Бумеранг Зорича - Непомнящий Тихон Алексеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/7
• Следующая

Его заинтересовали материалы о биомембранах, которые, отгораживая клетку от внешней среды, создают в ней необходимый и довольно своеобразный микроклимат, обеспечивая ее жизнедеятельность. Он уже вновь и вновь пытался доискаться, нет ли здесь возможностей для изобразительной фиксации окружающей среды в тот период, когда биомембраны регулируют поток веществ, проникающих в клетку, пропуская полезные и задерживая вредные. Именно в биомембранах генерируется и трансформируется энергия, и с помощью мембранных систем в растениях осуществляется фотосинтез…

Параллельно с накоплением, уточнением этих знаний, служивших как бы платформой для внутреннего утверждения зародившейся у Зорича идеи, он много занимался прикидкой схемы приборов, с помощью которых будет искать в клетках растений изображения-«картинку». Новые знания о годичных кольцах растений приводили к удивительным для него акцентам поиска: например, переход годичных колец от ранней древесины к поздней и к тому, что в природе, как и в жизни любых других живых существ, бывают «неприятности» – болезни. Так вот, Зоричу показалось, что этот постепенный переход как следствие вегетационного периода может давать одни результаты, а в периоды болезни растений воспроизведутся искаженные картины. Теперь по-новому воспринималось Зоричем знание того, что на срезе дерева, сделанном на высоте шейки корня, можно определить возраст растения, а ширина годичных колец может изменяться в зависимости от условий произрастания. По мере того как дерево растет, особенно в период зрелости, наступает стабилизация, а когда дерево стареет, годичные кольца уменьшаются. При этом исследователи отметили, что по высоте ствола ширина годичных колец у одиноко стоящих деревьев уменьшается к вершине, а у тех, которые живут в лесной теснине, зарослях, годичные кольца уменьшаются к основанию. И еще Зорич узнал о важней особенности – случается удвоение годичных колец из-за гибели листьев, прибитых весенними заморозками или объединенных гусеницами… Дендрохронология оказалась важным подспорьем в поисках Зорича.

В институте были большие, хорошо оснащенные мастерские, где трудились высочайшего класса умельцы; они постоянно совершенствовали, приспосабливали различные приборы, инструменты для лабораторий: это были рабочие и техники уникальнейших профессий и широкого профиля. Почти каждый день по чертежам и наброскам ученых из разных лабораторий они при участии специалистов создавали новые приборы. Рабочие институтских мастерских были люди не только трудолюбивые, но и мыслящие, ищущие, они порой сами приходили с предложениями в ту или иную лабораторию, предлагая усовершенствовать давно работающие приборы, машины, панели, лабораторные шкафы, посуду. О них почти без преувеличения можно было сказать, что они в состоянии и блоху подковать. Среди них – свои специалисты по электронике, механике, токари высочайшего класса. Вот к ним и пошел Зорич в попытке создать свой прибор для задуманных исследований.

Когда Зорич очень коротко и не очень откровенно, не раскрывая самой сути – что же он хочет выведать у растений, – рассказал мастеровым, из каких трех основных блоков может быть составлена и сконструирована «машинерия», они задумались, а Петр Хрисанфович Чугунов даже сострил: «Значит, будем сочинять очередной гиперболоид Гарина-Зорича?» Зорич смутился, и пришлось ему откровенно говорить о своей идее. Присутствовавший при этом Сергей Алексеевич Лисицкий не удивился и даже заметил, что ему нравится сама «задумка». Зорич не зря говорил с Лисицким и Чугуновым, он видел в каждом из них несостоявшегося конструктора, которые хотя и не отваживались на необыкновенное собственное творчество, но по-настоящему помогали ученым. Каждый из них имел патенты на собственные или совместные изобретения, а вместе с группой ученых они были удостоены премии Академии наук.

Оба они понимали, что идея Зорича не значится в официальных научных разработках и планах лаборатории. Зорич поспешил заверить, что труды их оплатит сам, на что Чугунов и Лисицкий обидчиво ответили: он их не понимает.

Принялись обсуждать первый, самый трудный, блок прибора. Лисицкий высказал предположение – лазерный луч может проникнуть в клетку и вернуться из нее с информацией, которую можно записать на видеомагнитную ленту, а затем уже воспроизвести на телеэкране. Чугунов предложил другое – попробовать новый вариант полихроматического луча, потому что хотя ныне лазер и умеет делать все – пришивать сетчатку глаза к сосудистой оболочке, сверлить алмазы и строить туннели, измерять расстояния до далеких планет, но Чугунову кажется, что именно полихроматический луч способен «забрать» изобразительную информацию, сохраняя всю цветную гамму картинки…

И потянулись дни поисков и проб. Для одних узлов друзья Зорича находили на полках своей мастерской «ненужные» детали, для других что-то приходилось покупать, но многое мастерить самим. Не раз допоздна засиживались они в мастерской втроем, то радуясь, то огорчаясь тому, как подвигалась работа. А подвигалась она не быстро. Иногда Зорич опускал руки и готов был отказаться от всей затеи, но Чугунов и Лисицкий его поддерживали: «Чем ты рискуешь? Попробуем!»

Чугунов и Лисицкий приезжали на работу на удивительных, сделанных своими руками автомобилях. Зорич морозными утрами пешком преодолевал расстояние от метро до института, прибегал раньше других, успев вскипятить чайник, осмотреть приборы, наведаться в мастерскую, где его встречали всегда с улыбкой и сочувствием. В мастерской знали истинную цену многим сотрудникам института, кто по-настоящему увлечен наукой, отдается ей всей душой, а для кого институт был лишь престижным путем к благам; мастеровые безошибочно судили, кто здесь мучительно продирался к научным истинам, кто себя «нес» в науке.

И вот настал день, это было много месяцев спустя после того, как Зорич, Лисицкий и Чугунов начали мастерить «гиперболоид» – название этому прибору или аппарату они не придумали, а просто называли свою работу то «гиперболоид», то «машинерия», – так вот настал день, а точнее, весенний вечер, когда опустел институт, а трое энтузиастов, оставшись в лаборатории, решили испытать свой аппарат. Три блока: носок – металлическое сопло для полихроматического луча – был подсоединен к питанию, состыкован с системой видеомагнитной записи, а последний с небольшим телеэкраном. Закончив настройку, они установили перед носком-соплом срез ствола дерева и включили прибор. Он что-то показывал, но что, толком разобрать было нельзя. Это не огорчило замечательную тройку – важно было, что блок заработал, что схема получилась. Они даже в порыве чувств обнялись, а более восторженный Лисицкий сказал: «Ура! Начало есть!»

Спилы нескольких стволов деревьев, которые заготовил Зорич, они проходили лучом и получали непонятное изображение, которое, видимо, передавало внутренний цвет клетки.

И тут Зорич выпалил: «Так мы же олухи, это же мертвые деревья! Только живая клетка может откликнуться на сигналы!»

Он опрометью выбежал во двор института, сломал какую-то веточку и с него вернулся в мастерскую. Друзья его встретили аплодисментами, хотя еще не было известно, что это может принести успех. Они установили прутик перед лучом, который также воспроизвел не очень внятное изображение.

Друзья сникли, приуныли. Зорич задумался: «А может быть, нам еще предстоит эту «машинерию» научить говорить?.. Ведь она же нуждается в регулировке, в фокусировке… Это же как объектив фотоаппарата. Не всякий может сразу настроить».

По дороге из института зашли выпить пивка, и обсуждение продолжалось за столиком. Их не покидала уверенность, что они на правильном пути, что надо будет еще многое проверить, поработать в разных режимах. Предполагали, что полихроматический луч берет информацию из клетки, но не может ее передать в виде магнитной записи. А если нет ошибки здесь, то, может быть, телеэкран не соответствует «правилам игры»?

• Предыдущая
• 2/7
• Следующая