Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 4

• Предыдущая
• 4/19
• Следующая

Я их узнал сразу же. Кладовщик Эдуарде Касти-льо цепко держал за шею Хулио Амадора Карабальо, на котором был спасательный пояс, потому что в момент катастрофы он нес вахту.

Хулио Амадор кричал:

— Крепче держитесь, Кастильо!

Они барахтались среди разбросанных товаров метрах в десяти от меня.

С другой стороны находился Луис Ренхифо. За несколько минут до того я видел его на эсминце, он пытался выбраться из воды, зажав в поднятой правой руке наушники. Не потеряв своей всегдашней выдержки и уверенности, с которой Луис заявлял, что скорее море вывернет наизнанку, чем его, он скинул рубашку, чтобы легче было плыть, но при этом потерял спасательный пояс. Даже не видя его, я все равно узнал бы Луиса по голосу.

— Эй, толстяк! Греби сюда! — крикнул он.

Я поспешно схватился за весла и попробовал подгрести к товарищам. Хулио Амадор, которого крепко держал за шею Эдуарде Кастильо, приближался к плоту. За ним, далеко позади, показалась маленькая и одинокая фигурка четвертого моряка, Района Эрреры, который махал мне рукой, уцепившись за ящик.

Если бы меня заставили выбирать, я не знал бы, к кому из друзей ринуться прежде всего. Однако, увидев Рамона Эрреру, зачинщика драки в Мобиле, весельчака из Архоны, который лишь несколько минут тому назад лежал рядом со мной на корме, я изо всех сил погреб к нему. Но мой почти двухметровый плот оказался ужасно неповоротливым в разбушевавшемся море. Вдобавок мне пришлось грести против ветра. По-моему, я не смог продвинуться ни на йоту. В отчаянии поглядев по сторонам, я увидел, что Рамона Эрреры на воде уже нет. Только Луис Ренхифо уверенно плыл к плоту. Я не сомневался, что он доберется, ибо помнил его оглушительный храп, похожий на звуки тромбона, и был убежден, что Луисова сила воли сильнее моря.

Хулио Амадор все возился с Эдуардо Кастильо, не давая ему соскользнуть с шеи. До плота им оставалось меньше трех метров. Я подумал, что, если они подберутся чуть поближе, я смогу протянуть им весло. Но гигантская волна подбросила плот в воздух, и, взлетев на высоченном гребне, я увидел мачту уплывавшего эсминца. Когда же вновь опустился вниз, Хулио Амадор и цеплявшийся за его шею Эдуардо Кастильо исчезли. А Луис Ренхифо по-прежнему спокойно плыл к плоту, до которого ему оставалось всего два метра.

Не знаю, почему я совершил такую глупость: уверившись в бесплодности попыток продвинуться вперед, воткнул весло в воду, словно стараясь удержать плот на месте, пригвоздить его к воде. Уставший Луис Ренхифо приостановился, поднял руку — как тогда, когда держал наушники, — и опять крикнул: — Греби сюда, толстяк!

Ветер не переменился. Я прокричал в ответ, что не могу грести против ветра, и попросил поднатужиться, сделать последний рывок, но, по-моему, он меня не услышал. Ящики с товарами исчезли, плот плясал из стороны в сторону на волнах. В мгновение ока я очутился в пяти с лишним метрах от Луиса Ренхифо. Но он подныривал под волны, чтобы они не относили его далеко от плота. Я стоял, держа наготове весло, и ждал, когда Луис Ренхифо подберется так близко, что сможет до него дотянуться. Но он уже утомился и начал отчаиваться. Потом, уже идя ко дну, Луис снова крикнул:

— Толстяк!… Толстяк!…

Я заработал веслами, но опять безрезультатно. Сделал последнюю попытку дотянуться до Луиса, но его поднятая рука, которая совсем недавно спасала от воды наушники, теперь сама навечно погрузилась в воду, в каких-нибудь двух метрах от весла.

Бог весть сколько времени я стоял с поднятым веслом, балансируя на плоту. Стоял и пристально вглядывался в море. Ждал, что вот-вот кто-нибудь из друзей выплывет на поверхность. Но в море было пусто, а крепчавший ветер рвал на мне рубашку, воя, точно собака. Ящики с товарами исчезли. Судя по неуклонно удалявшейся мачте, эсминец не затонул, как мне показалось вначале. На душе полегчало: за мной вот-вот приплывут, подумал я. И решил, что кто-нибудь из моих товарищей, наверное, добрался до второго плота. По идее, им ничто не могло помешать. Эти плоты, как и прочие на нашем эсминце, не были оснащены. Их в общей сложности имелось шесть штук, не считая шлюпок и вельботов. Я не видел ничего удивительного в том, что мои товарищи добрались, подобно мне, до плотов, и думал, что эсминец нас уже разыскивает.

И тут я вдруг осознал, что в небе светит солнце. Знойное, раскаленное, словно металл, полуденное солнце… Я тупо, еще не до конца придя в себя, взглянул на часы. На них было ровно двенадцать.

Когда Луис Ренхифо в последний раз спросил меня на эсминце, сколько времени, было полдвенадцатого. Без четверти я опять поглядел на часы: это произошло еще до катастрофы. Когда же я посмотрел на циферблат на плоту, стрелки показывали ровно двенадцать. Мне казалось, прошла целая вечность, а в действительности прошло всего десять минут с тех пор, как я в последний раз глядел на часы, находясь на борту эсминца, и за это время я успел доплыть до плота, пытался спасти товарищей, а потом стоял, как истукан, вглядываясь в пустое море, вслушиваясь в резкий вой ветра и думая, что мне придется минимум два, а то и три часа ждать, пока меня подберут.

«Два— три часа», -прикинул я.

И подумал, что это невероятный срок для человека, который остался в море один. Но я постарался смириться с такой участью. У меня не было ни пищи, ни воды, и я полагал, что к трем часам жажда станет невыносимой. Солнце пекло мне голову, начинало жечь высохшую и задубевшую от соли кожу. Я потерял при падении фуражку и потому прежде всего намочил голову водой, а затем сел на край плота и принялся ждать своих избавителей.

Только тогда я впервые ощутил боль в правом колене. Мои синие форменные брюки из грубой ткани промокли, так что я с превеликим трудом смог закатать их выше колен. А закатав, содрогнулся: под коленной чашечкой зияла глубокая рана, этакий полумесяц. То ли я поранился об обшивку корабля, то ли уже в воде порезал ногу… Но, как бы там ни было, боль я ощутил лишь на плоту, и хотя рану немного жгло, она перестала кровоточить и подсохла — наверное, из-за морской соли. Не зная, чем себя занять, я произвел досмотр вещей. Мне хотелось выяснить, с чем я остался в открытом море. Оказалось, с часами, которые были идеально точны, меня так и подмывало посмотреть на них каждые две-три минуты. Кроме того, при мне было золотое кольцо, купленное в прошлом году в Картахене, цепочка с образком Девы Марии дель Кармель, приобретенная тоже в Картахене у одного моряка за тридцать пять песо… Из карманов я выудил лишь ключи от моего шкафчика на эсминце и три рекламные открытки, которые мне дали в мобильском магазине одним январским днем, когда мы с Мэри Эдресс пошли за покупками. Делать мне было нечего, и я принялся читать надписи на открытках, пытаясь хоть как-то убить время, пока за мной не пришлют спасателей. Почему-то эти открытки показались мне своего рода шифрованными записями, которые потерпевшие кораблекрушение моряки кладут в бутылки. Наверное, окажись у меня тогда под рукой бутылка, я засунул бы в нее одну из этих открыток, чтобы поиграть в кораблекрушение, а вечером позабавить своим рассказом друзей в Картахене.

В четыре часа ветер унялся. Я не видел вокруг ничего, кроме моря, и не имел никаких ориентиров, а потому лишь через два с лишним часа понял, что плот движется вперед. На самом же деле, как только я на него взобрался, ветер погнал его по прямой с такой бешеной скоростью, которую я, орудуя веслами, никогда в жизни не сумел бы развить. И все же я понятия не имел, где я и что со мной происходит. Я не знал, куда несется плот: к берегу или в открытое море. Последнее казалось мне более вероятным, так как я всегда считал, что волны не могут прибить к берегу предмет, находящийся в двухстах милях от суши, и уж тем более такую громоздкую конструкцию, как плот с человеком.

• Предыдущая
• 4/19
• Следующая