Птичьим криком, волчьим скоком - Громыко Ольга Николаевна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/14
• Следующая

Ведьмарь издалека углядел копошившегося у плотины человека, с приговором сыплющего вдоль мельничного колеса белые комочки из миски. При первых заморозках, когда вода у берега покроется тонкой корочкой льда, опытный мельник умасливает Водяного нутряным жиром, свиным или коровьим – «чтобы колеса не скрипели». Иначе смазки для колес не наберешься: Водяной за зиму слижет ее с буксов и осей, намертво заклинит хитроумное устройство, хоть ты перекладывай его по весне.

В прежние времена, говорят, в плотину живьем замуровывали сирот – чтобы умилостивить Водяного, чтобы не размыл, осерчав, плотину, не сорвал колесо – да паводком, насмехаясь, не забросил на крышу мельницы. Нынче же в залог Водяному оставляют курицу – а может, брешут мельники, что только курицу… Кто с духами знается, тому веры нету.

Через поле к плотине неспешно брели два коня – гнедой да белый с редким черным крапом. Гнедой гордо помахивал длинным черным хвостом, белый сиротливо поджимал голую репицу, без спросу обстриженную шкодливыми мальчишками на лески. Кони шли бок о бок, и Ивор не сразу углядел между ними маленькую девочку, беспечно сжимавшую в правом кулачке поводья обоих жеребцов. В левой руке девочка несла ветку калины, тронутую морозом: льдисто-прозрачными стали яркие ягоды в кистях, растеряв половину горечи. Могучие кони смирно трусили за малявкой, едва достигавшей их животов.

Его тоже заметили.

– Ведьмарь идет! – вскрикнула-взвизгнула девчушка. Вздрогнул, обернулся мельник, любопытно выглянула из оконца светловолосая девушка, чернившая брови угольком. Выпустив поводья, девочка побежала навстречу пригнувшемуся ведьмарю и с радостным: «Ивор!» повисла у него на шее. Ведьмарь выпрямился, поудобнее перехватил девочку и пошел навстречу мельнику, торопливо спускавшемуся с плотины.

– Знатные нынче гости к нам пожаловали, как я погляжу! – подходя, добродушно заметил мельник. Вытер сальные руки о передник, протянул гостю правую ладонь.

– Нашел знать… – усмехнулся ведьмарь, спуская девочку на землю и отвечая на рукопожатие.

Рыжко и Сивко подумали-подумали, да и пошли себе в ворота конюшни, точно зная, что за время их прогулки в яслях появилось душистое клеверное сено.

– По чью головушку заявился, старый ворон?

Ивор чуть крепче стиснул пальцы.

– По твою, Еловит…

– Врешь, не возьмешь! – уверенно сказал мельник, в свой черед выжимая руку.

Покряхтели и рассмеялись, расцепились, потряхивая занемевшими пальцами.

– Порыбачить, поди, надумал? Не поздновато ли спохватился?

– В самый раз. Вот только червей для наживки у тебя накопаю.

– Этого добра навалом. Что ж, заходи, гостем будешь. – Еловит гостеприимно показал на свою избу-мельницу, помаленьку пыхающую дымком сквозь закопченный душник[15] в верхнем венце.[16]

Чернобровая красавица распахнула дверь им навстречу, смущенно улыбнулась ведьмарю и попыталась было выскользнуть во двор, отгородившись гостем от мельника, да Еловит ловко цопнул ее за беличий ворот кожушка.

– Куда, негодница?!

– Ой, батюшка, пусти! – взмолилась девушка. – Я недалече, до Проськи и обратно!

– А кто отцу родному рукавицы на зиму связать собирался, да все откладывает?

– Свяжу, свяжу! – Она со смешком вывернулась из отцовской руки и яркой птахой порхнула на волю, только малиновая лента в косе мелькнула.

– А средняя где? – крикнул Еловит ей вслед.

– У Проськи! Мы ненадолго!

– Как же, ненадолго… – проворчал мельник. – Опять придется впотьмах хворостину выламывать, посиделки ихние разгонять. Беда с этими девками – корми их до поясной косы, а потом уйдут со двора и не оглянутся.

– Неправда, батюшка, я с тобой насовсем останусь! – пискнула малышка, путаясь под ногами.

Отец шутливо дернул за коротенькую встопорщенную косичку.

– Посмотрим, эк ты запоешь, когда косища до колен вытянется. Возьмет тебя за нее добрый молодец, как Жучку за сворку, и сведет со двора!

– А я возьму да обрежу!

– Попробуй только! – сурово пригрозил мельник. – Не режь косы, не позорь моих седин – девка без косы, что мужик без… носа.

Ивор усмехнулся, отлично понимая, какого носа недостает у мужика. Детей у Еловита, как нарочно, три девки, и женихи во двор не больно спешат. Старшая уже в перестарках значится, девятнадцатый годок пошел, средняя только-только в пору входит, а младшей на Семуху[17] семь лет сравнялось. Красивые девки, все русоволосые, зеленоглазые, как водяницы, а уж языкатые – не приведи боги. Вестимо, отцовы баловницы. Женихи, поди, не столько кумовства с Водяным чураются, сколь шуток да насмешек красоток злоязыких. Только справного парня Водяным не отпугнешь, острым словцом не отвадишь – найдет-таки коса на камень, сыщутся смельчаки, перешутят-перебалагурят добрые молодцы обеих старшеньких. Глядишь – стыдливо опустятся зеленые глаза, замкнутся дерзкие уста, вспыхнут румянцем щечки, а вскорости рыжие кони примчат к мельнице изукрашенную повозку, и не уйдут сваты, как прежде бывало, с тыквой во весь обхват…

Младшая дочь, Радушка, о своих женихах еще не помышляла, помогала только гонять сестриных – то «нечаянно» щи им на праздничную рубашку вывернет, то кошку царапучую в руки сунет: «Подержи Мурку, дяденька!», а то, сестрой подученная, торчит рядом с ней в горнице, как приклеенная – не дает горе-жениху к устам сахарным прильнуть, слово главное молвить, да еще грозится «батюшке сказать». Не скажешь по ней, проказнице, что родилась Радушка слабенькой, писклявой, а после смерти матери и вовсе зачахла, как веточка надломленная. Носил ее отец по ведуньям-шептухам, те что только не делали: и осинку молодую клиньями надвое разнимали, дитя через раскол проносили, приговаривали: «Подите, сухоты, в чистое поле, грызите горькую осинку, самую вершинку», и водой сквозь решето на темечко прыскали, и к печке пяточками прикладывали, и дымом орешниковым дышать давали – ничего не помогало.

А в черную ночь на изломе зимы Радушка умолкла и засобиралась на тот свет.

Говорили про ведьмаря – будто берет он себе душу человеческую и черпает из нее силу, пока не исчезнет она бесследно, а в тело больного поселяет злого духа. Тот дух, как освоится, сей же час людям вредить начинает: порчу на скот наводит, родичей промеж собой ссорит, воду в колодцах мутит, бури да засухи засылает.

Только меньше всего думал о злых духах ослепленный горем отец, холодной зимней ночью нахлестывающий спотыкающегося в темноте коня! Конь-таки повалился, подвернул ногу – версты не добежал. Полетел мельник головой в сугроб, да не шею берег – ребенка, на груди под тулупом спрятанного. Подхватился с колен, даже шапку оброненную подбирать не стал, так и побежал дальше, простоволосый, обжигая горло морозом. Закричал страшно, заколотил ногами в дверь избушки, словно волки за ним гнались – поди не открой! Повалился в ноги заспанному ведьмарю и, пока тот с трудом соображал, что к чему, взмолился о помощи, прообещав свою душу – ничего другого у него не оставалось, все деньги по шептухам разошлись. Долго еще мельник плакал и ломал руки, нес ерунду, пока ведьмарь в сердцах не вышвырнул его за воротник в сенцы, вдогонку обругав по-черному, чтобы не мешал смотреть ребенка. Иной раз крепкое словцо оказывается действеннее уговоров и увещеваний. Так оно и вышло – опомнился мельник, притих в углу, ожидая исхода.

Довольно скоро ведьмарь вынес ему ревущую, брыкающуюся девчонку, брезгливо сунул в руки вместе с мокрой пеленкой, молвил: «Забирай свою криксу… да смотри не проговорись в деревне, что ко мне носил… еще насудачат чего, подменышем окрестят – житья девчонке не будет».

Заикнулся было мельник об оплате, но ведьмарь только рукой махнул. Что, мол, с тебя возьмешь? Проку мне с твоей души, как с козла молока…

Так бы и закончилась эта история, не наберись мельник смелости, не заседлай по осени только-только переставшего хромать коня, не вернись к затерянной в лесу избушке. Принес денег, сколько успел скопить, привез показать крепенькую годовалую дочку.

• Предыдущая
• 8/14
• Следующая