Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/67
• Следующая

Артем приложился ухом к стене.

— Вует? — с надеждой спросила старуха, загляды­вая в глаза.

— Ничего не слышу, — сказал Артем.

— Ты как следоват послушай... В энтом самом месте, уж который день... Вует?

Артем снова послушал: стена молчала, как и положе­но стене.

— Это у тебя, бабка, в ухе «вует»! — крикнул он.

— Евоная женка научила, чтобы Коленька поставил вуяку-то... Страсть как меня не любит. Готова со свету сжить. Коленька-то денег бы и поболе давал, да она, ведь­ма худущая, препятствует. И эту жужжалку заставила его упрятать в мою стенку.

— Я пойду, бабушка, — сказал Артем.

— Я тебе карточки-то своей Галюшки покажу... — ста­руха достала из ящика стола пачку глянцевых фотокар­точек, перетянутых резинкой. Пока Артем смотрел, она тараторила: — Я уж и председателя Кирилла Евграфовича приводила. Тоже ничего не услыхал. Ну, он-то, понят­но, пожилой.,. Может, и глухой, а ты, Артемушка, должен услыхать. Вует окаянная и вует...

Очутившись на улице, Артем рассмеялся сам над со­бой: вот дурень! К стенке ухо прикладывал, будто и впрямь там какая-то штука может быть...

Наведался Артем и в поселковый. Председатель Ки­рилл Евграфович Носков сидел на краю письменного сто­ла и разговаривал по телефону. В руке у него была длин­ная деревянная линейка, с которой он охотился за боль­шой, синей с зеленым, мухой. Но как ни старался при­хлопнуть ее, муха благополучно увертывалась.

Увидев Артема, Носков кивнул на стул: дескать, са­дись.

— Пришел меня за ноги подвешивать? — с улыбкой спросил он, повесив трубку. — В таком случае подожди, вот новый магазин построим — тогда пожалуйста.

— Зачем новый строить? — сказал Артем. — У вас и в старом ничего нет... Бычки в томате да килька в соб­ственном соку...

Носков в последний раз попытался линейкой прихлоп­нуть хитрую муху и уселся на председательский стул.

— Ты что же думаешь, все время в наших магазинах будет пусто? Будем строить продовольственный магазин по последнему слову техники: с холодильными и моро­зильными установками. Секция для сыров, для мяса и птицы, для окороков и колбас...

— Не расстраивайте, у меня уже слюнки текут, — сказал Артем.

— Как дышится в родном краю? — перевел разговор на другое Носков. — Гляжу, все ходишь с громадной чер­ной папкой... Даже башню зарисовал!

— Хорошо здесь.

— Значит, нравится? — оживился Кирилл Евграфо­вич. — Да ты еще не все у нас видел... Вот погоди, грибы пойдут. Белые, веришь ли, прямо у дороги растут. В ста метрах от поселка...

— Когда еще грибы...

— А ты что, уезжать собираешься?

— Вот жду, когда дорогу отремонтируете. Кирилл Евграфович даже сморщился.

— Опять ты про дорогу... Вот она у меня где сидит! Он уже поднял руку, чтобы показать, в каком месте у него сидит эта проклятая дорога, но тут пронзительно зазвонил телефон, и председательская рука изменила свой маршрут, цепко схватив трубку. Глаза у Кирилла Евграфовича стали отсутствующими, а на лице появилось терпеливо-покорное выражение. Артем понял, что звонит рай­онное начальство и разговор будет долгим и неприятным. Он встал и направился к двери.

Артем сидел на обтесанных сосновых бревнах (Анд­рей Иванович еще давно заготовил их для замены под­гнивших венцов), когда пришел Кошкин. Поздоровался за руку, хотя они сегодня утром уже здоровались, присел рядом. Не спеша достал папиросы, предложил Артему. У Кошкина правильные черты лица, густые с сединой во­лосы, вот только зубы подкачали: совсем спереди выкро­шились. На руках наколки: якорь, спасательный круг. Видно, Кошкин служил на флоте.

Потолковав о погоде, о международном положении и развалившемся заборе — видно, у Николая Даниловича это больной вопрос, — он спросил:

— Дом-то небось продавать будете?

А это был больной вопрос для Артема. Он много раз­мышлял, что делать с домом, но так ничего и не приду­мал. Продавать было жалко. Очень уж Артему пришлись по душе эти места. За каких-то две недели все здесь стало ему мило и дорого. Ложась с заходом солнца на дубовую кровать — он как-то не думал, что на этой самой крова­ти совсем недавно умер его дед, — крепко засыпал. А ут­ром, когда солнце заглядывало в окна и скворцы горла­нили в саду, он вставал, и у него поднималось настрое­ние оттого, что вот сейчас позавтракает, возьмет альбом и пойдет через сосновый бор к Светлому ручью. Бродя по лесу, Артем случайно наткнулся на это райское мес­то: величественный сосновый бор неожиданно обрывался, и впереди, в низине, зеленел большой луг, а посреди луга, раздвинув низкие желто-красные берега, со звоном прыгал по камням чистый прозрачный ручей. За лугом ажурно кудрявилась березовая роща. И ни души. Лишь сороки не спеша пролетали над ручьем да иногда вдали куковала кукушка. В роще должны быть соловьи. Но пока они молчали: наверное, не пришло их время...

Жалко было расставаться с поселком, Березайкой, сосновым бором, Светлым ручьем. Артем не знал, что делать. И продавать не хотелось, и жить в этой развалю­хе нельзя. Потолок прогнулся, того и гляди рухнет. По­ловицы разошлись, из щелей тянуло сыростью. Большая русская печка растрескалась, сквозь побелку краснели кирпичи. Ночью в сенях под Артемом одна половица про­ломилась, и он только чудом не сломал ногу. Если не продавать, то нужно срочно ремонтировать дом.

— Не знаю, что и делать, — вздохнул он.

— Один человек интересовался, — сказал Кошкин. — Хуторской. Он смолу в лесу гонит, а платят им дай бог... Ему не так дом нужен — да какой это дом! — а участок. Избу перевезет с хутора. Ежели надумаете, я ему, стал быть, скажу.

Над самой головой промелькнула ласточка. Она юрк­нула под навес крыши, трепеща крыльями, посуетилась секунду и снова улетела. Артем посмотрел туда: ласточки лепили новое гнездо. Старое обрушилось, и на его месте виднелось круглое серое пятно.

Мимо дома не прошла, а проплыла рослая статная де­вушка с прямыми черными волосами до плеч. Артему по­казалось, что она чуть заметно улыбнулась. Он смотрел ей вслед, ожидая, что она еще оглянется — есть такая привычка у девушек, — но она не оглянулась.

— Приезжая? — спросил Артем.

— Учительница, — ответил Кошкин. — Второй год у нас... Зачем вам дом-то? Вы городской житель, привык­ли к хорошей жизни, а что тут у нас? Вот я работаю на электростанции, двадцать первый год пошел. Сто два­дцать выгоняю, а ведь семья... Одеть-обуть надо. Дочка девятый заканчивает, на танцульки уже бегает...

Раско­шеливайся, батька: давай па платье, кофточку. Негоже, чтобы была хуже других.

— Как звать-то ее?

— Дочку-то? Машей.

— Да нет, учительницу...

— Татьяна... Рядом с сельпо живет. У бабки Анисьи... Так вот я и говорю, серость тут у нас, человеку привыч­ному к хорошей жизни — не выдержать...

— А что вы называете хорошей жизнью? — спросил Артем.

— Зайдешь в городе-то в магазин — прилавки ломят­ся... И окорока, и колбаса всякая...

— Значит, по-вашему, хорошая жизнь — это набить брюхо вкусными вещами?

— И одежи там, придешь — глаза разбегаются, не то что у нас: десяток костюмов, и все на один рост...

— А я вам завидую, Николай Данилович, — сказал Артем. — Огород у вас прекрасный: картошка, огурцы, лук и всякая всячина. Куры вон на лужайке гуляют... Штук двадцать? Гуси, боров в закутке, две козы... Настоя­щее натуральное хозяйство. А лес, речка... Посмотрите, небо какое у вас? Мы, городские жители, месяцами такого неба не видим...

— Места у нас красивые, я не спорю... — несколько опешил Кошкин. — В лесу грибы и ягода разная... Летом благодать, а вот осенью...

— Осенью ночи длинные, дожди, распутица... — за­смеялся Артем. — Вы закоренелый пессимист, Николай Данилович!

— Не хотите продавать — не надо, — вдруг обиделся Кошкин. — Мне-то что? Человек поинтересовался на­счет вашего дома, я и сказал... Вот только забор...

— Не буду я дом продавать, — твердо сказал Ар­тем. — А забор мы с вами отремонтируем. Хоть завтра.

Кошкин сразу просветлел, заулыбался:

• Предыдущая
• 7/67
• Следующая