На Дальнем Западе. Охотница за скальпами. Смертельные враги - Сальгари Эмилио - Страница 1

• 1/15
• Следующая

Я был там, был совсем недавно, так что в моей памяти еще не изгладились мелкие сцены обыденной жизни: я еще ясно помню лица встреченных там людей, их речи, их жесты.

Теперь там повсюду пролегают бесчисленные линии железных дорог, и огромные локомотивы мчат с безумной скоростью длинные поезда, вагоны которых битком набиты пассажирами и грузами, перевозимыми с запада на восток и обратно.

На станциях высятся элеваторы, куда фермеры из окрестностей свозят осенью, после жатвы, миллионы пудов золотой пшеницы, пригоняют отправляемый в Чикаго, на тамошние бойни, крупный, могучий, выхоленный, породистый скот.

Здесь и там – людские муравейники, имени которых никто не знал еще десять, двадцать лет назад; а теперь эти города своим благоустройством, своей кипучей чисто американской жизнью, своими влиятельными газетами, своими музеями и университетами собираются перещеголять старейшие культурные центры Европы.

Я видел, как изрыты недра матери-земли, как тысячи и тысячи рудокопов копошатся там, добывая «черное золото», или «черные бриллианты», душу современной промышленности – каменный уголь, доставая драгоценную железную руду.

Я видел огромные фабрики и заводы с чудовищно сильными машинами, с колоссальными станками, приводимыми в движение паром или электричеством. Тонкие желто-красные кирпичные трубы заводов, словно вонзившись в бледно-голубое небо, изрыгают клубы рыжевато-черного дыма. На много-много миль вокруг заводских зданий дрожит земля, словно в лихорадке, когда паровой молот в тысячи тонн кует железо, штампует сталь; воздух насыщен частичками угольной копоти, и на много-много миль вокруг на зеленой листве деревьев, на стеблях трав лежит едкая черная пыль.

По шоссейным дорогам, изрезавшим всюду поверхность земли, носятся, словно обезумевшие, блестящие автомобили с бронзовой арматурой, оставляя за собой голубоватые облака дыма, бензина и тучи пыли.

Над бурными потоками, над пропастями висят, словно сплетенные из тонких блестящих нитей, металлические мосты. Иногда в воздухе вдруг покажется гигантская игла с подвешенной под ней платформой. Это плывет управляемый воздушный шар.

По ночам улицы городов и даже маленьких, но сплошь носящих громкие, крикливые имена поселков залиты ярким светом. Это служит современному человечеству покоренная им великая сила природы – электричество. Его доставляют водопады.

Я глядел на реки, на бурные потоки Дикого Запада. По их волнам плывут теперь бесконечные плоты, мчатся огромные пароходы.

Я бродил по лесам – там кипит работа: американец строит лесопильные мельницы, тут же, в лесу, обрабатывает лес, а поезда проложенных в лесные дебри железных дорог вывозят из чащ и лесных трущоб уже совершенно готовые дома.

Я всходил на горы. Только они еще сопротивляются человеку, только там еще природа как будто сохранила свою свободу. Но это обман: и в недрах гор уже работает человек, добывая металлы; через горные проходы и туннели пробегают те же поезда железных дорог, через пропасти протянулись проволоки телеграфа.

Я видел индейцев.

Они клянчили милостыню у проезжих, выходя к каждому поезду на перроны станций, или торговали мелкими поделками, вернее всего изделиями фабрик Чикаго и Бостона, выдаваемыми за работу индейских «сквоу». Продаваемые этими потомками развенчанных властителей степей и лесов Дикого Запада луки, стрелы, томагавки, мокасины – все это жалкая подделка, все это фабричная грошовка.

Сами гордые и неукротимые индейцы загнаны в резервации, жалкие клочки почти бесплодной земли, милостиво отведенные Американским правительством бывшим хозяевам американского материка, и в этих «резервах» янки устраивают народные школы, где потомки делаваров, «черноногих», сиу и апачей зубрят таблицу умножения и изнывают, изучая тайны правописания английского языка…

Я видел людей, которых на первый взгляд принимал за трапперов[1], вольных лесных и степных бродяг, некогда с опасностью для жизни проникавших в неведомые страны Дикого Запада.

Но это не те трапперы, о которых говорят былые романы: это охотники-промышленники, без жалости истребляющие остатки чудом уцелевшей с незапамятных времен дичи, последние стада буйволов.

Я видел караваны, которые можно было бы принять за караваны переселенцев, неукротимых скваттеров[2], с ружьем и топором в руках проникавших в глубь леса и степи, уходя от тесноты городской жизни; но нынешние переселенцы – белые рабы, законтрактованные шахтовладельцами или фабрикантами, жалкие поденщики, выгнанные голодом из Европы, закабалившиеся на долгосрочные работы на обширных плантациях земельных магнатов Дальнего Запада.

Вот что видел я, посетив романтический Дикий Запад недавно, чуть ли не вчера.

И, говоря по совести, мне стало как-то грустно. Mне стало как-то не по себе.

Пусть другие приходят в восторг, видя сбившиеся в кучу дома безобразной фабричной архитектуры, трубы, готовые закоптить самое небо, автомобили, толпы оборванных рудокопов, оголенную от лесов, взрытую и истерзанную землю, электричество, кабак, газету, фабрику, кинематограф, элеватор.

Но мне было тяжело глядеть на все это.

Да, я видел эти земли. Видел раньше. Видел давно.

Да, я помню их.

Помню, как по степям бродили неисчислимые стада могучих бизонов и табуны диких мустангов. Помню деревни индейцев, которые тогда еще считали себя обладателями необозримых пространств девственной, изумительно богатой земли. Это были гордые воины, шея которых не гнулась перед пришельцами, взор которых блестел.

Я помню дни жестокой, кровавой борьбы, когда Соединенным Штатам приходилось напрягать все силы, чтобы справиться с вольнолюбивыми краснокожими.

Уже и тогда ни у кого не было сомнения, чем закончится эта борьба: столкнулись два мира, столкнулись две цивилизации.

Один – мир примитивных людей, номадов[3], охотников. Другой – мир железной культуры, мир, весь охваченный жаждой наживы во что бы то ни стало, захвата, разграбления естественных богатств матери-земли, копившихся в течение десятков тысячелетий.

И первый мир – мир коренных обитателей Северной Америки, индейцев, оказывался бессильным в этом бою не на жизнь, а на смерть с миром янки…

Тогда была бурная эпоха борьбы, изобиловавшей полными драматизма эпизодами.

Теперь эта борьба отошла в область преданий и закончилась трагически для побежденных: они почти исчезли с лица родной земли. Они вымерли, как вымерли стада бизонов.

Только здесь и там чудом уцелевшие, сохранившиеся, странно звучащие имена ручьев, ущелий, пропастей, урочищ и холмов говорят о том, что тут было царство краснокожих. Только жалкие поселки в резервациях говорят о былой мощи индейских племен, об их героических усилиях отстоять право на свою независимость…

Да еще кое-где напоминают о прошлом курганы, под которыми спят погибшие в жестоких сечах вожди туземцев, сражавшиеся с неумолимо теснившими детей Америки «бледнолицыми», алчность которых была возбуждена необозримым простором полей и лесов, слухами о рудных богатствах этих краев, этих стран великого Дальнего Запада…

И вот мне грезится этот некогда по-настоящему дикий Запад, не теперешний, не новый, родившийся чуть ли не вчера, а Дикий Запад дней моей светлой юности. Мне чудятся бесчисленные тени тех, кого я видел тогда, участников последней великой борьбы краснокожих против янки. Я слышу их голоса, но они звучат глухо, потому что это голоса из забытых могил. Вокруг меня реют призраки…

Но эти призраки, кажется, еще так недавно были живыми людьми. И, вспоминая то, что было мной пережито тогда, то, что я слышал от самих участников дальних походов, кровавых сеч, жестоких схваток, я невольно забываю о настоящем, я погружаюсь в незабвенное прошлое.

• 1/15
• Следующая