Бойня номер пять, или Крестовый поход детей - Воннегут-мл Курт - Страница 24
- Предыдущая
- 24/36
- Следующая
– С каким псом? – спросил Билли.
– Укусил меня, сукин сын. Достал я тогда кусок бифштекса, достал пружину от часов. Разрезал я эту пружину на кусочки, а кусочки заточил на концах. Острые стали, как бритвы. Засунул я их в бифштекс – в самую середину. И пошел туда, где этот пес сидел на цепи. Он опять на меня – укусить хочет. А я ему говорю:
«Брось, песик, давай дружить. Зачем нам ссориться! Я на тебя не сержусь!» Он и поверил.
– Поверил?
– Да, я ему бифштекс бросил. Он его одним глотком слопал. А я постоял, подождал минут десять. – Глазки Лаззаро заморгали. – У него сразу кровь из пасти пошла. Как взвоет, так по земле и покатился, будто его ножи сверху режут, а не изнутри. Кусать сам себя начал, будто все кишки хотел выкусить. А я хохочу, я ему говорю: «Правильно, правильно, песик, вырви из себя кишки. Это я там у тебя в нутре сижу, с ножичками, понял?»
Такие дела.
– Спросят вас, что самое приятное на свете, – сказал Лаззаро, – вы так и говорите: месть.
Кстати, когда Дрезден впоследствии разбомбили, Лаззаро совсем не радовался. Он сказал, что с немцами ему делить нечего. И еще сказал, что любит расправляться с каждым врагом поодиночке. И еще он гордился, что никогда не задел случайного зрителя. «Никогда Лаззаро не тронет человека, ежели тот его не обидел».
Тут вмешался бедный старый Эдгар Дарби, школьный учитель. Он спросил Лаззаро, не собирается ли он и англичанину, Голубой Фее, скормить бифштекс с пружинами?
– Дерьма, – сказал Лаззаро.
– А он роста немалого, – сказал Дарби, который и сам был немалого роста.
– Рост тут ни при чем, – сказал Лаззаро.
– Пристрелишь его, что ли?
– Его за меня пристрелят, – сказал Лаззаро. – Вернется он домой с войны. Герой будет, как же. Дамочки на него вешаться станут. Устроится, заживет. И вдруг в один прекрасный день – стучат! Открывает он дверь – а там стоит незнакомый человек. И спрашивает его: «Вы тот самый?» – «Да, скажет, я тот самый». А незнакомый человек ему скажет: «Меня прислал Поль Лаззаро». И вытащит револьвер, и прямо ему в пах выстрелит. И даст ему минутку подумать: кто такой Лаззаро и как теперь жить калекой. А потом добьет его одним выстрелом прямо в живот.
Такие дела.
Лаззаро сказал еще, что он на кого угодно может напустить убийцу за тысячу долларов плюс дорожные расходы. У него уже в голове целый список составлен.
Дарби спросил его, кто же там, в этом списке, и Лаззаро сказал:
– Главное, смотри, чтобы ты, гад, не попал. Ты меня не задевай, вот и все. – И, помолчав, Лаззаро добавил: – И дружков моих не трогай.
– А у тебя есть дружки? – поинтересовался Дарби.
– Тут, на войне? – сказал Лаззаро. – Да, был у меня и на войне друг. Был, да помер.
Такие дела.
– Это плохо.
Лаззаро сверкнул глазами:
– Да. Он мне был другом в теплушке. Звали его Роланд Вири. – Тут он ткнул в Билли здоровой рукой: – А помер он из-за дурака этого, мать его. Я ему пообещал, что я и этого дурака после войны прикончу.
Лаззаро отмахнулся от Билли: никаких слов не надо.
– Забудь про это, малый, – сказал он. – Живи, радуйся, пока живешь. Ничего с тобой не случится лет пять, десять, а то и пятнадцать, двадцать. Только я тебя предупреждаю: услышищь звонок – пошли кого другого открывать.
Билли Пилигрим всегда говорит, что именно так он и умрет. Как путешественник во времени, он много раз видал свою собственную смерть и записал на магнитофоне, как это будет. По его словам, магнитофонная лента заперта вместе с его завещанием и другими ценностями в его сейфе, в Илиумском торгово-промышленном банке:
Я, Билли Пилигрим, умирал, умер и всегда буду умирать 13 февраля 1976 года.
В момент своей смерти, говорит Билли Пилигрим, он будет находиться в Чикаго и читать в огромной аудитории лекцию о летающих блюдцах и об истинной природе времени. Он будет по-прежнему жить в Илиуме; чтобы добраться до Чикаго, ему придется пересечь три международные границы. Соединенные Штаты к этому времени перестроятся по образцу балканских государств: их разделят на двадцать малых наций, чтобы они больше никогда не стали угрозой миру. Чикаго будет разрушен водородной бомбой рассерженных китайцев. Такие дела. Потом его отстроят заново.
Билли выступает перед полным залом, на бывшей бейсбольной площадке, накрытой прозрачным куполом. Местный флаг развевается за его спиной. На зелелом поле флага красуется породистый бык. Билли предсказывает, что ровно через час он умрет. Он сам над собой смеется и подзадоривает публику – пусть смеются вместе с ним.
– Мне давным-давно пора умереть, – говорит он. – Много лет назад, – говорит Билли, – один человек пообещал меня убить. Теперь он совсем старик, живет где-то поблизости. Он читал рекламу обо всех моих выступлениях в вашем прекрасном городе. Он сумасшедший. Сегодня он выполнит свою угрозу.
Толпа в зале шумно протестует.
Билли Пилигрим с укором говорит:
– Если вы будете протестовать, если вы считаете смерть страшной, значит, вы не поняли ни слова из того, что я вам говорил. – И Билли кончает лекцию, как он кончает все свои выступления: «Прощайте-здравствуйте, прощайте-здравствуйте!»
Он сходит с трибуны, и его окружает полиция. Она охраняет его от слишком восторженных поклонников. Никто не угрожал его жизни с самого 1945 года. Полицейские предлагают сопровождать его повсюду. Они любезно готовы всю ночь стоять у его постели, держа револьверы наготове.
– Нет, нет, – безмятежно говорит Билли. – Вам пора по домам, к женам и деткам, а мне пора ненадолго умереть, а потом снова ожить.
В этот миг высокий лоб Билли уже попал в прицельное поле меж волосками мощного лазерного ружья. Ружье нацелено на него из темной ложи прессы. Миг – и Билли Пилигрим мертв. Такие дела.
И Билли переживает временную смерть. Это просто фиолетовый свет и легкий звон. Больше там ничего и никого нет. Даже самого Билли Пилигрима там нет.
А потом он снова возвращается в жизнь, далеко назад, в тот час, когда Лаззаро погрозился убить его, – в 1945 год. Ему приказали встать с койки и одеться, так как он уже выздоровел. И он, и Лаззаро, и бедный старый Эдгар Дарби должны вернуться в театр к своим землякам. Там они должны выбрать себе старшего – тайным голосованием.
Билли, Лаззаро и бедный старый Эдгар Дарби прошли через двор блока к театральному бараку. Билли нес свое пальтецо, как дамскую муфту. Он обернул им руки. Он был центральной шутовской фигурой в процессии, неумышленно пародирующей знаменитую картину «Герои 76-го года».
Эдгар Дарби мысленно писал домой письма, сообщая своей жене, что он жив и здоров и пусть она не волнуется: война почти что кончилась и скоро он вернется домой.
Лаззаро бормотал себе под нос, как он после войны будет подсылать убийц к разным людям и каких женщин он заставит спать с ним, захотят они или нет. Если бы он был собакой и бегал по городу, полицейский пристрелил бы его и послал его голову на анализ в лабораторию проверить – бешеный он или нет. Такие дела.
Когда они подходили к театру, они увидали, как один англичанин каблуком сапога рыл канавку в земле. Он проводил границу между американской и английской секцией блока. И Билли, и Лаззаро, и Дарби могли не спрашивать, что значит эта канавка. Этот символ был им знаком с детства.
Пол театрального барака был устлан телами американцев, примостившихся друг к другу, как ложки в ящике. Большинство американцев спали или лежали в забытьи. Сухая судорога сводила их кишки.
– Закрой двери, мать твою… – сказал кто-то. – В сарае ты родился, что ли?
Билли закрыл двери, вынул руку из муфты, потрогал печку. Печка была холодная как лед. На сцене все еще стояли декорации к «Золушке». Лазоревые портьеры спускались с ярко-розовых арок. Золотые троны стояли под макетом часов, и стрелки показывали двенадцать. Золушкины туфельки – на самом деле это были сапоги летчика, выкрашенные серебряной краской, – валялись под золотым троном.
- Предыдущая
- 24/36
- Следующая
