Холодные берега - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/79
• Следующая

Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один признака жизни не подавал. Тот, что раненный был, перед смертью из кармана тонкую шелковую удавку достал, да и прополз по направлению ко мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.

Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил не хватает.

– Что же вы наделали, братья святые? – спросил я. На душе так гадко было – словно лучше бы под дубинками. – Как же так – одному Богу служим, добра хотим, а ради того чтобы мальчишку и каторжника убить – готовы против веры пойти?

Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья. Уговорили бы голову в петельку засунуть.

Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не было, а оставлять зверям на съедение – не по-людски. В карманах не рылся, в чужой карете тоже – лишь заглянул, проверил, что и там никого нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит, – не позарюсь. Лишь немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех…

– Что же все это значит, а, Сестра? – спрашивал я, таская тяжелые, изувеченные тела. – Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?

Нет ответа. Нет. Холодно и темно – почти как для брата Рууда, паладина несчастного.

Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была клетка с почтовыми голубями – их я тоже выпустил на волю. Не за что птицам и лошадям погибать.

А перед тем как закрыть в карету дверь, коснулся я руки брата Рууда и сказал:

– Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику. Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу – Сестру восславлю. Но голову под дубину не опущу.

Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.

Сел я на лошадь – та нервничала, да и седла не было, но мне приходилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:

– Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в хорошие руки пристрою, обещаю. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?

Лошадь со мной тоже не спорила. И я поехал сквозь ночь – прочь от того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.

Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или обнимутся и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят – и ждать примутся?

Может, и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать – только адские льды…

Весь день жарило немилосердно. Я уж и до пояса разделся, и шейным платком голову повязал – от солнца. Все равно, отшагав от рассвета три десятка километров, чувствовал себя выжатым досуха. И до города мне точно не успеть, значит, снова ночевать в чистом поле.

Три дня прошло, как сгиб Рууд и прочие святые братья. На мне уже давно не было одежды священника – вместо того я щеголял в парадном костюме моряка, купленном за немалые деньги. Зато и стража особо не приглядывалась, и народ смотрел по-доброму. Моряков державных все уважают. Лошадь я отпустил близ первого же городка, как обещал, и сейчас двигался по галльским землям налегке, лишь иногда, если предлагали, подсаживаясь на попутные повозки и дилижансы.

Жарко. Весь день было жарко, словно лето решило вернуться. А сейчас наползают с запада тучи, и, похоже, скоро польет хороший дождь. Не хотелось бы оставаться под открытым небом.

Последний поселок я миновал часа два назад, и возвращаться было глупо. Зато впереди, чуть в стороне от дороги, на берегу мелкой речушки, окруженный некошеными лугами, стоял аккуратный домик. Странный такой дом – вроде и не фермерский, но и на загородную виллу ничуть не похож. Словно пришел человек, купил землю окрест, да и поселился – ничего не делая, не выращивая скотину, не разводя виноградники.

Странно, но интересно.

Я свернул с дороги и двинулся к домику. Тропинка была едва заметна – хорошо, если раз в неделю кто ходит. И в то же время жилище не похоже на заброшенное. В окнах занавески, цветочки, перед домом – клумба. Маленькое строение рядом – вроде бы курятник – свежевыбелено. И в то же время никакой ограды нет. Неужто здесь стража такая свирепая, что народ ни воров, ни разбойников не боится? Вряд ли. Раньше таких гостеприимных домиков я не встречал…

– Убирайся!

Дверь скрипнула, чуть приотворившись, и в щель высунулся длинный ствол пулевика. Пулевик казался таким же древним, как и надтреснутый голос, и столь же доброжелательным.

– Добрый день! – остановившись, произнес я. – Зачем на честного человека, слугу Дома, оружие наводишь?

– А кто тебя знает, честного, – ворчливо отозвались из-за двери. Я расслабился. Раз начал разговор, то стрелять не станет. – Может, ты душегуб, матросика придушил, одежду снял, а теперь у старика последнее хочешь отнять?

Значит – старик. По голосу даже пол не разобрать, настолько старый.

Но глаза острые – разглядел, что штаны на мне флотские, рубашку-то я жгутом скрутил и на плечо закинул…

– Не душегуб я. И форму ни с кого не снимал! И тебе вреда не причиню!

– Все вы так говорите, – откликнулся недоверчивый хозяин голосом человека, которого за последнюю неделю убили раз пять. – На чем плавал?

– На «Сыне Грома», – не задумываясь соврал я. – Старший матрос, Марсель меня зовут.

– А чего здесь делаешь?

– В Лион я иду, к своим. Вот, хотел ночевать напроситься…

– Так я и думал, – мрачно ответил старик.

Я топтался перед дверью, размышляя, не стоит ли отправиться подальше от старого маразматика с пулевиком.

– Дождь сильный собирается?

– Сильный, – подтвердил я.

– Тогда иди в курятник. Выбери курицу пожирнее, придуши и тащи сюда.

Ствол пулевика качнулся и скрылся. Хозяин так и не объявился.

– Какую курицу? – растерянно переспросил я.

– Пожирнее! – рявкнул дед с неожиданной силой.

Ну и дела. Пожав плечами, я пошел в курятник, закрытый лишь на щеколду, и действительно обнаружил там десятка два куриц. Пинками отогнав самых проворных от дверей, я схватил первую попавшуюся и свернул ей шею.

Неужели для деда даже нет разницы, хорошую несушку в суп пустить или бестолковую старую птицу?

– Поймал? – осведомился дед из-за двери.

– Ну да…

– Тогда входи.

Дверь открылась, и я наконец-то увидел хозяина. Выглядел он и впрямь лет на восемьдесят, но при этом вполне крепким, чтобы завалить курицу самостоятельно. Пулевик – немногим его младше, кремневый, с длинным стволом, дед по-прежнему держал наготове.

– Счастливый ты, – непонятно сказал он. – Дай куру.

Я вручил ему бедную птицу с полной уверенностью, что теперь мне прикажут убираться вон, а то еще и сопроводят приказ порцией свинца.

Дед глянул на курицу, покачал головой:

– Ты, парень, не только птицам привык шею скручивать. Верно?

И что он углядел в курице?

– Верно, – признал я. – Я же все-таки военный человек, дед.

Внутри домик тоже был чистым и опрятным. Вряд ли старик сам порядок поддерживает. Большая комната, из нее еще две двери внутрь, стол – внушительный, не на одного, на нем яркая керосиновая лампа. Камин пылает, к нему два кресла придвинуты. Шкаф – а на полках, под стеклом, помимо посуды и всякой мелочевки, десятка три книг. Ого!

– Знаем мы таких военных, – мрачно изрек дед. – Сумеешь ощипать?

– Дело нехитрое.

– Пошли.

За одной из дверей оказалась кухня. Я огляделся – растопленная плита, в железной – железной! – кастрюле кипит вода, на полках – немало продуктов. Столовые приборы – деревянные, но нож железный, и кастрюль медных – две, и сковорода чугунная… Богатый старик! Зачем ему жить в глуши? И уж тем более – зачем пускать незнакомцев?

– Дед, а ты сам не душегуб, часом? – осведомился я.

• Предыдущая
• 37/79
• Следующая