Свои продают дороже - Некрасова Ольга - Страница 4

• Предыдущая
• 4/99
• Следующая

Запищали гудки отбоя. Молодой человек уже тыкал в кнопки стоявшего на письменном столе проводного телефона. Дозвонившись, он без особой надежды спросил:

— Ну как, Витюня, засекли?

Витюня отвечал гораздо дольше, чем требуется, чтобы сказать «да» или «нет». Молодой человек слушал; и лицо его вытягивалось.

— А из чьего кабинета?.. Ну, слава богу, что хоть не из Барвихи.

— Из Думы звонил? — предположил Тарковский.

— Откуда вы знаете?! — взъелся молодой человек. — Вам известно больше, чем вы говорите!

— Да ничего мне не известно. Просто знаю одного проходимца, который это любит: «Я вам из Госдумы звоню!»

А там телефоны для всех — внизу, еще перед милицейским постом: заходи с улицы и звони.

— Да, из Госдумы, — остыл молодой человек. — Виктор Саулович, а раньше он устраивал такие проверки?

— В том-то и дело, что нет, — вздохнул Тарковский.

Он был недоволен собой. Купился, как ребенок: «Сидит „ он рядом с вами, гэбистик молодой, передайте ему трубку“… Так-так! А» откуда Умнику знать, что следователь молодой?

Тарковский потянулся черед стол, ткнул кнопку. По приказу прокурорских в приемной сидела Наташа, изображала работу.

— Слушаю вас внимательно, Виктор Саулович.

«Внимательно» в их личном коде означало: «Внимание! В офисе посторонний». И, хотя предупреждение было чисто символическим — вот он, посторонний, третий час глаза мозолит, — Виктор Саулович растрогался:

«Птичка верная, блядюшка ненаглядная. Выйду — женюсь… А Валю куда? Не сходи с ума, — одернул себя Тарковский. — Это же клиника — жениться с такой разницей в возрасте. Притравит тебя птичка верная и правильно сделает».

— Слушаю, — повторила птичка.

— Наташа, в приемную никто не заходил?

— Николай Палыч из «Весты». Я у него сигареты стреляла для.., нашего гостя, — нашла обтекаемую формулировку Наташа.

— А еще кто?

Молодой человек, которому инициатива Тарковского поначалу явно не нравилась, теперь слушал, подавшись вперед. Понял.

— Больше никого не было.

— Уборщицы, охрана, — подсказал молодой человек.

— Наташа, а из персонала кто-нибудь был?

— Мойщик стекол. Нахал такой! — с базарными нотками прощебетала птичка верная. — Без спросу прется в кабинет, я говорю: «Хозяин занят», а он: «Пусть отдохнет, всех долларов не заработает!»

— И ты его отбрила, — заключил Тарковский.

— Ага. Говорю: «У него молодой человек из органов».

— Сука, — с чувством сказал Тарковский, сам не зная, кого имеет в виду. Пожалуй, что Умника. С птички что взять? Мозжонки махонькие. Он подумал и снял с руки «Ролекс». — Андрей Никитич, вы уж, пожалуйста, лично сдайте мои часы на хранение, а то их уже пытались замотать.

— Не перестаю вам удивляться. Знаете, что попадете под конфискацию… — начал молодой человек и осекся. — Виктор Саулович! Неужели вы думаете, что Генерального прокурора снимут из-за какой-то там кассеты?!

Я бы на вашем месте не обольщался.

— Кто знает… — ответил Тарковский.

Шестидесятилетие Владимира Ивановича Кадышева в армии отмечали если не пышнее, то искреннее и шире, чем незадолго до этого такой же юбилей министра обороны. Поздравительные письма и подарки доставляли ему с почты бумажными мешками. Перевозя их на дачу, Кадышев сломал заднюю подвеску своего «Мерседеса».

Не без скрытой ревности к любимцу армии и флота министр дал в его честь прием.. Врученный юбиляру орден многих разочаровал, и в тостах гостей стал склоняться «герой России» — разумеется, как бы с маленькой буквы и с определениями «подлинный», «народный» и даже, истине вопреки, «незаметный».

Момент был щекотливый. Последний майор за столом понимал: что вручено, то вручено, и кадышевский крестик невозможно обменять на звезду Героя. Топорные намеки, стало быть, произносились как упрек министру, который мог бы представить Кадышева к награде сообразно заслугам, да, видно, не захотел, еще раз плюнув в душу спецназу всех родов войск. При этом несостоявшийся Герой против его воли оказался знаменем для оппозиции и красной тряпкой для министра и команды.

Можно было не сомневаться, что Кадышев потрепыхается в этом качестве недолго и спустя приличествующее время будет с почетом отправлен на пенсию.

Поэтому, когда юбиляр встал, призывая гостей к молчанию, это вызвало некоторое даже недовольство в рядах его непрошеных защитников: рано, еще не все высказались.

— Вот тут говорят: «Герой, герой…» Помилуйте, за что такая несправедливость?! — произнес Кадышев и потянул театральную паузу. Гомон стих. У многих мелькнула шальная мысль: «Сейчас Змей врежет. Хлопнет дверью — терять ему нечего». А Кадышев, оправдывая свое прозвище, обвел стол ровно ничего не выражающим взглядом казенного фотопортрета. — За что такая несправедливость, — повторил он, — по отношению к настоящим героям?! Я-то уже двадцать лет геройствую только на словах. — Снова пауза. Кадышев отсалютовал рюмкой и провозгласил:

— За подлинных героев — за нашу армейскую молодежь. Ей труднее, чем было нам!

— Ну, Володя, чтоб это был не последний твой орден! — оценив дипломатичность Кадышева, провозгласил министр. Его рука с рюмкой, протянутая к рюмке юбиляра, повисла в воздухе. Кадышев поднялся и, высмотрев кого-то в конце длинного стола, позвал:

— Таня! Ну что ты прячешься, иди сюда!

В наступившей тишине из-за стола встала маленькая гибкая женщина-девочка и, шурша по полу шлейфом вечернего платья, направилась к Кадышеву. Вспыхнули софиты заскучавших было телевизионщиков. Нацеленные на юбиляра камеры стали разворачиваться. Загромыхали стулья: сидевший рядом с Кадышевым главком внутренних войск встал, чтобы уступить свое место, и за ним вскочила половина стола.

• Предыдущая
• 4/99
• Следующая