Королева викингов - Андерсон Пол Уильям - Страница 60
- Предыдущая
- 60/175
- Следующая
Хокон сжал руки в кулаки, его губы беззвучно шевелились. Сигурд молча ждал.
В конце концов король с видимым усилием сглотнул комок, стоявший у него в горле.
— Да, — сказал он. — Я сделаю это.
Почти всю последовавшую за тем ночь он провел, стоя на коленях в кромешной тьме своей закрытой плотным пологом кровати и обращаясь к Богу с просьбой о прощении. Или хотя бы снисхождении. Это могло быть знамение, предвестник завоевания северных земель для Христа. Или же ловушка дьявола — Одина, замыслившего захватить все это огромное королевство и намеревавшегося вскоре примчаться на крыльях ночных ветров, чтобы пить кровь убитых.
Когда его не мог видеть никто, кроме святых, Хокон плакал. Он так мало знал. Если бы только его священник мог оказаться здесь, исповедовать его и дать мудрый совет. Но Леофрик остался в одном из поселений, через которые они проезжали, охваченный неудержимым кашлем, трясущийся от холода, хотя его кожа при прикосновении обжигала жаром. Впрочем, может быть, что его уже не было в живых.
А вот Брайтнот не заболел бы. Он был молод и силен, но уже мудр, несмотря на молодость. Он умел читать и писать — Хокон уделял очень мало внимания этим искусствам, когда у него была возможность познакомиться с ними, так как его куда сильнее влекли к себе лошади, собаки, корабли и драки. Любовь Христову Брайтнот воспринимал как нечто столь же естественное, как ласковое летнее солнце. Тем не менее он был веселым мальчиком, и они были так счастливы вместе, шумно играя, пока были малышами, хвастаясь мышцами, став подростками, ведя нескончаемые, полные неловкостей и заминок разговоры, достигнув юношеской поры, так что Хокон никогда не чувствовал, насколько по-зимнему скуден тот свет, который освещает его собственный путь. Когда же Брайтнот так или иначе войдет в тот дом, куда намеревался, то его вечно будет сопровождать ласковый весенний свет.
Так, шаг за шагом, спотыкаясь и ощупью находя дорогу, Хокон пришел обратно к надежде. Ему не следовало забывать о том, что он король Норвегии, изгнавший Эйрика Кровавую Секиру и ведьму Гуннхильд. Выполнение просьбы Сигурда было бы всего лишь небольшим вознаграждением, ни в коей мере несоразмерным с тем, что этот верный друг уже сделал для него, — всего лишь даровать имя невинному младенцу. Ну и пусть обряд языческий: что из того? Почему он не может привести к хорошему? Ведь он должен укрепить положение короля в Траандхейме и, следовательно, во всей Норвегии.
Да, в наступающем году Хокон должен найти возможность вызвать с запада священников, и каждый следующий год добиваться того, чтобы их становилось здесь все больше и больше. Он будет заботиться о них, он будет строить церкви для тех, кто приедет сюда на святое служение. И наконец, может быть, если Бог позволит, то пройдет не слишком много времени — и Брайтнот мог бы прибыть сюда как священник или как мирянин. А Хокон тогда смог бы открыть ему, что творится у него на сердце.
Успокоившись в конце концов, король заснул.
VI
Блики света, словно смеясь, искрились на ласковых волнах, сверкая и переливаясь сотнями оттенков синего, зеленого, желтого, коричневого, белого цветов. Волны журчали и плескались, играя с тенями поспешно пробегавших по небу снежно-белых облаков. А между водой и небом тысячами носились птицы — ныряли, взлетали, качались на волнах, дрались между собой: чайки, чистики, бакланы, тупики, гагары, моёвки, поморники, глупыши. Их крики доносил до берега легкий бриз, в котором даже до этой осенней поры ощущалось тепло лета.
Гуннхильд чувствовала себя запертой в ловушке и в конце концов, велев своим служанкам оставаться в доме, ушла одна. Никто не пошел за ней следом. Все: и мужчины и женщины — успели хорошо изучить ее капризы. Оставаясь при этом в их поле зрения, королева пребывала в безопасности. И даже вне поля зрения — ибо ярл Торфинн позаботился о том, чтобы очистить свои Оркнеи от различных нарушителей спокойствия, — но уж этого никто не допустил бы.
Его подворье размещалось там, где самый большой из островов, Мэйнленд, сжимался в узкий перешеек, чтобы с противоположной стороны снова расшириться. Оттуда открывался вид на хорошо укрытую бухту, именовавшуюся Широкий залив. Вдоль воды вытянулись доки и корабельные сараи. Вокруг длинного дома и его надворных построек толпились жилища бойцов и слуг, кладовые, мастерские, хлева и тому подобное: уже далеко не деревня, но еще и не город. А в то время дня, когда рыбаки, составлявшие большинство населения, выходили в море на своих лодках, берег почти совсем пустел.
Гуннхильд быстрыми шагами шла на север по тропе, по начавшей жухнуть траве склона, круто поднимавшегося от берега. Она устала от зловония людей, зловония дыма, зловония экскрементов, от шума, от давки и прежде всего от болтовни женщин. Сейчас она хотела побыть наедине с небом. Возможно, его сияние могло бы уменьшить темноту, нараставшую в ней.
Полтора года, думала она, полтора года в этой стране пустошей, трясин, скал, дерновых домов, тесно толпившихся на хуторах, возле которых поднимались чахлые посевы да паслись овцы и коровы. Воистину, здесь росли замечательные мореплаватели. Викинги отсюда совершали набеги на мать-Норвегию до тех пор, пока Харальд Прекрасноволосый не подчинил себе Оркнеи, Шетланды, Гебриды и остров Мэн. Впрочем, они не оставляли своим вниманием и других мест. Торговцы тоже помогали стране богатеть. Ярл, по крайней мере, жил хорошо. Но как же здесь все было однообразно! Когда ярл переезжал из одного своего поместья в другое, это означало смену одного безлесного, ободранного ветрами острова на другой точно такой же. А как же часто непроницаемый для взгляда туман или всесокрушающий шторм держали островитян запертыми в домах на протяжении бесконечных дней.
О, да, Торфинн Раскалыватель Черепов оказал Эйрику Кровавой Секире и его спутникам достойный прием. Он предоставил всем жилье, кормил их, помогал всем, чем мог. В конце концов, они с Гуннхильд были родственниками. Его отец Эйнар и ее мать Крака — оба были порождением чресл великого ярла Рёгнвальда. Эйнар, ведя борьбу за власть над Оркнеями, взял в плен сына Снаэфрид Хальвдана Длинноногого, вырезал у него на спине кровавого орла, вскрыл грудную клетку и вынул легкие. Таким образом он отомстил Хальвдану за участие в сожжении Рёгнвальда. Гуннхильд и сама была причастна к гибели колдуна, брата Хальвдана; правда, она никогда об этом не говорила, но вездесущие слухи смогли пересечь даже Северное море.
Торфинн не признал Хокона Воспитанника Ательстана своим королем. Он все еще продолжал величать этим званием Эйрика. Его власть над Оркнеями была крепка, он мог набрать немало вооруженных людей, но не имел никакого желания мериться силами с приплывшими к нему воинами. Скорее он рассчитывал получить благодарность и, возможно, богатство. Они с Эйриком вскоре стали друзьями. Уже первым же летом братья Торфинна Арнкел и Эрленд отплыли со своим гостем в набег на Шотландию и Северную Англию.
В набеге участвовал и Гамли, старший сын Гуннхильд.
А сейчас, на второе лето, ушел в море и ее второй сын Гутхорм.
А Гуннхильд осталась на берегу. Она, привыкшая встречаться со знатными людьми всей Норвегии, с путешественниками, обошедшими весь известный людям мир, а также — да — со своими шпионами и ведьмами, она, не так давно носившая золото, шелка и тончайшее полотно, пившая вино, в то время как скальды пели, сказители славили богов и героев, вожди говорили о том, что им предстояло сделать, — теперь она жила в грязных комнатах или сложенных из кусков дерна лачугах среди мужланов и их баб, способных к размышлениям не в большей степени, чем любая племенная кобыла из стада. Если бы она делала это не ради детей, то сошла бы с ума. Но неужели в ее жизни не должно быть ничего иного?
Если бы она могла вести такую же жизнь, как мужчина, самолично водить людей в бой и сражаться в первых рядах, как воительницы древности… но это сказки, которые годны лишь на то, чтобы рассказывать их детям возле домашнего очага. Она была способна посылать свою душу в полет над миром, чтобы видеть, что делает Эйрик, могла в телесном облике варить зелья против его врагов, но здесь она не имела никакого укрытия, никакого логова, не имела сколько-нибудь продолжительной свободы от глаз, ушей и языков окружающих людей. Она ездила верхом по окрестностям и видела брочи, кэйрны, кромлехи, менгиры и курганы — все это в изобилии было рассыпано по стране. Благоговейный страх перед древностью и неизвестностью холодил ее кровь. Она стремилась — не меньше, пожалуй, чем в молодости, обрести своего возлюбленного, — узнать, не могла ли она призвать этих призраков, пробудить спящие под этими знаками силы. Но она не имела никакой возможности остаться с ними наедине.
- Предыдущая
- 60/175
- Следующая
