Томминокеры. Трилогия - Кинг Стивен - Страница 44

• Предыдущая
• 44/178
• Следующая

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Питер умер 28 июня, — сказала Андерсон. Она не умела лгать, но тем не менее, эго звучало гладко и правдоподобно. — Это последний день, который я помню ясно и последовательно. То есть до того, как ты появился вчера ночью. Она улыбнулась Гарденеру открыто и бесхитростно, но это тоже была ложь — ее последовательные, ясные, упорядоченные воспоминания обрывались днем раньше, 27 июня, в тот момент, когда она стояла над этой огромной погребенной в земле штукой, сжимая черенок лопаты. Эти воспоминания заканчивались на ее шепоте: «Все прекрасно» и последующих раскопках. Оставались еще какие-то части рассказа, всевозможные части, но она не могла вспомнишь их последовательно, а то, что она могла вспомнить, было как бы отредактировано… тщательно отредактировано. Например, она действительно не могла рассказать Гарденеру о Питере. Пока еще нет. Они сказали ей, что она не может, но об этом ей и не надо было напоминать.

Они также сказали ей, что Джима Гарденера надо наблюдать очень, очень пристально. Конечно, недолгое время — скоро Гард будет (частью нас) в команде. Да. И это было бы великолепно — иметь его в команде, потому что если и был кто-то в этом мире, кого Андерсон любила, так это Джим Гарденер.

— Бобби, кто такие — они?

Томминокеры. Это слово, всплывшее из темных глубин сознания Гарденера, как серебристый пузырь, вполне годилось для имени, почему нет? Конечно. Лучше, чем ничего.

— Ну так что же? — спросил Гарденер, закуривая ее последнюю сигарету. Он выглядел изумленным и встревоженным. — Не могу сказать, что я в состоянии проглотить все это…

Он диковато хихикнул.

— А может быть, просто моя глотка недостаточно широка для того, чтобы проглотить это целиком.

— Понимаю, — сказала Андерсон. — Я думаю, что главная причина, почему я помню так мало о событиях последней недели, это то, что они все… такие жуткие.

Ей не нравилось врать Гарду. Она чувствовала себя неудобно от этого. Но все вранье должно было довольно скоро закончиться. Гард должен был… должен был…

Хорошо… убежден.

Когда он увидел бы корабль. Когда он его почувствовал бы.

— Неважно, насколько я верю или не верю. Я думаю, что я вынужден поверить в большую часть всего этого.

— «Когда отбросишь невозможное, то, что останется, будет правдой, как бы невероятно оно ни выглядело».

— И ты тоже это поняла, да?

— Форму этого. Я могла бы еще не знать даже, что это такое, если бы не слышала, как ты это говорил один или два раза. Гарденер кивнул.

— Да, думаю, это как раз подходит к нашей ситуации. Если я не буду верить в очевидность своих ощущений, я должен буду признать себя сумасшедшим. Хотя Бог знает сколько людей в мире были бы более чем счастливы оказаться на моем месте.

— Ты не сумасшедший. Гард, — спокойно сказала Андерсон и положила свою руку поверх его. Он вытащил руку и сжал ее в кулак.

— Да… знаешь, человек, который застрелил жену… найдется немало людей, для которых это было убедительным доказательством его невменяемости, понимаешь?

— Гард, это было 8 лет назад.

— Конечно. А тот парень, которого я толкнул в грудь, восемь дней назад. А еще я гнался за парнем через холл Трепла и через его столовую с зонтиком, я тебе не рассказывал? Последние пять лет мое поведение становится все более деструктивным…

— Привет, ребята! Национальный Час Жалости к Самому Себе приветствует вас! — весело защебетала Бобби Андерсон. — Сегодня у нас в гостях…

— Вчера утром я собирался покончить с собой, — спокойно сказал Гарденер. И если бы в меня вдруг не вселилась уверенность — твердая уверенность в том, что тебе плохо, я бы уже кормил рыб.

Андерсон пристально посмотрела на него. Ее рука медленно сжимала его руку, пока не стало больно.

— Боже, что ты говоришь?!

— Конечно. Ты хочешь знать, как это приходит? Это казалось самым разумным из всего, что я мог предпринять в тех обстоятельствах.

— Ну, кончай.

— Я серьезно. Потом пришла эта мысль. Мысль, что тебе плохо. И я отложил это, чтобы позвонить тебе. Но тебя не было.

— Я, наверное, была в лесу, — сказала Андерсон. — И ты прибежал.

Она поднесла его руку к губам и нежно поцеловала.

— Если во всех этих сумасшедших делах и нет никакого смысла, то благодаря им ты хотя бы остался жив, мудила.

— Я, как всегда, под впечатлением поистине Галльским размахом твоих комплиментов, Бобби.

— Если ты когда-нибудь сделаешь это, я уже вижу это слово, выбитое на твоем могильном камне: МУДИЛА, и выбитое достаточно глубоко, чтобы не стерлось по крайней мере сто лет.

— Ну, спасибо, — сказал Гарденер. — Но пока тебе не придется об этом заботиться, потому что я все еще испытываю это чувство.

— Какое?

— Что с тобой не все в порядке.

Она попыталась отвернуться, отняла свою руку.

— Бобби, черт возьми, посмотри на меня! Наконец, неохотно, она повернулась к нему, нижняя губа оттопырена в упрямой гримаске, которую он так хорошо знал, — но не было ли в ней еще крохотной доли неуверенности? Ему казалось, была.

— Все это кажется таким чудесным — домашняя электростанция из D-элементов, самопишущиеся книги и Бог знает, что еще — так почему же мне кажется, что у тебя что-то не так?

— Я не знаю, — тихо сказала она и занялась тарелками.

— Конечно, я работала почти до изнеможения — это раз, — сказала Андерсон. Сейчас она стояла спиной к нему, и ему казалось, что ее это очень устраивает. Тарелки гремели в горячей мыльной воде. — И я не говорила, что контакт с космосом… хм, дешевая чистая электроэнергия и телепатия — это слишком много значит. Наш почтальон изменяет жене — я знаю об этом, хоть и не хочу этого знать, черт побери, я не хочу соваться в их дела, но это у него прямо здесь, Гард, как будто на лбу написано, не видеть это было бы так же невозможно, как не видеть неоновую вывеску высотой в сто футов. О, Боже, меня трясло и шатало.

— Я вижу, — сказал он и подумал: Она не говорит правду, по крайней мере, всю правду. И я не думаю даже, что она ее знает. — Остается один вопрос: что нам теперь делать?

— Я не знаю, — она оглянулась, увидела поднятые брови Гарденера и сказала:

— Ты думал, что я собираюсь выдать тебе ответ в виде пассажа слов эдак на пятьсот? Я так не могу. У меня есть несколько мыслей — не более того. Может, даже не очень ценных. Я думаю, что сначала надо взять тебя, чтобы ты мог…

(быть убежден)

…взглянуть на это. А потом… ну…

Гарденер посмотрел на нее долгим взглядом. На этот раз Бобби не опустила глаза. Но что-то было не так, что-то было фальшивым и дисгармоничным. Как, например, нотка поддельной сентиментальности в голосе Бобби, когда она говорила о Питере. Может, слезы и были настоящими, но тон… тон был насквозь фальшивым.

— Ладно. Давай пойдем и в самом деле посмотрим на твой корабль.

— Но сначала ленч, — безмятежно сказала Андерсон.

— Ты опять голодна?

— Ну да. А ты?

— Боже, конечно же, нет!

— Ну тогда я поем за нас двоих, — сказала Андерсон и так и сделала.

— Великий Боже. — Гарденер тяжело опустился на свежий пенек. Как будто он проваливался в пустоту. Или получил сильнейший удар под дых. Нет; ощущения были несколько иными и более сильным. Как будто Джим проглотил шланг вакуумного промышленного насоса, включенного на полную мощность; теперь тот отсасывал воздух из груди. — Великий Боже, — повторил он ослабевшим бесцветным голосом. Похоже, это все, на что он был способен в тот момент.

— Это уже кое-что, не правда ли?

Они были на полпути вниз по склону, около того места, где Андерсон увидела мертвого бурундучка. Прежде склон был густо покрыт лесом. Сейчас между деревьями была прорублена просека, и Гарденер углядел вдали некий странный предмет, показавшийся ему странно знакомым. Тот стоял на краю котлована, выкопанного Андерсон, и казался маленьким на фоне обнажившегося из-под земли предмета.

• Предыдущая
• 44/178
• Следующая