Жил на свете Толька - Астафьев Виктор Петрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/5
- Следующая
Толька стер ладонью слезы, снял пальтишко, проглотил бутерброд и пошел в класс. Вовка вытащил из портфеля новую тетрадку, дал запасную ручку, рассказал, что проходили вчера, и даже сам переписал в Толькину тетрадь примеры вместе с ответами, заданные на дом. Толька приободрился и повеселел. На уроке Вера Семеновна велела Тольке встать, сощурившись, осмотрела его и с усмешкой спросила:
— Пронин, ты, может быть, вообще в школе не нуждаешься? Может быть, слишком грамотен стал?
Толька уткнулся взглядом в чернильное пятно на парте и молчал. Учительница погасила усмешку и выпрямилась, поджав губы:
— Когда кончится твое самовольство? Когда ты станешь серьезным учеником, когда ты перестанешь мучить меня? — Она раздраженно оттолкнула в сторону классный журнал. — Чего только родители смотрят — не понимаю! Ходит грязный, неряшливый, уроков не учит…
Вдруг Вовка вскочил и прерывающимся голосом крикнул:
— Нет у него никого! И вы, Вера Семеновна, ничего не знаете и ничего не понимаете… вот! — губы Вовки скривились, задрожали он, хлопнув крышкой, сел, лег лицом на руки и протянул: — Ему даже есть нечего и ночевать негде-е-е…
В классе были слышны только Вовкины судорожные всхлипывания. Сдерживаясь, чтобы не разреветься, Толька терзал рукой тетрадь и молчал.
— Как нет никого?.. — через некоторое время растерянно вымолвила учительница и, видимо, поняв все, сказала:
— Толя, выйдем со мной.
В классе зашептались, задвигались; кто-то из девчонок удивленно воскликнул:
— А мы не знали ничегошеньки!
В учительской было пусто. Нервно поправляя прическу, Вера Семеновна посмотрела на Толькины драные валенки, по-лягушечьи раскрывшие рты, на его грязную руку, которой он пытался замаскировать дыру на штанах, и дрогнувшим голосом сказала:
— Почему же ты молчал?
Толька уткнулся лицом в ее платье, пахнувшее духами, и разревелся.
Учительница гладила его по голове, что-то говорила, но он не мог остановить слезы. Наконец Вера Семеновна легонько отстранила его, усадила на диван, утерла нос мягким ароматным платком и ушла в класс. Вскоре она вернулась, села рядом с Толькой и тихонько проговорила:
— Сейчас ты расскажешь мне, Толя, все, все, правда?
Он согласно кивнул головой и, все еще время от времени прерывисто всхлипывая, начал рассказывать.
Прозвенел звонок. В учительской появились учителя.
Он замолчал, но Вера Семеновна каким-то виноватым голосом попросила:
— Продолжай, продолжай, Толя, это полезно услышать не одной мне.
Толька чувствовал, что огорчил ее сильно, и ему стало не по себе. Стесняясь учителей, он говорил уже не так свободно, как наедине с Верой Семеновной.
После того как Толька смолк, преподаватели тоже долго молчали. Вера Семеновна вытащила из сумочки носовой платок, выпачканный о Толькин нос, и теребила его пальцами.
Завуч, седая высокая женщина, взяла из коробки папиросу и, постучав мундштуком о край стола, сказала, глядя в окно:
— Да-а-а… хороши воспитатели, нечего сказать! Ребенок больше месяца без родителей — и мы не знаем этого. — Она закурила и, размахивая спичкой, которая не гасла, продолжала: — Ну, ладно, Вера Семеновна — молодой преподаватель, она могла не догадаться, не поинтересоваться, хотя и стоило. Но мы-то, мы-то, что смотрели?
Спичка обожгла руку. Завуч резко кинула ее на пол.
— Плохо, очень плохо мы работаем и с детьми, и с родителями, не знаем ни тех, ни других как следует, а еще жалуемся на скверную успеваемость.
Завуч глянула в Толькину сторону и смолкла. Затянувшись несколько раз подряд, она смяла недокуренную папиросу и другим тоном проговорила:
— К этому разговору мы еще вернемся. А сейчас, Вера Семеновна, идите в гороно и сегодня же устройте мальчика в детский дом.
В буфете горисполкома Вера Семеновна усадила его за столик, купила стакан сметаны и сайку. Толька начал было неуверенно отказываться, но она ласково потрепала его ершистые волосы и шепнула:
— Ешь. Я сейчас вернусь, жди меня здесь.
Когда она вернулась, в стакане не было и признаков сметаны, так тщательно Толька вытер ее кусочком.
— Может, ты не наелся, Толя? — спросила Вера Семеновна.
Стакан сметаны и небольшая сайка, конечно, были для него пустяком, но он сделал над собой усилие и заявил, что сыт по горло.
Вера Семеновна достала из-за рукава дошки маленькую бумажку, положила ее перед Толькой:
— Вот твое направление в детский дом. Я могу тебя проводить, но ты пойдешь один, так будет лучше, и ты не обманешь меня. Не обманешь ведь, правда?
Толька помолчал и, вздохнув, выдавил:
— Ладно, пойду.
— Иди, Толя, смело иди. Мачеха неправду сказала тебе о детдоме. Приютов, какими она тебя пугала, давно уже нет в нашей стране. Ты убедишься в этом сам, а если кто тебя обидит, скажешь мне. Хорошо?
— Я теперь, Вера Семеновна, все буду вам говорить.
— Ну вот и хорошо, Толя, вот и хорошо, мальчик.
Она проводила Тольку на улицу, подняла воротник его пальтишка, надела на его руки свои варежки и, на мгновение прижав к себе, сказала:
— Иди, Толя, иди.
Размякнув от непривычной ласки, сконфуженный, оглушенный, шел он по заснеженной улице и снова его душили слезы.
Детдом находился не в самом городе, а немного на отшибе. Новый дом с большими окнами стоял на пригорке. Напротив крыльца было озеро, от которого беспорядочно разбегались в стороны березки, ивовые кусты вперемежку с чахлым ельником, а дальше — белые бороздки — цепь озер, которым в Заполярье счету нет.
Толька, замедляя шаги, подходил к детдому и вдруг замер. Из-за барьеров снега, загораживавших озеро, до него донеслись крики, визг, свист. Он долго стоял в стороне, не решаясь подойти ближе. «Что там делается? Уж не порют ли?» — подумал Толька. Он растерянно снял варежки, подул на коченеющие пальцы и сунул руки в карманы. Правая рука наткнулась на бумажку, и его потянуло прочь отсюда, в пустую, но милую избушку. Остановило его слово, которое он дал Вере Семеновне. Он только теперь понял, что попался на удочку и сплоховал! Что бы там ни было, а он должен был идти в этот, с виду мирный, но казенный и потому неприветливый дом. Есть же на свете счастливые ребята! Им не надо ходить с направлениями, у них своя семья. А тут хоть бы бабушка была, ну хоть бы кто-нибудь…
Наконец Толька решился. Стиснув в руке бумажку, он пробежал по широким ступенькам: раз, два, три… шесть… восемь… Вот и блестящая дверная ручка. Он взялся за нее, хотел дернуть дверь, но рука как-то сама собой выпустила скользкую ручку. Измученный и бледный, он оперся на деревянную колонну плечом, поднял руку вытереть пот со лба да так и замер, взглянув на озеро. С высокого крыльца все озеро видно как на ладони.
Что там делается! На зеленоватом льду, исчерканном коньками, полным-полно ребятишек. Будто маковые цветы, по озеру мелькают красные, белые шапочки. Ребятишки барахтаются, бегают, кричат, катаются кто на чем. Особенно оживленно около больших деревянных салазок. Седоков много, а салазки малы, все валятся на них разом. Возчики пробуют сдвинуть их с места, скользят, падают, бросают веревку и с криком: «Куча мала!» — тоже валятся на санки. Ребята и постарше, заложив руки за спину, катаются на коньках и не обращают внимания на малышей. А вот двое мальчишек, став в позы боксеров, потоптались, как петухи, на месте, делая выпады издалека. Вдруг мальчишка, что был повыше ростом, начал осыпать ударами другого. Толька был сторонником напористого боя, но он всегда за слабых. Поэтому, позабыв обо всем на свете, он топтался на месте и шептал:
— Ну, двинь ему, садани! Привари разок! Да тресни же ты его! Тресни! Э-эх!
Будто заслышав Толькины призывы, мальчишка, за которого он «болел», ловко увернулся от удара и стукнул длинного под левую руку.
Толька подпрыгнул и заорал:
— Каа-апут!
А победитель поднял руку, как боксер, и провозгласил:
— Нокаут! Вот, не рыпайся больше.
Потом они с хохотом побежали к салазкам, около которых все еще копошилась куча. Толька с восторгом и завистью смотрел на ребятишек, одетых в одинаковые шубки с серыми воротниками.
- Предыдущая
- 3/5
- Следующая
