Выбери любимый жанр

Сага о Рорке - Астахов Андрей Львович - Страница 2


Изменить размер шрифта:

2

Клубящийся туман окрасился пурпуром, разорвался языками пламени. Будто стена рухнула перед взором князя. Без умолку голосила злобная птица, творя желю[9] над головой князя антов, и громы сотрясали почерневшее небо, осыпая на землю звезды. Изломанные исковерканные тени на черных крыльях проносились в стороны, вверх и вниз, вопя и заводя к небу перекошенные от боли и ужаса лица, белые, с черными провалами глаз и рта. Обгорелые руины засветились среди снегов, воздух наполнился пеплом, трупным смрадом и предсмертным ржанием изувеченных в бою лошадей. Рогволод увидел себя на незнакомой равнине, и вкруг него пылали семь погребальных костров. Семь черных теней закачались над равниной, семь всадников показались в багровом сумраке, наполненном удушливым дымом.

Впереди – витязь на отличном соловом коне под шелковым чепраком, со львом на щите. Глаза его углями, как у навии,[10] горели в щелях забрала. Следом явился всадник в серых доспехах, с волком на щите и на чалом коне, грозя князю длинным ратовищем. За ним ехал рыцарь на гнедом коне, в доспехах, отделанных кроваво-алой эмалью, с огромным мечом, с ведмедном[11] за плечами. Четвертый воин с черным грифом на щите, но в белом вооружении и на белом коне, лениво приближался справа, а слева надвигался всадник в серебряных латах и на крапчатом коне – на его щите злобно скалилась рысь. Оглянулся в отчаянье Рогволод, но увидел шестого воина, блистающего золотом и с огнедышащей саламандрой на щите, и каурый конь под ним был невиданной красоты.

Седьмой же воин, черный, как ночь, с крыльями ворона на шлеме, на вороном жеребце, убранном блистающими алмазными нитями, замкнул это смертельное кольцо.

Стоял Рогволод и смотрел на невиданных всадников, ощущая нечеловеческую их силу, их природу, противную человеческой, ибо не люди были перед ним, а существа, которым и названия не было. А потом появился их хозяин, и уже не птица – сама земля закричала под лапами. Громадный черный волк вошел в кольцо всадников, выйдя из огненного мрака, приблизился к Рогволоду, и не было в глазах зверя ничего, кроме адской злобы. Поступь зверя выжимала кровь из земли, дыхание опаляло, рассыпаясь синими искрами, удушая смрадом смерти. Напрасно князь старался убежать: тело его стало непослушным, ноги приросли к земле, смертная немощь сковала беспомощную плоть, и тогда протяжно закричал несчастный Рогволод, призывая на помощь.

Отозвалась птица скорби, заржали кони, завыл утробно зверь и захохотали навии, обступившие князя. Тогда князь приготовился умереть. Но только ошибся Рогволод, не успел зверь пожрать его. Дивное зрелище увидел он – разметав всадников, в круг пламени ворвался волк белый и схватился с черным, и два чудовища катались по окровавленной и опаленной земле и бились насмерть, а над схваткой кружила зловещая птица скорби, и не птица это была вовсе, а чудовище с телом кошачьим, женской грудью, крыльями нетопыря и мордой столь страшной, что и словами не описать этого образа. Тогда князь, не дожидаясь исхода схватки, обратился в бегство, волоча неподъемное от ужаса тело, раздирая горло в безумном беззвучном крике.

Рогволод открыл глаза. Горница была наполнена серым утренним светом, черные тени залегли по углам, и все предметы казались сотканными из тумана – князь в первые мгновения после пробуждения не узнал свою опочивальню. Сердце Рогволода барахталось в груди, точно насмерть перепуганный зверек, пот заливал чело.

– Ольстин! – позвал он через силу.

Человек, спавший под тулупом на лавке в глубине горницы, не отозвался. Дрожа всем телом, Рогволод поднялся с ложа, держась руками за стены, доковылял до спящего, толкнул в бок. Человек замычал что-то, мутным спросонья взглядом вперился в Рогволода.

– Ты, княже? – прохрипел он.

– Воды, Ольстин, – зашептал князь. – Худо мне…

Ольстин мигом сбросил бараний тулуп, вскочил с лавки, подхватил князя под руку и повел к постели.

– Опять огница на тебя навалилась, княже, – обеспокоенно говорил он, укрывая Рогволода аксамитовым[12] покрывалом, а поверх – одеялом из шкур. – Сейчас принесу воды и бабок кликну.

– Воды, Ольстин…

Слуга бросился вон из опочивальни, в сенях набрал из дошника[13] воды в ковш, принес Рогволоду. Князь жадно выпил, но больше пролил на постель.

– Сейчас, княже, сбегаю за ведуньями. Жар у тебя, горишь ты весь, – бормотал Ольстин.

– Сон я видел, – ответил князь, откинувшись на подушку. – Худой сон.

– Болен ты, оттого мороки на тебя навалились, княже. – Ольстин с испугом оглядел горницу. – И у меня худые сны были. Надобно тут все омелой и можжевельником окурить, жонкам-ведуньям прикажу…

– Ратщу позови ко мне, – вдруг сказал Рогволод.

– Сейчас же?

– Сейчас же. И пусть не мешкает.

– Все выполню, княже.

– Добро, Ольстин. А теперь иди, оставь меня.

– Ведуний-то позвать?

– Не нужно. Полегчало мне вроде. Ты лучше дров на угли положи, знобит меня.

– Может, меду тебе согреть, али романеи?[14]

– Не надо, – князь приподнялся на ложе, посмотрел на Ольстина, и глаза его лихорадочно заблестели. – Ступай, Ольстин, позови Ратшу.

Ольстин поклонился. Прежде чем уйти, раздул угли, почти погасшие за ночь, подбросил еще калины[15] в очаг и, бормоча заклинания, украдкой, чтобы князь не видел, вынул из кисы на поясе какие-то корешки и бросил их в разгоревшееся пламя.

– Дозволяешь идти, княже?

– Дозволяю.

Едва Ольстин вышел, Рогволод бессильно откинулся на постель. Болезненный жар все пуще разгорался в нем, но не это томило князя. Болел он давно, хворь пристала к нему еще прошлой весной, ослабло тело, голова ургом стала идти, жар мучить. Световид на вопрос князя, что это за недуг, сказал просто: «Старость, княже». Шестидесятый год пошел Рогволоду, возраст почтенный, да и прожито было за эти годы так много, что на сто жизней хватило бы. В трудное время стал Рогволод князем антов, в войну с варягами престол принял. А до того бился и с аварами, и с хазарами, и со всякими чужинцами, и со словенами – соседями, с чудью и мерей, с урманами, дважды был в плену у хазар и дважды выкупался за немалое серебро, бывал тяжко ранен и лежал, ожидая смерти; после же без малого двадцать лет княжил над северными антами – народом, с которым боялись задираться и жестокая мордва, и водь, и кемь, и латгалы, и пруссы, и даже неустрашимые выходцы из Варингарланда. До сих пор боги хранили Рогволода и его потомство, но теперь предчувствие чего-то страшного овладело князем. Виденный сон был вещим – и был к большой беде.

Взгляд старого князя упал на любимый меч у изголовья – славный клинок, когда-то подаренный зятем, выряжским ярлом Рутгером. Меч был редкий, искусной работы, такого в землях антов больше не было. Сказывали варяги, что меч этот выкован был в далеком Дамаске, и искуснейший оружейник Нури ковал его. Рутгер некогда отдал за меч добычу с целого похода и не прогадал: арабский булат резал железо, как воск, не тупясь. Сам Рутгер называл меч ромейским, ибо некогда меч принадлежал ромейскому императору Феофилу. Ярл дорожил мечом, но, не задумываясь, отдал его выкупом за Мирославу. Влюбился в дочь Рогволода без памяти и в первую же встречу с ней. Рука князя невольно потянулась к оружию, коснулась черного сафьяна ножен, золотой рукояти, отлитой – по совпадению ли, или по тайной воле богов – в форме вытянувшегося в прыжке волка. Когда-то этот меч был ему овручь,[16] ныне стал неподъемным. Кому из сыновей его отдать? Боживою, Горазду, Первуду, Ведмежичу? Или тому, кто давно считается среди антов сгинувшим без вести?

вернуться

9

Желя – погребальный плач.

вернуться

10

Навия – мертвец, вампир.

вернуться

11

Ведмедно – медвежья шкура.

вернуться

12

Аксамит – бархат.

вернуться

13

Дошник – кадушка.

вернуться

14

Романея – красное вино.

вернуться

15

Калина – хворост.

вернуться

16

Овручь – по руке.

2
Перейти на страницу:
Мир литературы