Личный демон. Книга 1 (СИ) - Ципоркина Инесса Владимировна - Страница 10

— А это первый вопрос! — смеется полуденница, подходя близко-близко. Долговязая, худющая, блеклая, словно ненакрашенная супермодель, голова у самых небес под солнцем золотится, внимательные глаза цвета раскаленного неба так и впиваются в катино лицо, так и впиваются. Точно съесть хочет — глазами.

Вот незадача. Первый вопрос сама за полуденницу придумала.

— Безумный человек доступней разумного? — брякнула Катерина от растерянности вопросом на вопрос, будто козырь из рукава выхватывая.

— Конечно, доступней! — поспешно подтвердила нечисть-супермодель. — Даже если просто пьян или укурился — раскрывает человек не мир себе, а себя миру, хоть и кажется ему обратное. Все его желания, все его страхи сразу звереют и гоняют человеческий разум по своей территории. Отчего ж не погонять, коли сам явился?

Второй вопрос! Отчего ж не погонять, если он, дурак такой, явился не запылился?.. Рембо, выручай!

— А вдруг он хитрее? Заманит по одному в ловушки и всех поубивает?

— Поубивает, если сильно разозлить, а потом отпустить. Отпустил обиженного — демонам мести путь открыл. Только кто самому себе мстить станет?

— Да все! — Катя аж правило забыла: отвечать вопросом на вопрос, чтоб с толку полуденницу сбить, так ее за живое задело. — Все люди себе мстят, кто словом, кто делом. За страхи, за желания, за уязвимость, за неуспех… Изменить мы себя не можем, но поедом есть — всегда пожалуйста.

— Хорошо с тобой говорить, понятливая ты девушка, — усмехнулась полуденница. — Однако некогда нам развлекаться, не за тем я пришла. Помнишь, мать обмана тебе все показать обещала?

— Помню, — кивнула Катерина.

— Завтра моя очередь. Не обидь мое тело, долго я его искала, нравится оно мне. Обидишь — кошмарами запытаю. Поняла?

— Поняла и не обижу, — четко ответила Катя, понимая: игры в «вопросом-на-вопрос» закончились. — А… как тебя будут звать?

И вдруг ветер, до того спавший непробудным полуденным сном, стеной встал над миром, завыл по-волчьи, отсекая друг от друга Катерину и ее странную собеседницу.

— Апре-е-е-е-ель… — замирает вдали, еле пробиваясь сквозь завывания ветра.

Нет, не ветер это. Это машина под окнами воет. Словно голодный брошенный пес. Хотя собаку Катя бы пожалела. А проклятую тачку… Нацарапать, что ли, на ней бранное слово? Или насыпать пшена на капот? Что за обычай у владельцев самых убогих марок ставить на свои ведра с болтами трубы иерихонские? Ради чего они себя и окружающих отдыха законного лишают?

Прежняя Катерина бы морщилась, голову подушкой закрывала, терпела часами. Новая Кэт, осторожно ступая, вышла на балкон, огляделась. Вон она, папочкина радость, надрывается. Подфарниками мигает, сигнализирует: тут я, тут, не свели еще проклятые угонщики, радуйся, хозяин! Катя-Кэт извернулась, посмотрела вверх. Хорошо тополя маскировочную сетку держат, надежно. Подняла мятое ведро с закаменевшим остатком цемента: у каждого, кто ремонт делал, эдакое сокровище на балконе пылится. Примерилась и швырнула в стонущую, будто шлюха в притворном оргазме, развалюху. Грохот, точно от взрыва, прокатился по двору. И тишина настала, мертвая, словно разорвало тем взрывом глупую псину на тысячу кусков. А через минуту — вой из дома напротив, не хуже сигнализации, мат в тридцать три этажа, хлопанье окнами, шум, гам.

Катя, забившись в угол балкона, скорчилась в три погибели, прикусив рукав халата, давилась хохотом: вот она, жизнь преступная! вот оно, наслаждение!

Добравшись на четвереньках в комнату (не поймаешь, не поймаешь!), Катерина наконец разогнулась и поняла: надо это безобразие продолжить. Не ведрами швыряться, конечно, а делать что душа попросит. Например, душа просила черного кофе, горячих булок и уволиться с работы. Больничный истек давно, на долечивание пришлось свой разъединственный отпуск потратить, да и тот давать не хотели, взывали к командному духу и к необходимости выйти на работу хоть в каком состоянии, потому что, дескать, компания вам мать родная, повторите последние упражнения коучера, зря, что ли, на элитарного специалиста потратились…

Катя вспомнила того «кучера», при взгляде на которого сразу ясно становилось: этот сивку не пощадит. Барышник. Губки бантиком, голос сладкий, а глаза как две заточки. Обшаривают неровный строй офисных недотеп, взвешивают, просвечивают: кто карьерист, кто скандалист, кто им обоим груша для битья… На Катерину времени тратить не стал: видно же — терпила, тягловая лошадь, тройной груз снесет, охнуть постесняется — чего с такой возиться? Обижайся-не обижайся, но так оно и есть. Везде, где бы Катя ни работала, нагружали ее без стеснения. И увольняли первую.

«А на что мы будем жить?» — строго, точно полуденница, спросила себя Катерина. Ремонт подъел все подкожные, восстановление хозяйства из пепла шло тяжко, несмотря на готовность родни и знакомых отдать погорельцам все, что самим негоже, от старой техники до старых ковров. Хорошо хоть в маленькую комнату огонь не забрался, только в двери дыру прожег. А то ходить бы им с Виктором в соседских обносках.

Но людская доброта не безгранична, нельзя же еще и столоваться по знакомым? Кто покроет расходы на еду, если она, Катя, не выйдет на работу в ближайшую неделю и в ближайший месяц не внесет свой скромный вклад в семейный бюджет?

Зябко стало Кате от таких мыслей. Не видать душе счастья, не сегодня-завтра пойдешь как миленькая куда кучер-коучер погонит. Подставишь хребет и потащишь все, что навалят. Скучно, гадко — но жить-то надо. Не у Сабнака же взаймы просить.

— А почему нет? — вдруг ухмыльнулась правая щека, которую Катерина давно считала парализованной. Глаз, застланный белесой мутью и не видевший практически ничего, тоже слегка кольнуло — Катя аж головой дернула. И увидела: куртка, старая витькина куртка, надетая Катериной на вчерашнюю прогулку, бесстыдно светит с вешалки пыльными боками. Надо было ее отряхнуть или тряпочкой протереть, черт его знает, какими болезнями болеет смертное тело Сабнака, да и Мурмур тоже… в этом плане сомнительна. Сколько инфекций в дом притащила!

Катя осторожно сняла куртку, потрясла над ванной. Неожиданно из внутреннего кармана что-то вывалилось, заскакало по кафелю, крутясь волчком. Катерина бросилась, будто кошка на мышь, придавила ладонью — правой, обожженной, неповоротливой. Подняла, поднесла к глазам… и отшвырнула подальше, с ужасом, с ненавистью, со страхом.

Камень, выпавший из оправы не то кольца, не то колье, был огромен и жарок. Он сиял, как поцелуй геенны на живом теле — и обжег бы, наверное, так же, если бы давно сгоревшая половина Кати могла что-нибудь почувствовать. Бриллиант, желтый, словно глаз ягуара. Драгоценный глаз Питао-Шоо, украденный из дома Сабнака бесстыдницей Кэт. Теперь катиной семье есть на что жить — не меньше года. Ай, Кэт, ай, пиратка, ай, грабительница! И ведь не вернешь ты его хозяину, сколько себя ни уговаривай, а, Катенька?

Права Кэт, бесчестная и безжалостная половина души твоей, во всем права: и камушек возвращать не пошла, и даже стыда особого не ощутила. Пускай первая реакция была нервической, реакцией хорошей девочки, попавшей в нехорошую историю. Вторым порывом было: найти! Вдруг потеряется! Спрятать от всех, схоронить у сердца, там, где посапывает черный кошачий демон.

Приглядевшись, Катя поняла: какое там год! десятилетие можно прожить на деньги от этого камня — дефектного, мутноватого, с желтизной и нехорошим темным пятном, веретенообразным, будто кошачий зрачок. А был бы безупречен — убили бы за него и Катю, и всю ее семью. Безупречные бриллианты размером с подушечку большого пальца в живых хозяев не оставляют. Ну да ничего, Катерина особо заламывать не будет, продаст через ломбард, официально, с чеком и справкой, чтоб никакой комар носа не вострил: откуда, мол, доходы!

И тут же душа заныла: не продавай. Нельзя тебе расставаться со священным глазом Питао-Шоо. Деньги придут, а камень не простит. Не для того Сабнак последним усилием подсунул его воровке Кэт, чтобы ты вот так запросто рассталась с необъяснимым подарком старого демона, чтобы бездарно проела его, прокатала на такси, профукала на ремонт, на тряпки, на недолговечный домашний скарб. И в то же время — как жить? На что?