Крылья - Нестеренко Юрий Леонидович - Страница 5
- Предыдущая
- 5/188
- Следующая
Однако эти интеллектуальные посиделки не отменяли ее обязанностей. Однажды она стирала сорочку хозяина (обычно этим занималась вторая служанка, но в тот день старуха была больна), и ей бросилось в глаза большое темно-красное пятно на манжете. И хотя она попыталась убедить себя, что это красные чернила или, может быть, вино, но ее тонкое обоняние неумолимо подтверждало, что это кровь, и притом свежая. Некоторое время мама стояла, глядя на манжету и проводя по ней пальцем, затем решилась, опустила рубашку в таз, вытерла руки и отправилась на поиски хозяина.
Штрайе отдыхал в гостиной. Он сидел в своем любимом глубоком кресле, вытянув ноги, скрестив руки на груди и полуприкрыв глаза.
— Простите, мастер, — обратилась к нему мама, — вы поранились? Может быть, сходить за доктором, или я сама могу сделать вам перевязку?
— Поранился? — Он удивленно открыл правый глаз. — С чего ты взяла?
— У вас кровь на рубашке, в которой вы вернулись со службы.
— А, это… Это не моя кровь. Это профессиональное.
— Профессиональное? — Маме очень не хотелось верить в напрашивающееся объяснение.
— Ты разве до сих пор не знаешь? — Он открыл второй глаз и повернул к ней голову. — Ну что ж, тогда пора узнать. Я — королевский палач Йартнара.
Мама только тихо охнула и осталась стоять, глядя на него; она не знала, что сказать. Не то чтобы это стало для нее полной неожиданностью — она давно подозревала неладное, но прежде гнала от себя эти мысли.
— Да, и вот еще что, — добавил он как ни в чем не бывало. — Раз уж между нами не осталось секретов… Положение служанки недостаточно прочное, а тебе и девочке нужна опора. В свою очередь, я тоже не хотел бы однажды услышать, что ты нашла себе другое место. Так что, полагаю, будет лучше для нас обоих, если я возьму тебя в жены.
Брачный сезон давно миновал, так что это предложение никак не могло быть продиктовано вспышкой страсти. Но мама все равно смотрела на него в полной растерянности.
— Вы… шутите, мастер? — сказала она наконец.
— Нисколько, — ответил он. — Кстати, можешь называть меня Кйотн. Если ты, конечно, согласна.
— Да… Кйотн, — произнесла она, сама удивляясь тому, что говорит.
Впоследствии мама так и не могла объяснить мне, почему она тогда согласилась — ведь за мгновения до того этот аньйо вызывал у нее ужас, затмивший даже воспоминания об их долгих беседах над книгами. Может быть, она была просто слишком ошеломлена этими двумя откровениями, последовавшими одно за другим… Скорее, впрочем, тут иное. Она не говорила этого прямо, но я догадываюсь…
Тот ужас, который она почувствовала, узнав о профессии Штрайе, не был страхом перед ним, скорее это был страх за него. Она почувствовала острую жалость к аньйо, вынужденному заниматься столь чудовищным, по ее мнению, делом, обреченному на вечное отвращение окружающих…
Вообще нет ничего глупее, чем предрассудки по отношению к палачам, делающим полезную и необходимую работу. Особенно в обществе, где так почитаются солдаты! Ведь солдат убивает законопослушных граждан, пусть и чужеземцев — причем нередко его собственной стране от этого больше вреда, чем пользы. Палач же очищает общество от преступников, совершая безусловное благо, — и общество платит ему самой черной неблагодарностью! И добро бы это относилось лишь к темным и невежественным аньйо, так ведь нет, образованные и благородные чаще всего рассуждают ничуть не умнее. Редким исключением оказался единственный друг моего отчима, доктор Ваайне. Когда я, уже много лет спустя, спросила его об этом, он с усмешкой ответил, что они с мастером Штрайе фактически коллеги. «Только я лечу отдельных аньйо, а он — общество в целом, — пояснил доктор. — Но обоим нам приходится ради исцеления применять огонь и железо, причинять боль и отсекать неизлечимые члены… Кроме того, в профессии каждого из нас мастерство достигается познанием устройства и свойств тела аньйо». Собственно, последнее обстоятельство и стало поводом для их знакомства — доктор покупал у палача тела казненных для анатомических исследований; об этом я узнала еще позже, а затем, втайне от мамы, и сама напросилась присутствовать при таком исследовании и могу с гордостью заметить, что выдержала это зрелище с честью, а под конец даже немного ассистировала доктору.
Конечно, я не хочу сказать, будто всякий ранайский палач имеет дома превосходную библиотеку, читает философские труды и говорит на нескольких языках. Большинство палачей, особенно в провинциальной глуши, обычно и впрямь не слишком отличаются от того образа грубого мужлана, который приписывает им молва. Но ведь и с солдатами та же история — рядовой пехотинец и даже командир какого-нибудь заштатного гарнизона обычно не отличается образованием и манерами, не то что блестящие офицеры гвардии. Столичные королевские палачи, даже если речь лишь о столицах провинций, — это своего рода гвардия палаческой гильдии. В отличие от палачей муниципальных, они состоят не в штате местной полиции, а в штате Королевской Тайной Канцелярии и подчиняются непосредственно Канцлеру-Хранителю. Естественно, место королевского палача не достается кому попало — им может стать лишь настоящий мастер, готовившийся к этой должности с детства.
В обязанности каждого такого мастера входит подготовка преемника; и хотя формально должность палача в Ранайе не является наследственной (в отличие, например, от Илсудрума), но, как правило, в ученики берут кого-нибудь из родственников. Так в нашем доме появился Ллуйор (вот наконец я добралась и до него!).
Он приходился отчиму кем-то вроде троюродного племянника. Обычно мастер берет ученика не раньше, чем тот достигнет двенадцатилетнего возраста, но Ллуйор рано остался сиротой, и никто из более близкой родни не захотел вешать на себя обузу, так что если бы Кйотн Штрайе не согласился взять его к себе, ребенка просто вышвырнули бы на улицу. Надо ли говорить, что все они, как и положено добропорядочным аньйо, искренне презирали своего родича-палача и избегали встречаться с ним без крайней необходимости.
Итак, Ллуйор стал жить у нас, когда ему шел всего девятый год, а мне — седьмой. Он был старше на два года, и он был мальчишкой, но я к тому времени уже умела читать, знала всех ранайских королей начиная с Кайллана Завоевателя и вообще чувствовала себя в доме хозяйкой. Нельзя сказать, чтобы отчим меня баловал — это было вообще не в его характере; теперь я понимаю, что он был добр ко мне и, наверное, даже любил меня, но внешне это скрывалось за его всегдашней спокойной холодностью, которая, возможно, была все же не лучшим способом обращения с ребенком. Он ни разу не ударил меня, даже не повысил голоса, но когда мне доводилось провиниться, он пригвождал меня к месту таким ледяным взглядом, что, право же, я предпочла бы получить оплеуху, зато потом — прощение и ласку. Но ласки не было. За все время, наверное, он лишь пару раз погладил меня по голове, обычно же, когда он бывал мной доволен, то говорил лишь что-нибудь вроде «хорошо, ты делаешь успехи». Может быть, поэтому я никогда не считала его родным отцом, хотя скорее в глубине моего сознания просто сохранились какие-то воспоминания о самых первых годах жизни, когда никакого отца еще не было или когда мама называла его «мастер Штрайе». Ведь сравнивать-то мне было не с кем. До десяти лет я прожила затворницей, общаясь лишь с матерью, отчимом, время от времени — с доктором Ваайне и, в последние годы, с Ллуйором.
- Предыдущая
- 5/188
- Следующая
