Триумфальная арка - Ремарк Эрих Мария - Страница 29

• Предыдущая
• 29/106
• Следующая

Дверь растворилась. Вошел человек с лицом, заросшим щетиной.

– Что случилось, Адель?

– Ничего. Подумать только! Иск! Пускай подает в суд – сама же и сядет. Ее посадят первую, как пить дать. Придется же ей сознаться, что сделала аборт. Но попробуй-ка докажи, что это я… Не выйдет!

Мужчина с черным от щетины лицом промычал что-то невразумительное.

– Помолчи, Роже! – сказала мадам Буше. – Ступай отсюда!

– Брюнье пришел.

– Ну и что с того? Пусть подождет. Ты ведь знаешь…

Роже кивнул и исчез. Вместе с ним исчез и сильный запах коньяка. Равик потянул носом.

– Старый коньяк, – сказал он. – По меньшей мере тридцати, а то и сорокалетней выдержки. Блажен человек, который уже днем пьет такой коньяк.

С минуту мадам Буше остолбенело глядела на него. Затем медленно произнесла:

– Верно. Хотите рюмочку?

– Почему бы и нет?

Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно подошла к двери.

– Роже!

В дверях появилось все то же заросшее черной щетиной лицо.

– Опять лакал дорогой коньяк? Не ври – от тебя несет! Принеси бутылку! Не возражай! Неси!

Роже принес бутылку коньяку.

– Я налил рюмочку Брюнье, а он заставил и меня выпить за компанию.

Буше ничего не ответила. Она закрыла дверь и достала из шкафчика рюмку фигурного стекла, на которой была выгравирована женская головка. Равик с отвращением посмотрел на нее. Буше налила коньяк и поставила рюмку на расшитую павлинами скатерть.

– Мне кажется, вы разумный человек, мсье, – сказала она. Как ни странно, женщина эта внушала к себе своеобразное уважение. Ее нельзя было назвать железной, как выразилась Люсьенна; но что гораздо хуже – она была резиновой. Железо можно сломать, резину – не сломаешь. Ей решительно невозможно было возражать.

– Аборт вы сделали неудачно, – сказал Равик. – Это привело к тяжелым последствиям. Разве сказанного недостаточно, чтобы вы вернули деньги?

– А вы возвращаете деньги, если пациент умирает после операции?

– Нет. Но бывают случаи, когда мы оперируем бесплатно. Так, например, было с Люсьенной. Буше взглянула на него.

– Тогда тем более! Чего же она подымает шум? Могла бы только радоваться.

Равик взял рюмку со стола.

– Мадам, – сказал он. – Я преклоняюсь перед вами. Вас голыми руками не возьмешь.

Женщина медленно поставила бутылку.

– Мсье, многие не раз пытались это сделать. Но вы, похоже, благоразумнее других. Думаете, все эти дела доставляют мне сплошное удовольствие или приносят один только доход? Из трехсот франков сто забирает полиция. Иначе я вообще не могла бы работать. Вот опять один явился… Всех ублажай деньгами, без конца только и приходится это делать. Иначе ничего не получится. Пусть все останется между нами, а захотите раздуть дело – от всего отопрусь, и полиция спрячет концы в воду. Можете мне поверить.

– Очень даже верю.

Буше бросила на него быстрый взгляд. Убедившись, что он и не думает шутить, она взяла стул и села. Стул в ее руках казался легким как перышко. В этой жирной туше, видимо, крылась огром – ная физическая сила. Она налила Равику еще одну рюмку коньяку, предназначенного для умасливания полицейских чиновников.

– Триста франков… На первый взгляд – куча денег. Но, кроме полиции, сколько еще всяких расходов! Квартирная плата – в Париже она намного выше, чем где бы то ни было. Белье, инструменты – мне они обходятся вдвое дороже, чем врачам. А комиссионные тем, кто доставляет клиентов, а взятки… И всем угождай. Вино, подарки к Новому году, ко дню рождения чиновникам и их женам. Всего не перечесть, мсье! Подчас самой ничего не остается.

– Против этого не возразишь.

– Тогда против чего же вы возражаете?

– Против того, что произошло с Люсьенной.

– А у врачей разве не бывает осечек? – быстро спросила Буше.

– Далеко не так часто.

– Мсье! – Она гордо выпрямилась. – Я поступаю по-честному. Всякий раз предупреждаю, что может получиться неладно. И ни одна не уходит. Плачут, умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, если не помогу. Чего только тут не насмотришься. Валяются в ногах и умоляют! Вот шкафчик из орехового дерева. Видите, полировка ободрана? Это в порыве отчаяния сделала одна весьма состоятельная дама. И я ее выручила. У меня в кухне стоит банка

– десять фунтов сливового джема. От нее, вчера прислала. Могу вам показать. И заметьте – в знак благодарности, деньги-то уже были уплачены. Вот что я вам скажу, мсье. – Голос Буше окреп. – Называйте меня шарлатанкой – пожалуйста… А вот другие называют меня благодетельницей и ангелом.

Она встала. Величественно ниспадали складки ее кимоно. Канарейка в клетке, словно по команде, запела. Поднялся и Равик. В своей жизни он видел немало всяческих мелодрам, но тут было ясно, что Буше нисколько не преувеличивает.

– Хорошо, – сказал он. – Мне пора идти. Люсьенну, скажем прямо, вы не облагодетельствовали.

– Посмотрели бы вы на нее, когда она была у меня! Чего ей еще надо? Здорова, ребенка нет, ведь это все, чего она хотела. И за клинику платить не надо.

– Она уже никогда не сможет иметь детей. На мгновение Буше казалась озадаченной, но тут же невозмутимо заметила:

– Тем лучше. Горя знать не будет, потаскуха грязная.

Равик понял, что тут ничего не добьешься.

– До свидания, мадам Буше, – сказал он. – Мне было весьма интересно побеседовать с вами.

Она приблизилась к нему вплотную. Равик боялся, что на прощание она подаст ему руку. Но она и не думала этого делать.

– Вы рассуждаете здраво, мсье, – сказала она проникновенным тихим голосом. – Куда разумнее других врачей. Жаль, что вы… – Она остановилась и ободряюще посмотрела на него. – Иной раз… Иногда мне бывает нужен толковый врач. Он мог бы быть очень полезен…

Равик ничего не ответил. Он ждал, что последует дальше.

– Вам бы это отнюдь не повредило, – добавила Буше. – Особенно в отдельных, особых случаях.

Она умильно смотрела на него, как кошка, которая делает вид, будто любуется птичкой.

– Порой попадаются весьма состоятельные клиентки… Гонорар, разумеется, только вперед. А что до полиции – можете быть спокойны, совершенно спокойны… Думаю, несколько сот франков дополнительного заработка вам не повредят… – Она похлопала его по плечу. – Мужчине с такой внешностью…

Широко улыбаясь, она снова взяла бутылку.

– Ну, что вы на это скажете?

– Благодарю, – сказал Равик, отстраняя бутылку. – Достаточно. Мне нельзя много пить.

Он с трудом заставил себя произнести эти слова – коньяк был великолепен. Бутылка без фирменной этикетки, наверняка из первоклассного частного погреба.

– Об остальном подумаю. Вскоре зайду к вам опять. Хотел бы посмотреть ваши инструменты. Может быть, посоветую что-нибудь.

– В следующий раз я покажу вам свои инструменты. А вы мне ваш диплом. Доверие за доверие.

– Вы уже доказали, что кое в чем мне доверяете.

– Ничуть, – усмехнулась Буше. – Я только сделала вам предложение и в любую минуту могу от него отказаться. Вы не француз, вас выдает произношение, хотя говорите вы свободно. Да вы и не походите на француза. Скорее всего вы эмигрант. – Она улыбнулась еще шире и окинула его холодным взглядом. – Ведь вам не поверят на слово и еще, чего доброго, потребуют предъявить французский диплом, которого у вас нет. Там в передней сидит полицейский чиновник. Если хотите, можете тут же донести на меня. Но вы этого, конечно, не сделаете. А над моим предложением стоит подумать. Ведь вы не назовете мне ни своего имени, ни адреса, не правда ли?

– Нет, – сказал Равик, чувствуя себя побежденным.

– Так я и думала. – Теперь Буше и в самом деле напоминала чудовищно раскормленную кошку-великаншу. – До свидания, мсье. Поразмыслите на досуге над моим предложением. Я уже давно хочу привлечь к работе врача из эмигрантов.

Равик улыбнулся. Он хорошо понимал ее: такого врача удалось бы полностью прибрать к рукам. Случись что-нибудь – он один будет в ответе.

• Предыдущая
• 29/106
• Следующая