Томминокеры. Трилогия - Кинг Стивен - Страница 30

• Предыдущая
• 30/178
• Следующая

Гарденер обхватил своими костлявыми руками туловище (похоже, во время запоя он не уделял должного внимания еде) и поежился.

Он добрался до автозаправки, которая еще не открылась. Вокруг ни души. Стены исписаны вкривь и вкось: просматривается «Боже, храни Америку» и еще что-то, кажется, «Мы лубим выпьить». А вот и телефон-автомат на стене одноэтажной постройки. Слава Богу, новый, отметил Гарденер; значит можно дозвониться хоть в другой штат, не опуская монеты. Это, по крайней мере, хоть немного компенсирует ему утренние унижения, которым он подвергся на почве попрошайничества.

Набрав ноль, он остановился. У него так дрожали руки, что набрать номер просто не удавалось. Прижав трубку плечом к шее, он обхватил правое запястье так сильно, как только мог. Теперь подобно стрелку, прицеливающемуся к мишени, он набрал нужные цифры указательным пальцем, медленно и до жути нерешительно. Автоматический голос предложил ему назвать номер кредитной карточки (что было для Гарда практически невыполнимо, даже если бы у него была эта карточка) или набрать ноль, чтобы связаться с телефонисткой.

Гарденер предпочел второе.

— С праздником вас, с вами говорит Элейн, — прощебетал голос в трубке. Могу я узнать, кто оплатит разговор?

— Вас также с праздником, Элейн, — ответил Гард. — Запишите разговор на счет Джима Гарденера.

— Хорошо, Джим.

— Всего хорошего, — внезапно он добавил:

— Скажите ей, что звонит Гард.

Пока телефонистка соединяла его с номером Бобби, он любовался восходящим солнцем. Теперь оно стало еще краснее и вырисовывалось на фоне гонимых ветром облаков, как огромный сверкающий диск. Солнце и облака вызвали в его памяти еще один детский стишок: Вечером красное небо сулит моряку победу. Красное небо восхода — горе, беда, непогода.

Гард не разбирался в этих приметах, но знал, что вереницы облаков сулят дождь.

«Что-то слишком много поэзии для человека, доживающего свое последнее утро, — подумал он раздраженно, а затем:

— Я разбужу тебя в эдакую рань, Бобби. Разбужу, но, обещаю тебе, это будет в последний раз».

Но Бобби не просыпалась. Телефон звонил, но трубку никто не снимал. Звонок… еще один… и еще.

— Этот номер не отвечает, — пояснила телефонистка на случай того, если он оглох или забылся на минуту-другую и поднес трубку не к уху, а к заднице.

— Вы хотите попробовать еще раз?

Быть может. Только, пожалуй, придется это сделать из лодки Харона, Элейн.

— Ну что ж, — ответил он. — Всего вам хорошего.

— Спасибо, Гард!

Он отодвинул трубку от уха и уставился на нее. В какой-то момент ее голос стал так похож на голос Бобби… чертовски похож…

Снова прижав трубку к уху, он крикнул: «Как ты там…», уже потом осознав, что жизнерадостная Элейн успела отключиться.

Элейн. Элейн, а не Бобби. Но…

Она же назвала его Гард. Бобби была единственным человеком, кто…

Нет, не годится, сказал он себе. Ты же сам ей сказал, что Гард на проводе.

Именно так. Вполне здравое объяснение.

И все же, почему ее голос прозвучал так похоже?

Гард повесил трубку. Он стоял посреди заправочной станции разутый, в мокрых носках, замызганная рубашка выбилась из брюк; солнце всходило, и его тень становилась все длиннее и длиннее. Где-то поблизости протарахтел одинокий мотоцикл.

Бобби в беде.

Ты пустишь это на самотек? Просто свинство, как сказала бы сама Бобби. Кто сказал тебе, что люди отлучаются из дома только на Рождество? Просто она вернулась в Ютику, отметить Четвертое число, только и всего.

Предположим, это так. Бобби вернулась в Ютику отметить праздник, и, насколько Гард мог предположить, выразить свое отношение к ядерному агрегату в Бэй Стейт. Сестрица Энн, по всей видимости, отмечает праздник, развешивая фонарики, извлеченные из запасов Бобби, и зажигая их.

Ну, чем черт не шутит, ее могли пригласить в качестве распорядителя парада — или парадным пкрифом, ха, ха — в один из тех скотоводческих городков, о которых она пишет. Дедвуд, Абилен, Додж Сити и тому подобное. Что ж, делай, что можешь. И не бросай то, что начато.

Он уже устал спорить с самим собой, до смерти устал. Никаких аргументов, одно только ясно: Бобби в беде.

Это только отговорка, ты, сорочий подкидыш.

Не правда; Интуиция переродилась в твердую уверенность. Правда это, или нет, но внутренний голос продолжал настаивать, что Бобби попала в беду. Пока он размышлял над этим, его собственные злоключения отодвинулись на второй план. Как он сам сказал себе совсем недавно, океан никуда не денется.

— А может быть, она попалась Томминокерам? — вслух предположил он, и тут же рассмеялся испуганным, приглушенным, сдавленным смешком. Он теряет рассудок, ну, ну.

ШШШШ…

Он не спускал глаз со своих лыж: две узкие прямые полоски коричневого дерева скользили по лыжне. Он смотрел на них только чтобы убедится, что все идет как надо; не желая, однако выглядеть как новичок, впервые вставший на лыжи. Его почти загипнотизировала скорость, с которой он несся по ослепительно белому снежному склону. Он настолько увлекся созерцанием, что опомнился, только когда Анн-Мари закричала:

— Смотри же. Гард. Ты что, не видишь!

Словно луч прожектора разрезал тьму. Только сейчас он заметил, что впал в полузабытье, засмотревшись на лыжню.

Анн-Мари истошно кричала:

«Тормози! Гард! Тормози же!»

Непонятно, что означали ее крики: что ему надо просто падать, или нет? Бог мой, да так ноги можно сломать!

За несколько секунд, предшествовавших удару, он не уяснил себе, что события очень быстро принимают серьезный оборот.

Кое-как ему удалось съехать с левого края лыжни.

Меньше трех ярдов отделяло его от сосен и елей, вечнозеленые ветки которых сгибались под толстым слоем снега. Он просто чудом не наскочил на большой валун, полузанесенный снегом. Все те простые вещи, которым научила его Анн-Мари и которые он запросто бы сделал в спокойной обстановке, выскочили у него из головы. По сути дела, он потерял соображение от страха, сковавшего и тело и мозг.

Он несся со скоростью… кажется, двадцать миль в час? Или тридцать? А, может быть, все сорок? Ледяной ветер хлестал его по лицу, а он неуклонно несся к заснеженной роще… Он сворачивал в сторону от рощи под углом, недостаточно большим, однако, чтобы уберечься от смертельного столкновения. Конечно, он удалялся от опасной лыжни, и если бы ему удалось остановиться, и остановиться быстро, он мог бы уцелеть.

Она снова что-то кричала, и он подумал: «Тормозить? Неужели она действительно так сказала? Это он-то, который едва стоит на лыжах, должен, по ее мнению, тормозить?»

Он пытался повернуть направо, однако его лыжи упорно придерживались выбранного курса.

Гарденер видел, как дерево, в которое ему предстояло врезаться (старая, шершавая сосна), неуклонно приближалось к нему. Ее ствол был обвязан красной тряпкой — предупреждение об опасности, которое оказалось бесполезным.

Он снова попытался свернуть, но совсем забыл, как это делается.

Казалось, он стоит на месте, а дерево несется навстречу; на всю жизнь он запомнил приближающийся к нему, как в замедленной съемке, ствол, опавшие шишки, усеявшие снег, потрескавшуюся кору с глазками от отвалившихся сучков, корявую ветку, на которую ему предстоит наткнуться, маленькое дупло, и, наконец, красную полоску — сигнал об опасности.

Только когда Анн-Мари снова закричала, он заметил, что заливается слезами.

ШШШШШШШШ…

— Эй, мистер? Мистер, с вами все в порядке?

Гарденер вскочил, как ошпаренный, озираясь по сторонам; он ждал, что боль нахлынет снова и сведет виски. Нет, боли не было. Его слегка качало от голода, но голова была ясная. Каким-то чудесным образом боль исчезла, пока он спал, наверно, она исчезла уже тогда, когда ему снилась злосчастная вылазка на лыжах.

• Предыдущая
• 30/178
• Следующая