Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/65
• Следующая

Пятый месяц стоят римляне под стенами Афин. Отгороженный от всего мира великий город умирал голодной смертью. Перебежчики сообщали, что медимн пшеницы стоит тысячу драхм, что люди питаются девичьей ромашкой, растущей вокруг акрополя, варят шкуры. В храмах богов потухли светильники – иссякло масло. По поведению защитников стен, однако, не чувствовалось, что они испытывают какие-либо затруднения. Они так же деятельны. По-прежнему они осыпают осаждающих, и в особенности их полководцев, бранью и насмешками.

– Дружок Никополы! Дружок Никополы! – вопили крикуны со стен, примыкавших к башням Дипилонских ворот.

Никопола, женщина не слишком порядочного поведения, оставила Сулле состояние.

Солдаты между собой называли ворота Никополькими.

На участке близ Элевсинских ворот мишенью насмешек стала внешность Суллы.

Выйдя на стену, афиняне кричали хорошо поставленными голосами:

– Эй, Сулла, смоквы плод багровый, чуть мукой присыпанный!

Сулла обращал внимание на брань не более, чем охотник на кваканье лягушек. Его пугали вести из Рима. Консул Корнелий Цинна, давший ему на Капитолии торжественную клятву в верности, покинул Рим и набирает воинов среди недовольных италиков. Марий высадился в Теламоне.

Ударить бы сейчас, пока они не соединились. Но как оставить Афины!

Совсем неприятные известия принесли лазутчики из Азии.

Митридат, вопреки слухам, занят не одними пирами и празднествами. Его союзник, царь Армении Тигран, прислал ему тридцать тысяч гоплитов во главе с Таксилом, Присоединив к ним скифов и галатов, армянский стратег идет на помощь Архелаю и восставшим афинянам. Через несколько дней его войско достигнет Геллеспонта. И в довершение всего оказалось, что иссякло золото. Девяти тысячи фунтов, взятых из Рима, хватило лишь на жалованье воинам. А где достать денег для расплаты с купцами за зерно, масло и кожи?

Закрывшись в палатке с квестором Лукуллом, Сулла решал все детали предстоящей операции. Были выделены солдаты, охранявшие когда-то храм Монеты и знакомые с чеканкой. В глухую долину Аркадии был послан отряд для сооружения Монетного двора. Оставалось лишь добыть золото!

Священная дорога нехотя поднималась в гору. Впереди в утреннем тумане вырисовывался храм Аполлона. Легкий, как бы парящий в воздухе, он оправдывал древнее предание о том, что первое святилище было построено из перьев и лебяжьего пуха, замененных впоследствии мрамором.

Каждый шаг стоил Кафису невероятных усилий. Казалось, к ступням привязаны свинцовые подошвы. Страшно подумать, что приближается мгновение, когда он вступит в храм и протянет жрецам этот жгущий его ладонь деревянный пенал. В нем послание Суллы, его требование немедленно выдать сокровища и отправить их в римский лагерь, где они будут целее. Даже в этом добавлении, совсем ненужном, Сулла показал свою лживую натуру.

На глазах Кафиса была срублена роща Академа, и деревья, дававшие Платону тепь, стали катапультами и баллистами, осадными лестницами и таранами. Сулла не пощадил и Ликея, места вдохновенного труда Аристотеля. Там он разбил лагерь. Все это могло быть объяснено если не военной необходимостью, то вполне естественной ненавистью к афинянам, поднявшим оружие против Рима. Но Дельфы не объявляли Сулле войны. Они не помогали его врагам. Дельфийские жрецы всегда враждебны черни. Сулла это знал. Ему было известно, что его предки в трудные моменты своей истории не раз обращались к Пифии за советом. Он слышал, какой почет оказали оракулу римляне, освободившие Элладу от власти македонских царей.

Кафис невольно вспомнил свой первый визит к Сулле. Уже тогда консул замыслил это кощунство. «Каталог великих творений» должен облегчить грабеж Афин. Кафис понял это, когда уже было поздно. Став рабом Суллы, он не мог отказаться от этого нового поручения. Он боялся его ядовито-голубых глаз. Голос Суллы вызывал в нем дрожь. Кафис понимал всю глубину своего падения. И все же он шел, тяжело передвигая ноги, навстречу неизбежному.

Осталась позади сокровищница афинян. Еще один поворот, и открылась лестница, ведущая к колоннам. Они были похожи на карающих богов. За ними полумрак зала. В глубине мерцала фигура с вскинутым луком.

Аполлон смотрел на пришельца с гневом и презрением. На его губах застыла уничтожающая улыбка.

Земля пошатнулась под Кафисом. Он упал к ногам статуи бездыханным.

В этот день оракул потерял сокровища, накопленные веками – золотые чаши, присланные Крезом, серебро из марафонской добычи афинян, дары персидских царей и тирренских пиратов. Но храмовые летописи пополнились новым чудом.

Эллин, которого римский полководец отправил за священными дарами оракула, хотел унести и статую Аполлона. Но только он протянул к ней свою кощунственную руку, как бог испепелил его своим гневом.

По этому случаю вспомнили древнее изречение Пифии:

Карою будет тебе покрытая струпьями кожа

Или внезапная смерть – вот твой, безумец, удел.

Пифия всегда выражалась неясно. Но никто из сохранивших веру в чудеса не сомневался, что первое из наказаний ожидает самого Суллу.

Одновременно с Афинами неслыханные бедствия терпел и Рим. Весь правый берег Тибра от впадения в него Аллии до стен Остии занимали осаждавшие. На крайнем левом фланге располагались когорты Сертория. В центре против самого города находились легионы Цинны, далее к морю стояли этруски Мария.

Голод еще не дошел до крайности, до девичьей ромашки и вываривания кож, но уже по ночам в поисках съестного рабы врывались в склады. Прибывший на помощь консулу Октавию престарелый консуляр Гней Помпей организовал облаву. Двести преступников было сброшено с Тарпейской скалы.

Узнав об этом, Цинна разослал своих людей, обещая рабам римлян свободу. В течение нескольких дней войско Цинны пополнилось шестью тысячами перебежчиков. Это были не только рабы, но и плебеи, страдавшие от голода.

Казалось, сами боги были на стороне осаждавших. Над Римом разразилась гроза невиданной силы. Молния ударила в палатку Гнея Помпея и сразила консуляра наповал. Во время объявленных на следующий день похорон, когда покойника в претексте со всеми наградами выставили на комиции, толпа опрокинула погребальное ложе и забросала труп камнями. Двадцатилетний сын консуляра, носивший то же имя, со слезами на глазах оставил ростры. Слово, которое он подготовил в похвалу покойному отцу, не было произнесено.

Этот эпизод произвел на сенаторов такое тягостное впечатление, что они немедленно отправили послов к Цинне.

Цинна принял послов, восседая на курульном кресле. За его спиной стоял Марий в грязной одежде, с седыми космами, свисавшими с подбородка и щек.

Припав к коленям Цинны, послы умоляли его не устраивать резню. Цинна обещал, что лично он не убьет ни одного человека.

– А тебя, – сказали послы Марию, – мы просим войти в Рим вместе с консулом.

Марий зловеще улыбался.

• Предыдущая
• 42/65
• Следующая