Авиация и Время 2012 01 - Журнал Авиация и время - Страница 18
- Предыдущая
- 18/29
- Следующая
Елизавета Аветовна еще в 1970-е гг. возглавила разработку и внедрение в ОКБ научно обоснованной системы обеспечения надежности и безопасности создаваемых машин, которая стала одной из важных составляющих процесса проектирования самолета, гарантии его соответствия требованиям норм летной годности от зарождения облика самолета до списания. В этой работе приняли участие ее ученики и коллеги.
Впервые в ее кабинете я оказался в июле 1984 г. Мы, несколько специалистов ЦАГИ по различным направлениям прочности, приехали в Киев по поручению начальника института Г.П. Свищева ознакомиться с предложениями ОКБ по новому гигантскому самолету «400М». Суть предложения ОКБ состояла в следующем. Чтобы решить те новые задачи, которые уже возлагаются на изделие «400» (Ан-124), а также явно встанут завтра, ОКБ вышло в министерство с предложением построить на его базе самолет «400М» (будущий Ан-225).
«Это предложение рассматривали здесь у нас заместитель министра Л.М. Шкадов и начальник ЦАГИ Г.П. Свищев, — сказала Елизавета Аветовна, принимая нас. — По-видимому, ваш приезд связан с желанием руководства убедиться в правильности нашего предложения в деталях. Мы предлагаем, — показала она на схемы исходного и «доработанного» самолетов, — добавить несколько «вставок» в самолет: расширяющих центропланную часть крыла, а также удлиняющих носовую и хвостовую части фюзеляжа в районе центроплана. Вместо 5 стоек основного шасси предлагаем делать 7. Меняем хвостовую часть самолета из-за того, что оперение становится двухкилевым. Наконец, добавляем пару двигателей на центропланных «вставках»…»
Лауреаты Ленинской премии 1962 года за создание самолета Ан-12. С левой стороны стола: А.Я. Белолипецкий, O.K. Антонов, Е.А. Шахатуни С правой стороны стола: Е.К. Сенчук, Ю.Ф. Красонтович и В.Н. Гельприн
Эта короткая рабочая встреча с Елизаветой Аветовной, ее суждения по различным обсуждаемым вопросам произвели неизгладимое впечатление. Ей было уже за семьдесят, однако в сравнении с первым моим впечатлением почти 25-летней давности ее облик практически не изменился. Такая же миловидная, легкая, подвижная. И вместе с тем малоулыбчивая, энергичная, властная, организованная, с безупречной логикой, точной речью, свободным охватом всех проблем (прочности, ресурса, нагрузок, флаттера, реверса органов управления, шимми…) «На своем месте!» — восхищенно сказал известный специалист-прочнист ЦАГИ В.И. Бирюк, повидавший в деле почти всех руководителей прочности отрасли. Это было нашим общим мнением, хотя на следующий день мы пришли на очередную встречу с Е.А. Шахатуни со своими суждениями и соглашались с нею далеко не во всем.
В частности, встал вопрос о необходимости проведения испытаний динамически подобной модели для исследований флаттера, а также полной упругоподобной модели для исследований характеристик реверса, нагружения двухкилевого оперения, бафтинга. Хотя по этим вопросам мы нашли общий языке коллегами разных бригад, реакция на некоторые наши предложения Елизаветы Аветовны была мгновенной и резкой: «Никакого решения о флаттерной модели мы не приняли. И о полной упругоподобной модели — тоже. Мы должны думать об экономии наших ресурсов. Мы должны максимально использовать результаты летных испытаний самолета «400». Это лучшая модель. И поток реальный, и не надо дожидаться аэродинамической трубы, а главное — сроки у нас таковы, что мы уже сейчас должны «рисовать» конструкцию, чтоб начать летать не позже, чем через 3 года».
Может быть, за это (постоянную экономность!) кто-то в ОКБ и назвал ее «тормозом». Но перед нами был рачительный хозяин, гражданин, старавшийся решить поставленные задачи, затрачивая минимум государственных средств. Перед нами был и смелый человек: никто не рисковал больше, чем она, если с доработанной машиной произойдут неприятности, которых мы обоснованно опасались. В конце концов Е.А. Шахатуни оказалась права: гигантскую «Мрию» удалось создать, идя по пути, который отстаивала она.
После того, как основной вопрос — о «400М» — был «закрыт», Елизавета Аветовна привлекла наше внимание к проблеме, которая всегда интересовала и заботила ее особо — к характеристикам наших и американских авиационных материалов: алюминиевых сплавов для верхней и нижней поверхностей крыла, материалов поковок, литиевых и титановых сплавов. Она не переставала «трясти» всех, кто был мало-мальски способен повлиять на ситуацию: качество наших материалов и по пределу прочности, и по усталостной долговечности, по скорости развития трещин уступало качеству американских сплавов. «Отчетов этом с соответствующими доказательствами мы послали во все инстанции, — говорила Шахатуни. — Мы знаем, что озабочен проблемой материалов и главный прочнист ЦАГИ А. Ф. Селихов, который критически выступил, как нам говорили, на научно-техническом совете (НТС) министерства, посвященном этому вопросу. Тем не менее, недавно к нам пришло письмо из министерства с решением того самого НТС, где все оценивается весьма спокойно. Мы должны предпринять все возможное, чтобы металлурги работали лучше. Кое-что мы сами с ними делаем — напрямую, минуя НИИ(ВИАМ, ВИЛС). Но этого недостаточно — ЦАГИ в должной мере не помогает нам в этом. Резервы здесь особенно велики. Также, как велики резервы в технологии — в частности, в технологии изготовления длинномерных панелей…»
О том, что Шахатуни не только возмутитель спокойствия, но и лидер прочнистов авиационной промышленности было известно давно. Так, в марте 1983 г. в ЦАГИ состоялась научно- техническая конференция по ресурсу самолетов. После основного, глубокого доклада А.Ф. Селихова, который использовал многочисленные слайды, с пленарным докладом выступила Е.А. Шахатуни. Говорила она коротко и емко, используя всего два небольших плаката. «Пользуясь редкой возможностью увидеть вместе столь квалифицированных специалистов-прочнистов отрасли, следует поднять наболевшие вопросы. Первый: целесообразно изменить неправильную традицию, по которой в прочностных испытаниях первый самолет идет в испытания на статическую прочность. Самолет при этом нагружается до таких значений нагрузки, которые встречаются чрезвычайно редко (1 раз в 100000 часах полета), и доводится до разрушения. Лишь седьмой или восьмой самолет подается на ресурсные испытания. В результате возможные всегда ошибки выявляются очень поздно, когда самолет строится уже в серии. Отсюда многочисленные доработки, нередко очень болезненные и дорогостоящие для производства. Предложение: первый, прочнистский, экземпляр самолета испытывать на статическую прочность лишь на те нагрузки, которые встречаются в летных испытаниях самолета (с превышением их на 10–20 %); затем этот же экземпляр направить на ресурсные испытания, наработать примерно два ресурса и провести статические испытания до разрушения с приложением 100 % расчетных нагрузок. Наши оппоненты говорят нам, что при этом возможно искажение условий испытаний оттого, что появились усталостные повреждения. Но это как раз очень ценная информация. К тому же до начала серийного производства выявляются наиболее существенные дефекты, иначе нас съедают доработки в серии». В кулуарах это предложение нашло понимание: большие трещины можно «заделать», а малые — особо не сказываются, так как разрушения при статических испытаниях происходят, в основном, от потери устойчивости, а также в условиях, на которые малые трещины влияют слабо…
Вторая проблема, которую затронула Шахатуни, была сформулирована весьма категорично: «У нас нет четкой идеологии, позволяющей достичь зарубежных показателей по ресурсу!». Она обратила внимание на приведенное на одном из плакатов сравнение двух очень схожих самолетов — нашего Ан-24 и голландского F-27: «У нас испытано 4 самолета на ресурс, у них 1 самолет. Мы с огромным трудом уговорили Аэрофлот продлить ресурс с 25000 до 30000 полетов. У них установлен ресурс 60000 полетов, и они хотят продлить его до 90000!».
- Предыдущая
- 18/29
- Следующая
