Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/65
• Следующая

В утренних сумерках, окутавших город подобно покрывалу из полупрозрачной косской ткани, стала выделяться громада дворца на акрополе. Она освещалась лучами Гелиоса, поднимающегося где-то за проливом. По мере того как вырисовывались застывшие в грозной неподвижности квадратные башни цитадели, город наполнялся звуками: звоном цепей, освобождавших путь судам в гавань, скрипом отодвигаемых засовов, хлопаньем ставен, цоканьем копыт. По пыльным, покрытым чахлой травой улочкам, протирая глаза, спешили грузчики, плотники, мелочные торговцы – все, кто надеялся получить работу или сбыть свой нехитрый товар.

Но Гелиос и па этот раз обманул ожидания пантикапейцев. Вместо больших торговых судов из Родоса или Афин, вместо пентер или триер с палубами, усеянными людьми, в гавань бочком входила камара. По наклону ее корпуса можно было догадаться, что над нею жестоко потешилась буря. Так что, очевидно, она пришла не из Фанагории, что на том берегу пролива, а из Питиунта или Диоскурии. На таких суденышках гениохи привозят в Пантикапей рабов или подарки от царьков, желающих напомнить о себе могущественному северному соседу.

Многие из тех, кто шли этим утром в гавань, разочарованно потоптавшись на месте, повернули назад.

Человек в потрепанном гиматии, покрывавшем тощее тело, остановился и погрозил костлявым кулаком дворцу, венчавшему пантикапейский холм.

– Что ты делаешь, Памфил! – остановил его спутник, судя по одежде, такой же бедняк. – Наш добрый Перисад не виноват в твоих несчастьях. Словно ему самому не хочется сбыть зерно, что гниет в царской гавани?

Тот, кого назвали Памфилом, обратил на говорившего насмешливый взгляд.

– Давно ли, Аристогор, ты стал оправдывать Перисада! Ты веришь жрецам, приписывающим все беды и радости воле богов. Но если в нашей жизни есть хоть какой-нибудь смысл, кто-то должен ответить за то, что мой гиматий состоит из одних заплат, а мои дети забыли вкус оливкового масла. Или ты хочешь сказать, что я лентяй и лежебока, каким величает меня моя жена?

– О нет, Памфил! Тебя я не виню. Но ведь и Перисад пи при чем. Если хочешь знать, виновники всех наших несчастий – римляне. С тех пор, как они захватили Элладу и превратили царство Атталидов в свою провинцию, купцы и мореходы начали забывать дорогу в Пантикапей. Сицилийское зерно дешевле нашего. Наши рабы упали в цене. Каждая война, которая ведется Римом в Ливии или Сардинии, заканчивается продажей тысяч невольников. Ты слышал их поговорку «Дешев как сард»?

Беседуя, друзья подошли к молу, вдоль которого шла камара. На ее носу стоял человек с канатом. Лицо его показалось Аристогору знакомым.

– Да ведь это Грилл! – воскликнул Аристогор.

– Ну и что? – отозвался его спутник.

– А то, что Перисад отправил Грилла в Трапезунд за юным Митридатом. Царь бежал от своей матери или был похищен друзьями своего отца. Болтают разное! Но я знаю одно: римляне не допустят, чтобы Митридат вернулся в Синоду. Можешь себе представить, какая заварится каша!

Аристогор не успел высказать свои соображения. К ногам упал канат, и он поспешил замотать его вокруг сваи. Памфил бросился к корме.

С камары спустили сходни. По ним сбежал мальчик, золотоволосый, с живыми глазами. Он обвел взглядом город и повернулся к следовавшему за ним мужчине лет сорока в темном дорожном плаще.

– Скажи, Диофант, мы уже в Европе?

– В Европе! – ответил человек в плаще. – Ибо этот пролив, который эллины называют Боспором Киммерийским, а местные жители Пантикапом, отделяет Европу от Азии. Такого мнения придерживается большинство географов. Некоторые же считают, что границей Европы и Азии является река Ра, впадающая в Гирканское море. Но я думаю…

– А римляне отсюда далеко? – перебил мальчик.

Пантикапейцы не услышали, что ответил учитель юному царю. Их внимание привлекли двое юношей, спускавшихся по сходням. Лицо одного было обожжено солнцем, другой был бледным, словно провел жизнь в заточении. Но ростом, осанкой, чертами лица они были поразительно похожи.

Появление близнецов считалось и в Пантикапее хорошим предзнаменованием. Оно, согласно старинным повериям, сулило успех во всех начинаниях. Неудивительно, что Митридат и его спутники были окружены кучкой любопытных, превратившейся вскоре в толпу. Люди сопровождали прибывших до дворца и разошлись лишь после того, как стражи закрыли перед ними обитые медью ворота.

В зал вошел человек лет пятидесяти. Коренастый, лысый, с брюшком, он напоминал сатира. По тому, как все устремили к вошедшему почтительные взоры, Митридат заключил, что забавный человек и есть Перисад.

– Вот и ты! – сказал Перисад, остановившись перед мальчиком. – Путешествие было интересным? Не устал? – Повернувшись к Диофанту, он продолжил: – Признаюсь, что я удивлен этой встрече. По твоему письму я рассчитывал встретиться с ребенком, которому нужна нянька. Но твой Митридат выше меня и мог бы, наверное, состязаться в силе с моими телохранителями.

Голос у царя был будничным, бесстрастным, как у людей, потерявших интерес к жизни и вкус к ней. Но глаза казались острыми и внимательными. Видно, боспорец старался понять, чего можно ожидать от Митридата и его спутников. Видимо, удовлетворенный результатами своих наблюдений, он молвил радушно:

– Меоты выловили и принесли мне рыбешку, а мой повар Ксур успел ее приготовить к вашему приезду.

Он потирал руки с видом человека, предвкушавшего удовольствие.

Только в зале пиршеств, куда слуги ввели гостей, Митридат понял, чему радовался хозяин дома. «Рыбешка» оказалась настоящим чудовищем и имела чуть ли не пять локтей в длину.

По острому хребту и узкой длинной пасти было видно, что это гигантский осетр. Не менее, чем рыба, поражало серебряное блюдо, на котором она покоилась. Митридат готов был поклясться, что блюдо имело ту же форму, какой на кожаном щите Диофанта обладала Меотида, ограниченная берегами Таврики и противолежащим побережьем земли меотов. В довершение сходства с Меотийским болотом блюдо было заполнено застывшим желе с узором в виде гребешков волн.

Митридат не стал дожидаться приглашения и отважно кинулся к рыбе. Его примеру последовали близнецы и Диофант. К тому времени, когда вошел Перисад в сопровождении мальчика лет четырнадцати, между головой и хвостом «рыбешки» образовалась солидная брешь.

– Быстро вы вывели моего осетра на чистую воду! – добродушно смеялся Перисад.

Но Митридат, кажется, не понял шутки или даже не слышал ее. Он продолжал есть, наслаждаясь легким и ароматным мясом. Розовый жир тек по его подбородку и пальцам. Лишь насытившись, он откинулся на спинку кресла. Незнакомый мальчик не отводил от него пристального взгляда. В нем можно было уловить любопытство.

– Я не познакомил вас, – сказал Перисад оживленно. – Это мой воспитанник Савмак. Я думаю, вы будете друзьями.

После обеда Перисад увел Диофанта с собою. Ушли близнецы. Мальчики остались одни. Савмак, казалось, был смущен. На его скуластом лице выступил румянец.

– Ты здесь давно? – спросил Митридат по-эллински.

– Шесть лет, – ответил мальчик неохотно.

Он произносил слова с легким акцентом.

– Из какого города?

– Из Неаполя…

– Ого! – злобно выдохнул Митридат.

Он слышал о Неаполе от Моаферна. Судя по его рассказу, это был эллинский город в стране римлян. Туда Аристоника, Моаферна и других пленных гелиополитов привезли на триреме, а оттуда в Рим они шли пешком по мощеной дороге, подгоняемые копьями легионеров. И этот мальчик, наверное, сын одного из тех неаполитанцев, которые были свидетелями позора Моаферна и его друзей.

– И чего тебе здесь надо? – спросил Митридат вызывающе.

– Не тебе знать! – ответил Савмак, дерзко вскидывая голову. – Можешь убираться в свою Синопу.

Митридат сжал кулаки. Так с ним еще никто не разговаривал. Даже Ариарат, хотевший его смерти, держался как почтительный слуга.

• Предыдущая
• 9/65
• Следующая