Пуля для полпреда - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/64
• Следующая

«Фиат», воспользовавшись заминкой, резко свернул вправо, а джип, то ли не успев, то ли отчаявшись, так и пошел прямо. Турецкий колебался не больше секунды, одновременно давя на газ и на тормоз и круто, восьмеркой, разворачивая машину. Чуть не оглохнув от визга тормозов и скрипа шин, разбрасывая из-под колес асфальтовую крошку, он все-таки умудрился развернуться. Какая-то тетка, сунувшаяся было у него перед носом переходить улицу, заверещала так, что, наверное, последние листья сорвало с деревьев, но он ее почти не слышал.

«Фиат» прокатил километра два и замигал правым задним. Притормаживал, притормаживал и стал у троллейбусной остановки. Турецкий воткнулся за ним чуть ли не впритык, разглядел наконец номера – машина действительно Лемеховой! На желтой поверхности багажника отчетливо виднелись три пулевых отверстия. Одно рядом с бензобаком.

Турецкий рванул на себя водительскую дверцу и увидел бородатого мачо лет сорока, потного от страха, Ксении в машине не было.

– Мужик, ты к-кто? – заикаясь, спросил мачо.

– Рыбинспектор! – в сердцах рявкнул Турецкий. – А ты? – Он чуть не угробил себя и служебную машину – и теперь стоял как дурак под проливным дождем, а все ради кого?!

Заметно дрожащими руками мачо протянул ему права и документы на машину. Рыжов Евгений Евгеньевич, машина действительно зарегистрирована на Лемехову К. А., а на Рыжова выдана доверенность.

– Вы Лемеховой кто?

– Муж. – Рыжов начал слегка приходить в себя, на бледном лице проступили веснушки, заикание почти прошло. – В смысле бывший муж.

– А в джипе кто был?

– Да хрен его знает, отморозки какие-то. Ты это... браток, скажи сколько, я отстегну без базара.

Турецкий сунул ему в нос свою корочку:

– Проедемте со мной, там разберемся.

По дороге в прокуратуру (ехали на «хонде», но вел Рыжов, Турецкий бы ни в жизнь не нашел дорогу обратно) «важняк» пытался экстренно расколоть экс-супруга Ксении, но тот молчал как рыба об лед. Даже не признался: за ним шла охота или те, в джипе, тоже думали, что палят по Лемеховой.

– Гражданин Рыжов Евгений Евгеньевич, – представил его Турецкий Циклаури. – Задержан за участие в перестрелке. Оформить задержание до установления личности.

– Да ты чего, мужик! – попытался урезонить «важняка», опешивший Рыжов. – В меня ж стреляли, ты сам видел!

– Помолчите, пожалуйста, – строго сказал Турецкий и стал полушепотом объяснять Лии ситуацию.

– Какое, на хрен, выяснение личности? Вот права. На, смотри! – продолжал разоряться Рыжов, заглушая Турецкого.

– Не заткнешься – в морду дам, – беззлобно пригрозил Турецкий, не имея в виду ничего подобного, но на Рыжова мгновенно подействовало.

– Попытайтесь добиться от него, из-за чего была стрельба, – подытожил Турецкий. – Но прежде найдите Лемехову, выясните, что с ней, и при необходимости обеспечьте охрану. Сам я не могу этим заниматься, у меня важная встреча. Я на вас надеюсь, Лия Георгиевна!

– Охрану, значит, – скривилась Лия. – Лемеховой! По-нят-но, Александр Борисович.

Турецкий больше ничего не сказал.

Старое кладбище совсем заросло. Молодая сосновая поросль, березки, которых еще пять лет назад, кажется, и в помине не было, вымахали и даже заматерели, и так знакомо пахло дымом – жгут опавшие листья. Когда-то они с братом, с Лехой, тоже любили жечь. Не только листья, тополиный пух, сплошным белым ковром укрывавший двор, стерню на колхозном поле, сорняки на огороде – и мечтали при этом стать пожарниками. А потом Лешка прямо из армии пошел в юридический, потом опером в угро, а за ним и он, Николай, следом потянулся. Младший за старшим, потому что не было для него тогда большего авторитета, чем брат.

Могила Алексея была ухоженной, зелень в гробничке, буквы на памятнике поблескивают совсем свежей краской, ограду сменили – раньше решетчатая, высокая была, цепь повесили на столбиках, значит, не забывает молодежь, навещает, заботится.

Он осторожно перешагнул цепь, присел за столик на вкопанную лавочку, достал бутылку, хлеб, два стакана. Артуз, словно понимая, куда пришли, внутрь ограды не сунулся, уселся на почтительном расстоянии и, кажется, даже дышать стал чуть тише. Николай Иванович разлил водку, один стакан с кусочком хлеба поставил на памятник, второй опрокинул в себя, закусил черным с кислинкой хлебом.

– Ну вот, Алеша... Молиться я не умею, в загробную жизнь не верю, но если она есть, тебе там наверху и так все известно, не уберег я Игоря, не смог, ты уж меня прости. Но чем хочешь поклянусь, что если в моих силах будет, я его из тюрьмы вытащу, веришь?

Алексей смотрел с керамической фотографии открыто, с легкой насмешкой во взгляде. И этот взгляд как бы говорил: верю, всегда верил и доверял всегда, до последнего дня, и нет твоей вины никакой ни в чем... Может, и правда вины нет, только Николай Иванович сам себя до сих пор не простил за то, что не он тут лежит под соснами, а Алешка. Ведь не Алешка же, он тогда был неопытный, глупый, самонадеянный, без царя в голове... не Лешка. Он брата потащил в Цыганскую слободу брать вора-рецидивиста Сома. Не подумал даже, что у того оружие покруче финки найдется, и когда Алексей сказал: первым пойду, не остановил. А нарвались они тогда на целую банду, сам он одной несчастной царапиной на ноге отделался, а Алексей три пули в грудь получил, одну – прямо в сердце навылет. Банду взяли, конечно, все по этапу пошли, только разве от этого легче? И Сом теперь жив, и он, Николай, а Алексей... Эх, да что там... Не любил он старое ворошить, но и забыть не мог. Может, потому и семью не завел, хотел хоть Игорю долг неоплаченный вернуть. И с Игорем не заладилось...

Стайка воробьев с гомоном уселась на памятник и накинулась на хлеб. Потащили, уронили краешком в стакан, сами же перепугались, дернули в кусты. Николай Иванович поднялся, поправил краюшку, накрошил остатки буханки на землю, пусть помянут раба божия Алексея. Выдернул не к месту разросшийся кустик чертополоха, свистнул Артуза:

– Пойдем, работать пора.

Приняв решение расследовать все самостоятельно, Николай Иванович особо не задумывался о плане действий. Друзей, к которым можно обратиться за помощью, в Златогорске у него не осталось. Да и в Москве их, если сказать по правде, было негусто, а если совсем по правде – ни одного. Он никогда не сходился с людьми, знал это за собой и уже бог весть сколько лет из-за такого пустяка не переживал, привык. Привык работать один и теперь не собирался изменять привычке. Но он знал, что Игорь полная ему противоположность. Во всем, кроме упрямства. У Игоря среди коллег друзья были, не могло не быть, и с ними он собирался встретиться в первую очередь.

В Москве все представлялось ему тривиальным, проще некуда: поговорит с женой Игоря, она вряд ли много знает, но подскажет, к кому обратиться, сослуживцы тоже что-нибудь да скажут – и так по цепочке, по ниточке он распутает весь клубок. Ничего сложного здесь нет, всю жизнь он этим занимался, неужели теперь не сможет? Для единственного родного человека?! Потому и планов никаких не строил.

Но после слов Марины про две тысячи долларов все перевернулось. Если, не дай бог, Игорь был в чем-то замешан, то наверняка не он один. Соваться просто так к сослуживцам нельзя – нарвешься. Как пить дать нарвешься, и погубишь все дело.

Конечно, глупо предполагать, что Игоря кто-то нанял убить полпреда. Это смешно. Чушь полная. Игорь ни за что в жизни не согласился бы. И киллер после такой акции ни в коем случае не дожил бы до суда. Но его могли подставить – элементарно. Особенно если он был не совсем в ладах с законом – а жизнь пошла такая, что все возможно. За две тысячи этих проклятых баксов омоновцу больше года горбатиться, но откуда-то они взялись!

Николай Иванович сидел на кухне, наблюдая, как Марина возится у плиты. Потрепав по загривку Артуза, спросил, как бы не к ней обращаясь, а словно рассуждая вслух:

• Предыдущая
• 26/64
• Следующая