Глаголют стяги - Наживин Иван Федорович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая

— Почему не вышли вы на жаризну всенародную?

— У нас свои боги… — весь бледный, обняв сына за плечи, отвечал варяг с высокого крыльца. — Вас никто не неволит кланяться чужим богам, и вы никого не невольте…

Но ему не дали долго разговаривать. Толпа яростной волной всплеснула на высокое крыльцо и через несколько мгновений уже волочила, остервеняясь всё более и более, два окровавленных, изуродованных трупа по двору и тащила пожитки.

— Добре!.. — кивнул своим чубом Володимир, когда гридни донесли ему об этом. — А теперь собирайтесь, детишки, на почестный пир: надо подвиги ваши ратные восславить… А там скоро и в полюдье идти. Уж потрудимся…

И скоро высокая гридница княжая зашумела весёлым пиром. Князь сидел в переднем углу, а вокруг него пили чубатые, уже русские богатыри его, которых и сам он искал повсюду, Русской земле наизберечь, а себе на вспоможенье, и которые и сами уже шли к нему, стольному князю, со всех сторон. Был тут и Порей-полочанин, ростом словно и не величек, а ноготок остёр: его меч кусал ядовито, как змея, и не было от него человеку спасения; и был тут и Емин-новогородец, разгульный и шумный, и Сирко Благоуродливый из славного Галича, больше похожий на чудище из сказки древлей, чем на человека, и славный Рохдай, и Тимоня Золотой Пояс, доспехами веденецкими блистающий, и Ратибор с Поморья, весь исколотый и изрубленный, и мужики-заолешане, которые за семерых ели и никогда словно насытиться не могли… Не мало было и совсем молодых петухов, которые задорно клали голову за землю Русскую… И всякий сидел там, где хотел, — у князя Володимира доброе присловье было: кто до молодцов дородился, тот сам себе место найдёт…

А у окон косящатых Боян, певец знатный, с гуслярами своими приютился. Голос у него был не сильный, но чистый и звонкий, как лесной ключ, и князь никак не мог досыта наслушаться его. А как складывал он песни свои — камень, и тот заплачет!.. Правду, знать, старики говаривали, что певца добра милуют боги…

И поднял старый Блуд турий рог, в золото оправленный:

— Дружина пьёт за тебя, княже!.. Да пошлют тебе боги многие лета…

Низко поклонился Володимир дружинникам своим.

— Пью за дружинушку мою хоробрую!..

И, закинув назад чубатую голову, он допил всё, что оставалось в роге Блуда, — за братство, за любовь, за здоровье. Отказаться от такой здравицы не мог никто и ни под каким предлогом. И крепко крякнул: «Ну и мёд!..»

— А вот что это, дружинники, значить должно, — вдруг поднялся с конца стола басовитый голос славного Рохдая, — что князь заставляет свою дружину деревянными ложками хлебать?.. Гоже ли это дружине княжеской?

— Верно!.. — со смехом поддержали витязи. — То русскому имени поруха… Скуп, скажут, в Киеве князь сидит.

Володимир, смеясь, стукнул кулаком по столу.

— Не в бровь, а в глаз!.. — воскликнул он весело. — Сегодня же прикажу вам всем серебряные ложки выковать. Золотом и серебром верной дружины себе не купишь, а с дружиной и золота, и серебра я найду сколько хочется… Верно!..

И он подмигнул Бояну: начинай-де… Но только тот положил персты свои на струны яровчатые, как через порог шагнул отрок.

— Ты что, Якун?.. — ласково спросил Володимир.

— Да там вой новый подъехал, хочет видеть твои очи ясные, княже… — отвечал отрок. — Уж так-то могутен — взглянуть страшно…

— Воев нам и надобно!.. — вскричал весело князь. — Веди его сюда!

И среди шума гридницы послышался вдруг медлительный, тяжкий шаг, и, закрыв собой всю дверь, на пороге встал заезжий гость. Немудрящ был воинский убор его, но зато сам — вот это был так в самом деле богатырь!.. Было ему уже под сорок, и в курчавой бороде его, под носом картошкой, уже виднелись серебристые нити. Могутное тело так и распирало кольчугу ржавую. Лапам железным позавидовал бы любой матёрой медведь. А ножища — одного удара её, казалось, было бы довольно, чтобы повалить башню-костёр на стенах вражеских. Умные, мягкие, медвежьи глаза его не торопясь обежали всю застолицу, и, сняв свой ржавый шелом с головы курчавой, великан поклонился сперва несколько ошеломлённому Володимиру, а потом и всем дружинникам, восторженно глядевшим на гостя со всех сторон.

— Слышал я, батюшка, Володимир-князь, что нужны тебе работнички… — не торопясь проговорил приезжий. — Принимаешь ли нас, воев, батюшка, себе на почесть-хвалу, земле Русской наизберечь?

— Да как же мне вас не надо-то! — весело воскликнул Володимир. — Я везде ищу вас, везде спрашиваю… Ты отколь приехал-то, добрый человек, которого городу, которой земли? Как зовут молодца по имени, величают по изотчеству?

— Из земли я из Суздальской, княже, из-под города Мурома, из села Карачарова… — не торопясь отвечал богатырь. — А величать нас, мужиков серых, никто не величает — разве когда кулаком по шее. Вот послужу тебе годок-другой, авось тогда и величанье выслужу… А в деревне меня посели наши все Чеботком прозывали…

— Ай да Чеботок!.. — загрохотала застолица. — Ай да муромец!..

— Ну, муромец, и рад я тебе!.. — воскликнул Володимир. — Садись, отдыхай, пируй, а там пожалую я тебя и конём богатырским, и мечом булатным, и броней венецейской, буду дарить молодца чистым серебром, красным золотом, скатным жемчугом… Жалуй ко мне в передний угол… Ну, ребятишки, красному гостю — красное место, раздайся!..

Селяк-богатырь, не чинясь, сел на указанное ему место туча тучей. И Сирко Благоуродливый, подняв чашу, крикнул:

— Эй, Боян, жива душа… Ну, для гостя дорогого славу!..

Боян тряхнул своими русыми кудрями, положил руки на струны яровчатые и посмотрел на своих гусляров. И вдруг зазвенел его чистый, высокий голос:

— Слава!.. — ударила вся гридница.

Пророкотали нарядно струны гусляров, и снова вступил Боян:

Дружина повскакала с мест и, потрясая мечами грянула снова:

— Слава!..

Володимир сиял своей доброй, масленой улыбкой, его душили слёзы. Он не понимал, что не ему лично гремит эта слава, а тому, кто стоит волею Рока на челе земли Русской.

вывел, разгораясь, Боян.

— Слава!.. — грянули богатыри.

И Володимир поднял рог свой турий и среди грома оружия, звона струн яровчатых и кликов дружины пил на нового гостя своего. Тот честно встал, низко поклонился князю и, приняв от него чуть початый им рог, одним духом опорожнил его, осанисто крякнул и, низко поклонившись князю за честь, сел, и по знаку Володимира чашники снова наполнили чаши и рога мёдом вековым, душистым и неодолимым.

звенел Боян, —

И все — и Рохдай славный, и Порей-полочанин, и Емин, человек новогородский, и Сирко Благоуродливый, и Тимоня Золотой Пояс, и Ратибор, и мужики-заолешане, и молодые гридни, и старые богатыри опять на князя пили, на муромского богатыря, на стольный град Киев и, поверх всего, на великую землю Русскую… И во дворе челядь княжая и вокруг двора кияне проходящие прислушивались и покачивали головами:

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая