Дневной дозор - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 31
- Предыдущая
- 31/87
- Следующая
Потом спохватился и полез под свитер, потому что сообразил: в левом нагрудном кармане — паспорт. Начнем с имени, а там, глядишь, действительно остальное вспомнится.
Со смешанными чувствами я взглянул на желтоватую страницу, оттененную прихотливыми завитушками. На фотографию. На то самое лицо, которое всегда — может, лет тридцать, а может, и первый день — я привык отождествлять с единственным и неповторимым «я».
Лицо оставалось знакомым до мельчайшей черточки. От шрама на скуле до ранней проседи в волосах. Но Бог с ним, с лицом. Сейчас меня больше интересовало не это.
Имя.
Рогоза Виталий Сергеевич. Дата рождения — 28 сентября 1965 года.
Место рождения — город Николаев.
Перевернув страничку, я прочел все то же самое по-украински, заодно удостоверился, что пол у меня — мужской, а паспорт выдан организацией с на редкость громоздкой аббревиатурой — РО НГУ УМВД Украины. Страничка «Семейное положение» была девственно чиста. Я вздохнул — не то с облегчением, не то с разочарованием.
Дальше — извечное бремя и проклятие любого экс-совка: прописка. Город Николаев, улица Чайковского, 28, квартира 28.
Надо же, опять двадцать восемь, да еще два раза. И тут ассоциации действительно начали срабатывать — я вспомнил, что этот дом стоит на углу Чайковского и Молодогвардейской и что рядом с ним находится двадцать восьмая школа (опять эта цифра!). Я вспомнил все, отчетливо и ярко, вплоть до обугленного тополя под собственным окном — жертву химических экспериментов пацана, живущего этажом выше. Какой только дряни не выплескивал он из окна на многострадальное дерево! Вспомнил, как мы пьянствовали лет пять назад в соседнем доме, у Доцента; как кто-то тогда легкомысленно послал подальше соседку снизу, пожаловавшуюся на шум, а она оказалась армянкой, женой какого-то местного бонзы, как потом набежало этих армян черным-черно, как нам надавали по рожам, и как мне пришлось выбираться из дальней комнаты через форточку, потому что окно не открывалось, и спускаться по водосточной трубе. Увидев, что один из горе-пьяниц исчез из блокированной квартиры, армяне кулаки попридержали и в конце концов с ними как-то удалось договориться. И еще я запомнил свое горькое удивление, когда звал на помощь местных дружков-знакомых, с которыми неоднократно пилось пиво в окрестных ларьках, и ни один со мной не пошел.
Я оторвался от неожиданно ярких воспоминаний.
Так, значит, прошлое у меня все-таки было? Или это лишь воспоминания, не имеющие под собой ничего?
Разберемся.
Из паспорта я почерпнул еще совершенно сейчас бесполезную информацию о том, что «право на бесплатную приватизацию жилья я реализовал в объеме (объем был не указан) при норме в 24,3 метра».
И все.
Задумчиво спрятал документ в карман — тот же, нагрудный, левый, и пристально поглядел на сумку. Что поможешь мне вспомнить ты, черно-зеленая спутница с заморской надписью FUJI на выпуклом боку?
Авось, да поможешь вспомнить хоть что-нибудь…
Тихо пропела расстегиваемая молния. Я откинул верхний лоскут и заглянул.
Сверху в полиэтиленовом пакетике лежали зубная щетка, тюбик «Бленд-а-меда», пара дешевых одноразовых станочков для бритья и черный благоухающий флакон, видимо, с одеколоном.
На полку.
В следующем пакете обнаружился теплый шерстяной свитер явно ручной, а не машинной вязки. Тоже в сторону.
Пару минут я рылся в пакетах — чистое белье, футболки, носки, теплая клетчатая рубашка…
Ага, вот что-то отличное от одежды.
Мобильный телефон. Небольшая трубка в кожаном чехле с выдвигающейся антенной. Память отреагировала сразу же:
«Приеду в Москву, надо купить карточку…»
Зарядное устройство тоже было на месте.
И наконец, на самом дне, еще один пакет. С какими-то брикетами.
Заглянув внутрь, я оторопел. В обычном полиэтиленовом пакете с полустершимся и поэтому уже совершенно неузнаваемым рисунком в два слоя лежали упаковки денег. Американских долларов. Десять упаковок. Сотками. Это сто тысяч.
Рука сама потянулась к двери и повернула собачку замка.
Ё-моё, а это-то у меня откуда? И как я провезу такую уйму денег через границу? Впрочем, таможенникам можно сунуть по сотке в зубы — наверняка отстанут.
Эта находка практически ничего не пробудила в моей памяти, кроме разве что мысли о дороговизне московских гостиниц.
Все еще пребывая в некотором ступоре, я сложил вещи назад в сумку, застегнул ее и сунул под полку. И немного порадовался, что рядом с открытой бутылкой пива стоит еще одна, непочатая.
Новости явно стоило залить успокоительным.
Не знаю почему, но успокоительное почему-то подействовало на меня больше как снотворное. Я ожидал, что придется долго лежать под стук колес, жмуриться от внезапно накатывающего на несколько мгновений света и мучительно размышлять.
Ничего подобного. Даже не допив вторую бутылку пива, я свалился на полку — как был, одетым, поверх одеяла, и отключился.
Может быть, я слишком близко подобрался к чему-нибудь запретному в воспоминаниях?
Не знаю.
Проснулся я, когда в окно ломилось холодное зимнее солнце. Поезд стоял. Из коридора доносились скучные официальные голоса: «Здравствуйте, российская таможня. Оружие, наркотики, валюту везем?» Ответы были менее скучные и большей частью неразборчивые.
Потом в дверь постучали. Я потянулся и открыл.
Таможенник оказался дородным краснорожим мужиком с уже начинающими заплывать жиром глазками. Почему-то обращаясь ко мне, он съехал с проторенной колеи и просто осведомился, без всякого официоза:
— Что везем? Сумку доставайте…
И цепко оглядел купе. Встал на лесенку, заглянул в багажку под потолком. И только потом сфокусировал взгляд на одиноко замершей посреди нижней полки сумке.
Я опустил полку и сел. По-прежнему молча.
— Откройте сумку, пожалуйста, — потребовал таможенник.
«Нюх у них, что ли?» — угрюмо подумал я, послушно расстегивая молнию.
Пакеты по очереди перекочевывали на полку. Когда очередь дошла до пакета с деньгами, таможенник заметно оживился и рефлекторно захлопнул дверь в купе.
— Так-так-так…
Я уже приготовился выслушать лицемерную тираду о разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки — как и всякий писаный закон, состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом. Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»
Но вместо этого я мысленно потянулся к голове таможенника рукой, коснулся его разума и прошептал:
— Иди… Иди дальше. Тут все хорошо.
Глаза таможенника враз стали тупыми и бессмысленными, как таможенные законы.
— Да… Счастливого пути…
Он деревянно развернулся, щелкнул дверным замком и вывалился в коридор, более ничего не сказав. Он был очень похож на куклу. Послушную деревянную куклу во власти ниточек умелого кукловода.
Вот только когда я успел стать умелым кукловодом?
Поезд тронулся минут через десять, и все это время я размышлял: что же со мной происходит? Я не ведаю, что творю, но делаю именно то, что надо. Сначала существо в заводском парке, теперь этот враз поглупевший таможенник…
И зачем, черт подери, я направляюсь в Москву? Что я буду делать, когда сойду с поезда? Куда пойду?
Почему-то я понемногу набирался уверенности, что все прояснится в нужный момент. Именно в нужный — не раньше.
Жаль, что уверенность не была полной.
Большую часть дня я проспал. Может быть, это была реакция организма — дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-то же я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновую ауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания. По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?
Ах да. Я — Иной. Я сказал об этом оборотню из парка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осознал только что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.
Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Из провала. Оборотень — первая ступенька. Таможенник — вторая. Интересно, длинна ли лестница? И что мне откроется там, на вершине?
- Предыдущая
- 31/87
- Следующая
