям, доброго дня пожелаю. А потом снова в кровать!
Дубмен Пиллиш, тяжело ступая рядом с повозкой, начал рассказывать Редоку Зему о школе, которую устроит на родине. Редок Зем не поддакивал, но и не возражал, что Дубмен, бывший ректор, истолковал как согласие слушать.
– Уроки у меня будут радостью для детей, а не тяжким грузом. Ученики будут приходить ко мне и говорить, что именно они хотят выучить – например, песню. Ведь песни, которые выучил в детстве, никогда не забываешь, правда?
– Ну, не знаю, – протянул Редок Зем.
– А я им: «О, я вам помогу!» И научу их, например, песне «Наседка и цыплята».
Дубмен пропел неожиданно приятным голосом.
– «Куда вы девались, цыплятки, цыплятки? Ах! Ах! И ах!» Каждый «ах» означал, что из-за спины Пиллиша появился еще один пропавший цыпленок.
– Ну, я не знаю, – повторил Редок Зем.
Мампо шел впереди и о родине не думал. Нужно быть начеку. Да и мечтать ему не о чем. Мампо обернулся и задержал взгляд на Кестрель. Он любил ее, сколько себя помнил, знал каждую черточку подвижного скуластого лица, каждое выражение беспокойных глаз. Только вот Кестрель его не любила. Мампо смирился: кто он такой, чтобы надеяться на любовь Кесс? Правда, без нее тоже никак… Вместо мечтаний о будущем перед Мампо зияла огромная дыра. Жизнь юноши словно замерла: он не страдал и в то же время не мог быть счастлив.
Кестрель не заметила взгляда Мампо. Она беспокоилась о Сирей.
– Тебе нужно больше есть, – увещевала она подругу. – Нам еще долго идти.
– Еды осталось мало, – тихо отвечала Сирей. – Пусть едят дети.
– Тогда ты ослабеешь, и придется посадить тебя в повозку. Лошадям будет трудно.
– Тогда бросьте меня.
– Ты что, Сирей! Мы тебя ни за что не бросим!
– А зря! Я ведь не из племени мантхов. Я никому не нужна. Я даже… ну, ты понимаешь.
– Не красивая?
– Не красивая. Не принцесса. Я ничего не стою.
– Значит, все девушки, которые не красивы и не принцессы, ничего не стоят?
– Я не это имею в виду!
– Тобой все восхищаются, Сирей.
– Не все.
Кестрель не стала делать вид, что не понимает.
– И Бомен тоже.
– Он так сказал?
– Я знаю, что мой брат чувствует. Он ведь к тебе подходил, правда?
– Я шила. Он меня похвалил.
– Ну вот видишь!
– Кесс, перестань! Хоть ты меня не жалей!
На миг Сирей снова стала такой, как раньше. Кестрель ласково взяла ее под руку.
– Злая ты мне больше нравишься.
– Неправда! – Сирей заулыбалась.
– Ладно, признайся: ты не такая хорошая и скромная, какой хочешь казаться.
– Нет, такая! Я самая скромная в мире. – Эти слова вызвали у Сирей улыбку, и Кестрель улыбнулась в ответ. – Я принцесса Скромности. Я невероятно, поразительно, божественно смиренна. И умопомрачительно скромна. – Сирей покатилась со смеху.
Ланки обернулась и одобрительно посмотрела на нее.
– Так-то лучше, ласточка моя! И мне на сердце спокойнее…
– Сама ты злая, Кесс, – упрекнула подругу Сирей, немного придя в себя. – Вот что я из-за тебя наговорила!
– Больше не будешь морить себя голодом?
– Буду есть, что едят другие.
– Вот и хорошо.
– И все-таки, Кестрель, мне правда все равно, жить или умереть. Я говорю так не потому, что красуюсь. Мне стыдно, что я была такой… Вы, мантхи, любите своих близких, заботитесь друг о друге. Вы серьезные, внимательные и, самое главное, хорошие. Тихие, славные люди.
– По-моему, ты говоришь не обо всех мантхах, а об одном из них.
– Может, и так.
– У него тоже есть недостатки.
– Иногда мне кажется, он слишком часто грустит и держится особняком. А недостатков я не вижу.
– Спроси его. Он расскажет.
– Ой, нет, мне бы и в голову такое не пришло!
Втайне Сирей подумала, что, пожалуй, могла бы сделать Бомена счастливым, – и тут же вспомнила, что лишилась своей красоты. А кому нужна некрасивая девушка?
– Я вечно забываю, что теперь все по-другому…
Сирей в сотый раз подняла руку и потрогала шрамы на щеках.
О мухе, которая укусила Анно Хаза, все давно забыли. Путники весело шагали вперед, кое-кто даже затянул старинную дорожную песню, дошедшую из тех древних времен, когда мантхи были кочевниками. Кестрель снова попыталась убедить мать хоть немного проехать в повозке. Аира Хаз наотрез отказалась.
– На закате встанем на отдых. У меня как раз хватит сил дотянуть до привала.
Бомен и Мампо как дозорные оставались во главе колонны. Однажды Бомен оглянулся и увидел, что Кестрель держит за руку мать, а Сирей идет рядом с повозкой, подставив лицо холодному ветру и устремив лучистые янтарные глаза в никуда.
Сирей даже не услышала позади слабого жужжания. В горле возник зуд, девушка подняла руку, почесала шею и сразу об этом забыла. Чуть позже у нее засвербило в ямочке между ключицами.
Глава 3
Поцелуй Сирей
На пути все чаще попадались расщелины. То ли из-за жары, то ли по другой причине земля растрескалась, словно глазурованное блюдо в печи неумелого горшечника. Первые трещины были небольшими, шириной и глубиной всего пару пальцев. Однако чем дальше мантхи продвигались на север, тем глубже становились провалы. Вскоре их было уже не перешагнуть, можно разве что обойти кругом.
Дорога кончилась; правда, через пустошь тянулась полоса вытоптанной жесткой травы, так что сбиться с пути можно было не бояться. Вскоре извилистая тропа направилась вниз, огибая то и дело разверзающиеся овраги, и люди оказались в углублении, похожем на русло давно высохшей реки. Земляные стены по бокам росли и росли, пока не поднялись выше голов идущих.
Анно не нравилась дорога-коридор, и он послал дозорных высмотреть другую – Мампо на запад, Таннера Амоса на восток. Те с трудом взобрались по крошащимся склонам. От каждого шага вниз сыпались маленькие камнепады.
– Что видишь, Мампо? Другой путь есть?
– Нет! – донеслось в ответ. – Трещины слишком широкие!
С западного склона Мампо видел, что провалы превратились в настоящие ущелья. Пройти можно было только по высохшему руслу.
- Предыдущая
- 6/49
- Следующая
