Перстень Борджа - Нефф Владимир - Страница 26

• Предыдущая
• 26/103
• Следующая

И молодой кардинал, пораскинув мозгами, отправился, наконец, в Рим.

Священный город резко изменился за последние два года. Папа, поспешно завершив — по его собственному грубому выражению — постройку, La fabricaziоnе, храма святого Петра, перенес свое внимание на центр города, начав строительство того, что он окрестил Roma moderna, или Roma nuova, новым Римом, и после многих лет воздержания, почти бедствования, принялся швырять деньги налево и направо, чуть ли не напоказ, что вызвало всеобщее изумление, ибо никто не мог объяснить, откуда у него взялось столько денег. Он сносил целые улицы, которые своей кривизной оскорбляли его прямолинейный вкус, сравнивал с землей холмы, мешавшие размаху его строительства, закладывал сады и парки и одновременно с этой святой и миролюбивой деятельностью умудрялся вооружать и увеличивать войска, крепя оборону своих городов; уже упоминавшееся дорогостоящее укрепление крепостных стен в Страмбе входило, по-видимому, составной частью в единый папский план, а какие за ним стояли цели — бог весть, — этого никто не мог разгадать.

Современники, очевидцы тех времен и событий, в своих воспоминаниях единодушно высказываются в том смысле, что никогда папа не был так оживлен и доволен, никогда не радовался крепкому состоянию своего здоровья и бодрому настроению, как в последние годы жизни; в таком вот просветленном состоянии духа и благостном настроении он и принял молодого кардинала Джованни Гамбарини, который подошел к нему, по-юношески взволнованный и исполненный пылкой преданности; впрочем, папа пил уже свой третий бокал красного вина.

— Ну, и что же нового обнаружил молодой кардинал Гамбарини на острове Монте-Кьяра, куда, судя по рапорту патера Луго, отправился, очнувшись от своей достойной сожаления летаргии?

— Я думаю, Вашему Святейшеству хорошо известно, кто на самом деле скрывается под именем графа ди Монте-Кьяра, — сказал молоденький кардинал.

— Да, на сей счет Мое Святейшество располагают весьма надежной информацией, — подтвердил папа. Он говорил не на латыни, что обыкновенно любил делать, и не на литературном итальянском, но на наречии родной своей Сиены, на которое переходил, принимая людей, которых либо не уважал, либо не питал к ним симпатии, — разумеется, если открыто выказать это пренебрежение или антипатию ему позволяли обстоятельства; папа не всегда мог себе позволить поступать как ему нравилось или как его устраивало. — Однако не уверяйте меня, кардинал, что мой милый Петр Кукань скрывается под титулом графа ди Монте-Кьяра: он действительно полноправный граф ди Монте-Кьяра, это я могу заявить со всей ответственностью, ибо я сам лично присвоил ему графский титул. Так что кто он такой, меня не интересует. Но тем более мне любопытно узнать, откуда у него эти немыслимые деньги, которыми он швыряется, будто делает их сам. Этой тайны старинный приятель вам не доверил?

Молодой кардинал, дабы не выглядеть в глазах Его Святейшества человеком несведущим, с ходу ответил:

— Доверил.

— Неужели? Так откуда же он их взял?

— Он сказал, что обнаружил клад знаменитого пирата Клауса, — наудачу выпалил кардинал.

Папа изумился.

— Клауса фон Алкум? — переспросил он.

— Да, Клауса фон Алкум.

— Прозванного Потрошителем чаш?

— Да, прозванного Потрошителем чаш, или Stortebecker, — подтвердил кардинал.

— Ну, судя по его нынешнему размаху, тут при всем богатстве недалеко до нищей сумы, — заметил папа. — Ведь доказано, что клад Клауса фон Алкум не столь велик, как того хочет людская молва, поскольку большую часть награбленного Клаус успел пропить со своими собутыльниками. Ну, и что еще, cardellino, вы могли бы сообщить мне интересного? Как живется моему строптивому, много невзгод претерпевшему Петру, одному из тех людей, с кем мне не скучно и кого я хотел бы иметь поблизости?

На это молодой кардинал, подавив болезненное чувство ревности и раздражения, поскольку слово cardellino, услышанное из уст папы, несмотря на первые четыре совпадающие буквы, не имеет ничего общего с его кардинальскими достоинствами, означая в переводе «щегол», — ответил, что графу ди Монте-Кьяра, сиречь Петру Куканю из Кукани, живется, надо думать, весьма и весьма недурно и даже настолько хорошо, что из-за избытка энергии он уж и не знает, что бы такое предпринять, и теперь за ту и впрямь отеческую доброту, которую проявляют к нему Его Святейшество, вознамерился отплатить Его Святейшеству гнусной изменой.

Папа нахмурился.

— Изменой? Что ты болтаешь, глупец? Выбирай выражения, ведь «измена» — очень серьезное слово.

— Увы, речь идет уже не об удачном или неудачном выражении, а о самой настоящей измене, — ответил молодой кардинал. И подавшись вперед, положив правую руку на грудь в знак преданности, он до мельчайших подробностей высказал все, что узнал о планах графа ди Монте-Кьяра, начиная c покорения Страмбы и кончая ниспровержением Османской империи.

Лицо папы, пока он слушал повествование молодого кардинала, побагровело, но он взял себя в руки, ни единым словом не перебил рассказчика, а когда молодой кардинал смолк, некоторое время сидел не шевелясь и, наконец, сделав глубокий вздох, заговорил:

— Ну и что отсюда следует? Для чего ты мне все это рассказал? Как ты думаешь, что предпримут теперь Мое Святейшество? Неужели ты рассчитываешь, что я прикажу арестовать графа ди Монте-Кьяра из-за того только, что некий выскочка-кардинальчик нашептал мне на ухо скверно пахнущую клевету? Любой хорошо осведомленный человек знает, что Петр Кукань купил у меня этот остров и хорошо за него заплатил; и вот я, прямой наместник Бога на земле, теперь осрамлю себя тем, что, содрав за скалистый островок в Иорданском море кучу денег, тут же ухвачусь за первый идиотский предлог, чтоб отобрать у милого Петра его законным образом приобретенное имущество, и более того — повелю снести ему голову с плеч как изменнику? И войду в историю как папа, который одной рукой дает, а другой — отбирает назад, и все это — по наущению какого-то засранного кардиналишки?

О, Спаситель, проносилось в голове объятого ужасом новоиспеченного кардинала, если сейчас кто-нибудь из высокого клира подслушивает за дверью, — а кто-то, конечно, подслушивает, я навеки опозорен, оплеван и погиб.

• Предыдущая
• 26/103
• Следующая