Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/67
• Следующая

Сколько раз видел Артем, как в сквере у вокзала гал­дят перед бутылкой совсем еще мальчишки. А мимо про­ходят взрослые, порой даже родители, и никто на это вни­мания не обращает, как будто так и надо... И он, Артем, проходил... А может, если бы в поселке побольше было таких людей, как Кошкин, и не распускалась бы так мо­лодежь? Пожилой человек, а вот бросился в самое пекло. А ведь вгорячах и сам мог пострадать. И почему он, Ар­тем, ввязался в это дело? Люди давно спят, а он тащится из Бологого по разбитой дороге...

Нельзя проходить мимо всего этого. Как в том доме напротив, у которого началась драка. В окошко поглядел кто-то, а потом снова прикрыл и лег спать. И наверное, совесть у него чистая. Вот, скажет, хулиганы дерут­ся, а я хороший, лежу себе дома и мирно отдыхаю... А ведь хулиган — он труслив. И финку свою бросил Олежка, и зайцем зафинтил прочь, когда Артем кинулся за ним...

Короткая летняя ночь была на исходе. На востоке уже полыхали бледно-зеленые зарницы, над озером стлался по­лупрозрачный туман. Кое-где на спокойной поверхности, уже очистившейся от испарений, виднелись черные непо­движные лодки. Рыбаки ждали утреннюю зорьку. Озеро осталось позади, и снова по обеим сторонам шоссе за­мелькали сосны, ели, березы. Сразу за какой-то небольшой деревушкой Артем увидел лося. Мощный и такой же дым­чато-серый, как занимающийся рассвет, он, чуть сгибая удивительно длинные ноги, не спеша пересек шоссе и растворился в окропленных росою кустах. Исчез, унеся на своих ветвистых рогах ночь.

Кошкин склонил голову на грудь и задремал. Артем повел машину тише. «А что, — подумал он, — может быть, и мне стать дружинником, как Кошкин... Вот Нос­ков-то обрадуется...».

2

Утром возле поселкового остановился запыленный «га­зик». На крыльце появился Кирилл Евграфович. Он всегда встречал начальство у крыльца. Начальства хватало. Любая машина, которая притормаживала возле поселко­вого, привозила начальство. И районное, и областное, и ве­домственное.

Было жарко. На проводах млели ласточки. У клуба на скамейке дремал Леха-электрик. На лоб надвинут выгорев­ший берет. На заборе висят кривые железные когти.

Артем помогал Гаврилычу вставлять рамы. Плотник украсил каркасы сверху и снизу резными наличниками. Когда Артем заметил, что это не что иное, как архитек­турные излишества, не предусмотренные сметой, плотник сказал:

— Я с тебя, Иваныч, за эти самые излишества денег не возьму. Понял? Дом должен быть повернут к людям лицом. А если лицо неинтересное? Плоское и все в пры­щах, тогда что? Плюнуть на такой дом хочется.

— Тогда другое дело, — рассмеялся Артем.

Носков и приезжие не пошли в контору. Уселись на скамейке под липой.

— Из района, — кивнул на них Гаврилыч, постукивая ребром ладони по краю рамы, которая туго входила в оконный проем. Артем поддерживал сбоку.

— Кто это такие? — спросил он.

— Начальников много, а я один... Всех разве запо­мнишь? Вон тот в очках будто знакомая личность... Из райисполкома, что ли. Я ему в прошлом году крышу крыл. Шифером. Обходительный такой. Угощал кофием... А второго вроде бы и не видел... Вот из районной милиции всех знаю... Они меня тоже. Чего зубы-то скалишь? Наш участковый Юрка меня завсегда понятым или свидетелем берет. Мы с ним приятели —водой не разольешь. Когда первый раз к нам приехал, напустил на себя туману — не подойти! Взял я, значит, бутылку и вечерком подгре­баю к нему. Прихожу, а он сидит в поселковом, там у него комнатка с телефоном, и в тетрадку чего-то пишет. По­говорили о том, о сем, вижу — парень серьезный, сообра­жает. Заочно в институте учится. Мне бы и не надо бу­тылку-то из кармана доставать, и так мы с ним понрави­лись друг дружке, а я возьми сдуру и вытащи. Не могу, понимаешь, долго бутылку-то в кармане носить...

Захо­тел его подманить на пробочный поплавок. Куда там! Не клюнул. Сразу улыбаться перестал. Встал из-за стола, мундир одернул... В общем, выставил за дверь... Не за шиворот, понятно, этого не было... Вежливо так попросил покинуть евоную комнатку с телефоном. Не пьющий ока­зался, понимаешь.

— А зачем тебе, Гаврилыч, нужно было к нему в гос­ти-то идти?

Плотник подогнал раму, точными ударами вбил не­сколько блестящих гвоздей. Слез с лестницы и намор­щил лоб. Так всегда он делал, если что-либо его озадачи­вало.

— Пользы-то от милиции я, понятно, никакой не имею... — помолчав, сказал он. — Человек я выпиваю­щий, надо же представиться по начальству... Лучше сам, чем люди представят. Бывает, наговорят такого, что дру­гому и во сне не приснится... Особливо бабы. На что мы с Юркой приятели, а попадись я на пьяном деле — без звука отправит в район. У него мотоцикл с коляской в са­раюшке стоит. Я ее ему и поставил, сараюшку-то. Погру­зит в свою трещотку, и покедова! А там, в суде, разговор короток: десять, а то и пятнадцать суток схлопочешь, и отрабатывай казенные харчи.

— И ты отрабатывал? 

— Было дело, — скромно сказал Гаврилыч. — Как где какая пьянка, черт-те знает, я всегда почему-то ока­зываюсь поблизости. Ну, меня и загребают в свидетели... Все как на духу выложу. Раза два на товарищеском суде выступал. И милиция довольна, и мужики не в обиде. Другой невесть чего наплетет по своей дурости, а я за­всегда говорю по совести... А истина в таком деле, она, брат, всем по сердцу. В прошлом месяце у сельпо Ванька Дудкин ни с того ни с сего — хрясть меня бутылкой из-под красного по черепушке! Я голову-то немного от­вернул, и попало в аккурат по уху. Тут бабы — они за хлебом стояли — шум подняли, крик. У меня кровь хле­щет. Как раз подвернулся и Юрка. Дудкина за шкирку и в эту самую комнатку с телефоном. И меня, как постра­давшего. «Бил тебя Дудкин по голове бутылкой?» — спрашивает Юрка. «Нет, — ответствую я, — такого не было». Потому как врать и воровать я смолоду отучен.

«У тебя же кровь!» — сердится Юрка.

«Так не по голове ж меня ударил, а вскользь пс уху», — отвечаю я. А это большая разница. По черепуш­ке тюкнут — дурачком можно заделаться, а ухо что? Лос­кут кожи. Видимость одна. Я знал одного, так ему, ма­ленькому, свиньи оба уха отгрызли, и ничего, живет, не тужит. Вот только в армии фуражку носить не мог — все время на глаза сваливалась. Когда уши есть, так они вро­де тормоза, поддерживают фуражку-то...

— Бог с ними, с ушами, — улыбнулся Артем. — Ну и что дальше было?

— Так Юрка и записал в протокол. Не по голове, значит, а по уху. А на другое утро, я тогда кухню в дет­ском садике ремонтировал, приходит Ванька Дудкин. Рожа красная, глаз от земли не оторвать. Кепку снял и христом богом прощения просит. Юрка, говорит, послал. Как Гаврилыч, дескать, решит, так и будет. Его ухо по­страдало — он пусть и наказание тебе придумывает. Скажет на десять суток — на десять и посажу. Прос­тит — так и быть, и я на первый раз прощу. Вот какой наш участковый справедливый человек! Ну, я, как водит­ся, отчитал его, забулдыгу несчастного. Не можешь пить — не пей. Иль заберись дома под одеяло и дуй хоть до второго пришествия, а на люди не моги морду свою разбойничью показывать... Ежели кажинный гражданин будет тебя бутылкой по голове бить, тогда на нашем по­госте мест на всех не хватит... В общем, снял с него стружку и отпустил с богом... Не со зла ведь он. Нашло затмение на человека. Я ж его, Ваньку Дудкина, сто лет знаю... Клялся-божился, сукин сын, что в рот больше не возьмет до получки, а сам через час прибежал с пол-литрой... Меня, значит, угостить. На радостях. Ну, как было не уважить человека?..

3

На обед Гаврилыч уходил ровно в час. Причем ему не нужно было смотреть на часы, которых у него никогда и не было. Время он чувствовал, как сам говорил, животом. Сегодня, уходя обедать — жил Гаврилыч на соседней улице, что упиралась в болото, — сказал, что после обеда задержится. Обычно он не докладывал. Гаврилыч любил свободу и сам себе был начальник. Случалось, запивал на два-три дня. Потом приходил тихий и несчастный. Ози­рался все время на калитку, как будто опасался, что вот-вот придет его лучший друг участковый Юрка и увезет на своем мотоцикле в районное отделение милиции.

• Предыдущая
• 32/67
• Следующая