Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 18

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая

Так окончилось мое путешествие. Доктор Умберто Гомес, первый врач, который меня осмотрел, сообщил мне великую весть. Он приберег ее напоследок, желая сначала удостовериться, что я в состоянии ее вынести. Потрепав меня по щеке и приветливо улыбнувшись, он заявил:

— Вы сейчас отправитесь на самолете в Картахену. Там вас ожидают родные.

Вот уж не подозревал, что можно стать героем только потому, что проторчишь десять дней на плоту, терпя муки голода и жажды. Хотя, если разобраться, у меня ведь просто не было другого выхода! Окажись на плоту запас воды, галеты, компас и рыболовные снасти, я тоже был бы сейчас жив, но меня не считали бы героем. Следовательно, мой героизм проявился исключительно в том, что я за десять дней не помер от голода и жажды.

Я совершенно не стремился стать героем. Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли уж судьба подсунула мне такую конфетку с сюрпризом, окружив мое спасение ореолом героизма, мне приходится с этим героически мириться.

Меня спрашивают, каково чувствовать себя героем. Ей-богу, не знаю, что отвечать на подобные вопросы! Я лично чувствую себя как прежде. Я не изменился ни внешне, ни внутренне. Солнечные ожоги прошли, шрам на колене зарубцевался. Я прежний Луис Алехандро Веласко и на большее не претендую.

А вот люди вокруг — те изменились. Друзья полюбили меня еще сильнее, а враги, наверное, еще сильнее возненавидели. Хотя, по-моему, у меня нет врагов. Когда меня узнают на улице, то глазеют как на диковинную зверушку. Поэтому я решил ходить в штатском, пока люди не позабудут о том, что я пробыл десять дней на плоту без воды и пищи.

Первое, что ощущаешь, став важной персоной, — это что люди обожают слушать твои рассказы. Они готовы внимать тебе когда угодно и где угодно. Я понял это в военно-морском госпитале в Картахене, где ко мне специально приставили охранника, чтобы со мной нельзя было поговорить. Я знал, что, выйдя из больницы, должен буду поведать о случившемся всему свету, ведь, по словам охраны, в Картахену съехались журналисты со всей страны и все они жаждали написать обо мне и опубликовать мои фотографии. Один из газетчиков, обладатель шикарных двадцатисантиметровых усов, сфотографировал меня пятьдесят с лишним раз, но расспросить меня ему так и не позволили. Другой оказался побойчее. Он переоделся врачом, обманул охранника и про брался ко мне в палату. В результате парень добился шумного и вполне заслуженного успеха, хотя ради этого ему пришлось прибегнуть ко лжи.

Ко мне в палату допускали только моего отца, охранников, врачей и санитаров военного госпиталя. Но однажды туда явился врач, которого я прежде не видел. Совсем юный, в белом халате, очках и с фонендоскопом на шее. Он ворвался внезапно, не говоря ни слова.

Дежурный унтер-офицер растерянно уставился на него и попросил документы. Пошарив по карманам, юный врач сказал, что он их забыл. Унтер-офицер заявил, что без специального разрешения администрации разговаривать со мной запрещено, и они отправились к начальству. Через десять минут оба вернулись в палату.

Дежурный унтер-офицер вошел первым и предупредил меня, что врачу разрешили произвести пятнадцатиминутный осмотр.

— Он выдает себя за психиатра из Боготы, но, по-моему, это переодетый репортер, — добавил унтер-офицер.

— Почему вы так думаете? — спросил я.

— Потому что он очень напуган. Да и потом, психиатру фонендоскоп не нужен.

Тем не менее посетитель довольно долго беседовал с начальником госпиталя. Разговор шел о медицине вообще и о психиатрии в частности. Они пересыпали свою речь всякими мудреными медицинскими терминами и очень быстро нашли общий язык. Поэтому юноше разрешили поговорить со мной пятнадцать минут.

Не знаю, может, на меня так подействовало предупреждение унтер-офицера, но я сразу же, едва молодой человек вернулся в мою палату, решил, что на врача он не похож. Впрочем, на репортера он тоже не был похож, хотя я до этого никогда не видел репортеров. Скорее он смахивал на священника, переодетого врачом. Мне показалось, юноша не знал, с чего начать. На самом же деле он обдумывал, как удалить из палаты дежурного унтер-офицера.

— Пожалуйста, раздобудьте мне бумаги, — наконец попросил врач.

Он, видно, рассчитывал, что дежурный отправится за ней в контору. Но тому приказали не оставлять меня одного. Поэтому за бумагой он не пошел, а, выглянув в коридор, крикнул:

— Эй, принесите-ка писчей бумаги! Живо! Спустя мгновение бумага была в палате. Прошло

уже больше пяти минут, а врач не задал мне еще ни одного вопроса. Только получив бумагу, он начал осмотр: протянул мне листок и попросил нарисовать корабль. Я нарисовал. Тогда он попросил поставить под рисунком подпись. Я поставил. Затем пришлось, по его просьбе, нарисовать деревенский дом. Я постарался нарисовать как можно лучше, а рядом изобразил банановое дерево. Он опять попросил подписаться. Тут уж я окончательно убедился, что передо мной переодетый репортер. Но он уверял, что он врач.

Когда я кончил рисовать, молодой человек посмотрел на листки, что-то промямлил и начал расспрашивать меня о моих приключениях. Дежурный унтер-офицер перебил его, напомнив, что такие вопросы задавать не положено. Тогда врач осмотрел меня, как обычно осматривают больных. Руки у него были ледяные. Если бы дежурный их потрогал, он бы вышвырнул самозванца вон. Но я промолчал: очень уж меня подкупило волнение этого юнца и то, что он, наверное, журналист. Пятнадцать минут, отведенные для разговора, еще не истекли, а он уже пулей вылетел из палаты, прихватив с собой рисунки.

Ну и переполох поднялся на следующий день! Рисунки, снабженные стрелками и подписями, появились на первой полосе газеты «Эль Тьемпо».

«Я стоял здесь» — гласила надпись, а стрелка указывала на капитанский мостик. Это была неправ да, потому что я стоял не на мостике, а на корме. Но рисунки были мои.

Меня подговаривали написать опровержение, потребовать восстановления истины, но мне это показалось нелепостью. Я был в восторге от репортера, который прикинулся врачом, чтобы проникнуть в военный госпиталь. Если бы он мне тогда открылся, я бы наверняка придумал, как удалить из палаты дежурного унтер-офицера. Ведь, по правде говоря, мне в тот день уже разрешили рассказывать о моих приключениях.

Эпизод с репортером, переодевшимся врачом, весьма наглядно продемонстрировал мне, как велик интерес газетчиков к истории моего десятидневного пребывания в море. Она интересовала буквально всех. Мои друзья и те частенько просили ее повторить. Когда я, поправившись, прилетел в Боготу, моя жизнь круто изменилась. На аэродроме меня встретили честь по чести. Президент республики вручил мне орден и похвалил за геройство. В тот же день я узнал, что остаюсь на военной службе да еще меня повысят в звании.

Кроме того, меня поджидал сюрприз — предложения рекламных агентов. Я был очень доволен своими часами, которые верой и правдой служили мне во время морских скитаний. Но не подозревал, что фирме-изготовителю будет от этого какой-то прок. Однако они дали мне пятьсот долларов и новые часы. А за то, что я пожевал резинку определенной марки и разрекламировал ее, мне дали аж тысячу долларов! По воле судьбы фирма, изготовившая мои ботинки, отвалила мне за рекламу ее товара целых две тысячи. За разрешение передавать мою историю по радио я получил пять тысяч. Разве мог я подумать, что стоит помучиться от голода в море десять дней — и получишь такой доход?! Однако факт остается фактом: за последнее время я получил почти

десять тысяч песо. Однако повторить свои злоключения не согласился бы даже за миллион.

Жизнь ваш герой ведет самую обычную. Я встаю в десять утра. Иду в кафе поболтать с друзьями или в какое-нибудь агентство, изобретающее на основе моей одиссеи многочисленные рекламные объявления. Почти каждый день хожу в кино. Но имя моей спутницы сообщить не могу. Это единственное, что останется за рамками рассказа как не относящееся к делу.

• Предыдущая
• 18/19
• Следующая