Сердце мира. Чудовище. Мечта мира - Хаггард Генри Райдер - Страница 44

• Предыдущая
• 44/113
• Следующая

— Я не мог прийти раньше, Зикали, — ответил я.

— Ты должен был подождать до утра; или, может быть, ты боялся, что я умру за ночь — но я этого не сделаю. Я проживу еще много ночей, Макумазан. Итак, ты здесь, маленький белый скиталец, непоседливый, точно блоха.

— Да, я здесь, — ответил я в раздражении, — у тебя, Зикали, сидящего на одном месте, словно жаба на камне.

— Хо-хо-хо! — засмеялся карлик тем глухим, отзывающимся в скалах хохотом, от которого меня всегда пробирал мороз по коже. — Хо-хо-хо! Как легко тебя раздразнить. Сдерживай свою злобу, чтобы она не понесла тебя, как твои быки на днях под грозой. Что нужно тебе? Ты всегда приходишь, когда тебе что-нибудь нужно от того, кого ты назвал однажды старым мошенником. Значит, я сижу на месте, как жаба на камне? Откуда ты знаешь? Разве блуждает только тело? Разве дух не может блуждать далеко-далеко — даже на всевышнем небе и в той подземной стране, где, говорят, можно снова встретить умерших? Прекрасно, чего же тебе надобно? Стой, я сам скажу тебе, Макумазан, о ты, который так дурно объясняешься, воображая, что говоришь по-зулусски не хуже туземца. Чтобы говорить на этом языке, надо думать на нем, а не на вашей глупой тарабарщине, на которой нет слов для многих понятий. Человек, мои снадобья!

Из хижины вынырнула чья-то фигура, поставила перед карликом мешок из кошачьей шкуры и удалилась опять. Зикали опустил в мешок свои когтевидные пальцы, вытащил несколько пожелтевших от старости костей, небрежно кинул их перед собой на землю и только тогда взглянул на них.

— Ха! — сказал он. — Я вижу что-то насчет скота; да, тебе нужны быки, леченные, не дикие, и ты надеешься достать их здесь. Какой же ты принес мне подарок? Фунт сладкого заморского табака? — (Табак я действительно принес, но только четвертинку, а не фунт.) — Теперь — прав я насчет быков?

— Да, — сказал я в изумлении.

— Это тебя удивляет? Хорошо, я тебя объясню, откуда старый мошенник знает все, что тебе нужно. Ведь у тебя двух волов убило молнией. Естественно, что ты желаешь раздобыть новых, тем более что оставшиеся, — тут он бросил взгляд на кости, — ранены градом и больны — кажется, красной водянкой. Да, старому мошеннику нетрудно догадаться, что ты хочешь достать быков. Только глупые зулусы объясняют такие догадки колдовством. А табак ты мне всегда приносишь. Опять — никакого колдовства.

— Никакого, Зикали. Но как ты узнал, что молния убила волов?

— Как узнал я, что молния убила твоих дышловых волов, Капитана и Немца? Разве ты не великий человек, о котором все говорят? Перед грозой ты встретил толпу свадебных гостей, а потом нашел одного из них мертвым. Кстати, он умер не от молнии и не от града. Молния его оглушила, а умер он ночью от холода. Ведь ты любопытный, тебе, верно, хотелось это узнать. Конечно, кафры все мне сказали. Опять — никакого волшебства… Вот как мы, знахари, достигаем славы — надо только уметь видеть и слышать. К старости, Макумазан, ты можешь стать искусным знахарем — говорят, по ночам ты занимаешься нашим ремеслом.

Посмеиваясь надо мной таким образом, колдун сгреб кости, взглянул на них и сказал:

— Что напоминают мне эти вещицы? (Это, Макумазан, орудия моего ремесла; ими мы, знахари, отвлекаем внимание приходящих дураков, чтобы легче было читать в их сердцах). Они напоминают мне нагромождение скал, горный склон — смотри! — вот тут, посредине, яма, словно зев пещеры. Ты укрылся от бури в пещере. О да! Как ловко я это угадал! Никакого волшебства — простая догадка! Но что же ты увидел в пещере? Что-нибудь необычное, должно быть. Этого кости мне не скажут. Я должен догадаться как-нибудь иначе. Постараюсь угадать, чтобы преподать большому мудрецу урок нашего искусства — показать, как мы, пройдохи, знахари, морочим дураков. Но, может быть, ты сам скажешь мне, Макумазан?

— Не скажу, — обрезал я, понимая, что старый карлик издевается надо мной.

— Что же, догадаюсь сам. Подойди сюда, ты, желтая мартышка. Садись между мной и костром, чтобы свет проходил насквозь, — я буду читать, что происходит в твоей крепкой голове. О Свет-Во-Мраке, пролей луч света в мою темноту.

Ханс неохотно подошел и сел на корточки, тщательно избегая касаться колдовских костей. Свою изодранную шляпу он прижал к животу, словно защищаясь от сверлящего взгляда Зикали, под которым он беспокойно ерзал и даже покраснел сквозь морщины, как молодая женщина под испытывающим взглядом будущего супруга, желающего удостовериться, годится ли она ему в жены.

— Хо-хо! Мне кажется, что ты и до грозы знал эту пещеру — впрочем, это понятно, иначе как бы вы нашли ее впопыхах — и она имеет какое-то отношение к бушменам, как все пещеры этой страны.

Что оказалось в пещере — вот в чем вопрос. Не говори, я сам узнаю. Странно, мне пришла в голову мысль о картинах. Впрочем, ничего странного — бушмены часто разрисовывают стены пещер. Не кивай головой, желтый человечек, это слишком облегчает задачу. Смотри мне в глаза и ни о чем не думай. Много картин и одна главная, да. К ней трудно пробраться… даже опасно… Твое собственное изображение, сделанное бушменом давно-давно, когда ты был молод и красив, желтый человек?

Опять ты качаешь головой. Держи ее тихо, чтобы мысли не перемутились, как вода на ветру. Во всяком случае, это было изображение чего-то отвратительного, о, гораздо более крупного чем ты. Ах, оно растет, растет! Теперь я овладел этим. Макумазан, стань рядом со мной, а ты, желтый человечек, повернись спиной к огню. Ба-а! Он, плохо горит, а в воздухе холодно! Я его раздую ярче.

С этими словами он вынул из мешка щепотку какого-то порошка и высыпал его на золу. Потом он протянул свои костлявые пальцы!! словно грея их над огнем, и медленно поднял руки. Огонь вспыхнул, подпрыгнул на три — четыре фута. Карлик опустил руки, и пламя спало. Опять он поднял руки, и пламя вспыхнуло, на этот раз гораздо выше. Это манипуляцию он проделал три раза. Огонь поднялся столбом на пятнадцать футов и так остался гореть, ровно, как в лампе.

— Теперь смотри на огонь, Макумазан, и ты тоже, желтый человечек, — сказал Зикали новым, незнакомым голосом, словно во сне, — и скажи, что ты в нем видишь, ибо я ничего не могу разглядеть. Мне; ничего не видно.

Я смотрел и в первую минуту ничего не видел. Затем из огня вырос какой-то смутный образ. Он колыхался, менялся, принимая все более определенные очертания, четкие и реальные. И вот перед собой, вытравленного в огне, я увидел Хоу-Хоу — таким, каким он был изображен на пещерной скале, только, как мне показалось, живым, потому что глаза его сверкали. Хоу-Хоу, глядящего, как демон в аду. У меня сперло дыхание, однако я выстоял твердо. Но Ханс вскрикнул на своем исковерканном голландском языке:

— Всемогущий! Это же уродливый старый бес! — и с этими словами упал навзничь и лежал тихо, онемев от ужаса.

— Хо-хо-хо! — засмеялся Зикали. — Хо-хо-хо! — И двенадцати раз стены ущелья отозвались: «Хо-хо-хо!»

Зикали замолчал и смотрел на нас своими впалыми глазами.

— Кто первый сказал, что все мужчины дураки? — спросил он. — Вероятно, красивая женщина, которая ими играла и убедилась в их глупости. Я прибавлю: каждый мужчина в каком-нибудь отношении трус, как бы он ни был смел в остальном. Мало того, все мужчины одинаковы. Какая разница между тобой, Макумазан, белый мудрец, сотни раз смотревший в глаза смертельной опасности, и вот этой желтой обезьянкой? — тут он указал на Ханса, который лежал на спине, выкатив глаза и бормоча молитвы всевозможным богам. — Оба одинаково испугались; но только белый владыка старается скрыть свой страх, а желтая обезьяна стучит зубами, по обычаю всех обезьян.

Ты испугался простого фокуса: я показал вам картину, о которой вы оба думали. Заметь — опять не волшебство, а простой фокус, доступный любому ребенку. Надеюсь, ты будешь вести себя приличнее при встрече с самим Хоу-Хоу — иначе я разочаруюсь в тебе и скоро в пещере чудовища прибавится еще два черепа. Но, может быть, у тебя достанет храбрости. Да, конечно. Ведь ты не захочешь умереть, зная, как долго и громко я буду смеяться, услышав эту весть.

• Предыдущая
• 44/113
• Следующая