Томминокеры. Трилогия - Кинг Стивен - Страница 27

• Предыдущая
• 27/178
• Следующая

— Что за несчастье, — хрипло сказал он Рону.

— Черт, они будут годами вспоминать об этом, — сказал Рон. — За лучшим чтением, когда-либо ими слышанным, последовал лучший вечер, когда-либо ими виденный. Теперь пойдем. Кинь свою задницу в Мэн. Я вызову.

Энергетик Тед, глаза в слезах, сделал выпад в его сторону. Два молодых человека, один был бармен, поставили его назад.

— Гудбай, — сказал Гарденер толпившимся гостям. — Спасибо за приятно проведенное время.

Он пошел к двери, затем повернулся.

— И если вы даже все забудете, помните о лейкемии и детях. Помните…

Что они запомнят, так это как он бил Теда зонтиком. Он видел это по их лицам.

Гарденер кивнул и прошел по передней мимо Трепла, который все еще стоял, прижав руки к груди. Гарденер не смотрел назад. Он отшвырнул в сторону кучу зонтиков, открыл дверь и шагнул в ночь. Он хотел виски больше, чем когда-либо в жизни, и считал, что должен его найти, потому что в этот момент он упал в брюхо большой рыбы, и обморок поглотил его.

Утром четвертого июля 1988 года, вскоре после того, как первые отблески зари окрасили небо, Гарденер проснулся — и проснулся, между прочим, на самом краю каменного волнореза, рассекавшего волны Атлантики, от которого рукой подать да Аркадия Парка, того, что на Аркадия Бич, Нью-Хэмпшир. Правда, Гарденер не имел ни малейшего представления, где он находится. Ничего интересного, кроме своего собственного имени, вспомнить не удавалось; то, как он дошел почти до полного физического истощения, а также тот малозначительный факт, что он все-таки не утонул этой ночью, для него оставались загадкой.

Он лежал на камнях, опустив ноги в воду. Напрашивался вывод, что когда он устраивался здесь прошлым вечером, его лежбище было достаточно сухим и возвышалось над волнами; видимо, пока он спал, начался прилив, и к утру Гарденер оказался почти на уровне моря. Проснись он на полчаса позже, его бы унесло в открытое море, как снявшийся с мели корабль во время прилива.

Одна нога Гарденера была все еще обута, но ботинок так покоробился, что он без сожаления спихнул его в воду и апатично проводил глазами скукоженный бот, уносящийся в зеленоватую глубину. Пусть послужит домом раку-отшельнику, подумал он и уселся на камни.

Острая боль пронзила голову, как удар тока; в тот момент он подумал, что его хватил удар и что он пережил ночь на волнорезе, не утонув, только чтобы умереть от закупорки кровеносного сосуда утром.

Боль чуть отпустила, и все стало на свои места. Настроение Гарденера было под стать серому туману, окутавшему его со всех сторон. Ничто так не подавляет, как осознание своего ничтожества. Несомненно, Бобби Андерсон назвала бы это полным физическим упадком, чем-то вроде тяжкого похмелья, Джим. Что может быть хуже твоего самочувствия после ночного запоя?

Ночного? Только ночного?

Нет, детка. Длительный, многодневный запой. Просто убийственно…

Непереваренная пища раздула желудок. Слегка поташнивало. Взглянув налево, он обнаружил неизменный атрибут похмелья: лужицу рвоты, расплывшуюся на камнях.

Грязной, сальной рукой он вытер нос; взглянув на кисть правой руки, он обнаружил остатки запекшейся крови. Значит, у него опять шла носом кровь. Кровеносные сосуды оставались его слабым местом после той неудачной лыжной прогулки, когда ему было лет семнадцать. Как правило, у него всегда шла носом кровь, когда он напивался.

Все его предыдущие запои кончались одинаково, — это был первый случай за три года, когда он довел себя до предела, — как, сейчас, например: знакомая слабость все нарастала, переходя в раскалывающую голову боль, желудок раздут так, будто вместил содержимое сточной канавы, упадок общего восприятия и вялые, болезненные мышцы. Такое глубоко болезненное состояние даже не назовешь депрессией — это что-то вроде Судного дня для грешника.

Это даже хуже той жуткой депрессии, которая постигла его в 1980-м, когда оборвались его карьера преподавателя и семейная жизнь. Теперь мы подошли вплотную к смерти Норы. События того периода, запечатлевшиеся в его памяти, разворачивались в Окружной тюрьме Пенобскота. Представитель власти сидел напротив него, читая номер «Крэйзи». Позже Гарденер уяснил себе, что все полицейские придерживаются того мнения, что алкоголики выходят из запоя глубоко подавленными. И уж если в их распоряжении оказывается такой человек, они пристально изучают вас, чтобы убедиться, что вы не являетесь исключением из правила… если только вы не симулируете. Вам не избавиться от этого надзора, пока не будет оглашен приговор и вы поступите на иждивение округа!

— Где я? — спросил Гарденер.

— А вы как думаете? — ответил представитель власти вопросом на вопрос. Этот тип внимательно осмотрел только что снятые зеленые очки и медленно, с видимым удовольствием протер их;

Гарденер глаз не мог оторвать от того, как он ковыряет в носу и размазывает сопли по своим ботинкам. Ей-богу, одно это достойно поэмы, решил Гарденер.

— Что я сделал?

Помимо редких проблесков, его сознание в течение двух предыдущих дней было окутано мраком. Правда, тех редких проблесков было недостаточно, чтобы восстановить события, хотя бы в общих чертах. Так становится еще мрачнее от солнечных проблесков сквозь тучи, предвещающие шторм. Кажется, принеся ей чашку чая, он пустился в разглагольствования об атомках? Аве Атом. Его предсмертными словами будет не какая-нибудь чушь, а именно «Атом». Он мог вспомнить, как рухнул на шоссе перед домом, напившись так, что хоть выжимай, как пытался есть пиццу, роняя горячие крошки себе за пазуху. Звонил ли он Бобби? Кажется, звонил и мямлил что-то, что-то ужасное… да, еще, Нора действительно вопила, или нет?

— Что я сделал?

Представитель власти бросил на него взгляд, полный уничтожающего презрения.

— Застрелили свою жену. Именно так вы и сделали. Хорошенькое дельце, а?

И представитель власти снова уткнулся в свой «Крэйзи».

Все предыдущее было плохо, но это — хуже некуда. Непреходящее чувство отвращения к себе, суть которого в том, что ты сделал гадость и не можешь вспомнить, какую именно. Перебрав шампанского в канун Нового года, ты водружаешь абажур себе на голову и принимаешься отплясывать, хотя стены кружатся у тебя перед глазами, немало позабавив всех присутствующих (кроме своей жены); еще бы, ничего подобного они в жизни не видывали. Ты выделываешь все это, и тебе невдомек, что ты отколол что-то вроде оскорбления действием отцов города. Или застрелил свою жену.

В данный момент это хуже всего.

Как же это могло стрястись с Норой?

Так или иначе. Тогда его рассудок был слишком затуманен, чтобы пытаться восстановить покрытые мраком события.

Гарденер смотрел на волны, мягко подбирающиеся к его ногам, словно пытаясь взобраться к нему на колени. Волны, схлынув, оголяли извивающиеся зеленоватые водоросли… где-то поодаль ныряли проворные казарки. Да нет, это не водоросли. Зеленая слизь, что-то вроде сопель.

Убили свою жену… Хорошее дельце, а?

Гарденер зажмурился от внезапно нахлынувшей боли, затем снова открыл глаза.

«Прыгни, — нашептывал ему мягкий голос. — Я полагаю, с тебя уже хватит этих мытарств, так ведь? Глубина так заманчива… Сделай этот шаг. Только, чтобы переждать и возродиться, когда Великое Колесо Кармы сделает следующий оборот… или еще один, если я обречен провести следующее воплощение в качестве удобрения или чего-то вроде колорадского жука. Взвесь свои шансы, Гард. Прыгай. В твоем теперешнем состоянии обе ноги сведет, и ты мигом пойдешь ко дну. Между прочим, на дне, в иле и водорослях, так мягко, покойно. Так что, давай, прыгай».

Он подошел к краю скалы, глядя в зеленоватую глубокую воду. Только один шаг, и дело сделано. И он сделает этот шаг. Уже почти…

Нет, не сейчас. Сначала хорошо бы поговорить с Бобби.

Та часть его сознания, в которой еще осталось желание жить, ухватилась за эту мысль. Бобби. Бобби была единственным светлым и цельным воспоминанием его прошедшей жизни. Сейчас где-нибудь она пишет свои вестерны, да храни ее Бог; такая же рассудительная, как всегда; и все еще его друг, уже не любовница… Его последний ДРУГ.

• Предыдущая
• 27/178
• Следующая