Родни Стоун (др. изд.) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 43
- Предыдущая
- 43/57
- Следующая
Теперь я и сам увидел, что в двуколке сидит миссис Гаррисон.
Сэр Чарльз сделал кузнецу знак подойти к самой карете.
- Что привело вас сюда, Гаррисон? - спросил он вполголоса. - Никогда в жизни я никому так не радовался, но, признаюсь, никак не ждал увидеть вас тут.
- Но вы же знали, что я еду, сэр, - возразил кузнец.
- Понятия не имел.
- Как же так, сэр Чарльз, разве вас не известил об этом Каммингз, хозяин гостиницы в Монаховом дубе? Вот мистер Родни его знает.
- Мы его видели в Подворье короля Георга; он был мертвецки пьян.
- Чуяло мое сердце! - гневно вскричал кузнец. - Уж такой он человек - как войдет в раж, так и напьется, а тут услыхал, что я сам взялся за это дело, и вовсе голову потерял. Прихватил с собой целый мешок золотых, хотел все на меня поставить.
- Вот потому ставки и переменились, - сказал дядя. - Очевидно, другие последовали его примеру.
- Страх, как боялся, что он напьется! Даже слово с него взял, чтоб, как приедет, шел прямо к вам, сэр. У него была для вас записка.
- Насколько мне известно, он приехал в Подворье к шести часам, а я возвратился из Рейгета после семи; должно быть, к этому времени хмель вытеснил у него из головы все записки. Но где же ваш племянник Джим и откуда вы узнали, что понадобитесь здесь?
- Джим не виноват, что вы тут оказались в затруднении, сэр, слово даю. А мне велено драться вместо него, да и кем велено-то - только один и есть такой человек на свете, кого я сроду еще не ослушался.
- Да уж, сэр Чарльз, - вставила миссис Гаррисон, которая тем временем вылезла из двуколки и подошла к нам. - Пользуйтесь случаем, потому как больше вам моего Джека вовек не заполучить, хоть на колени станьте!
- Хозяйка моя спорт не одобряет, что верно, то верно, - сказал кузнец.
- Спорт! - с гневным презрением воскликнула миссис Гаррисон. - Скажешь мне, когда оно кончится, это ваше представление!
И она поспешила прочь, а после я видел, как она сидела в кустах, спиной к толпе, и, вся съежившись, зажимала уши ладонями и то и дело вздрагивала, терзаясь страхом за мужа.
Пока происходил этот торопливый разговор, шум в толпе все возрастал; нетерпение разгоралось, ибо назначенный час уже миновал и всех волновала нежданная удача: шутка ли, поглядеть на такого прославленного бойца! Гаррисона уже узнали, имя его передавалось из уст в уста, и не один видавший виды знаток и любитель бокса вытащил из кармана длинный вязаный кошелек, чтоб поставить несколько гиней на бойца старой школы против нынешней. Публика помоложе по-прежнему оказывала предпочтение чемпиону с Запада, и в разных частя огромного амфитеатра ставки заключались с некоторым перевесом в пользу одного или другого, смотря по тому, где чьих сторонников оказывалось больше. Между тем к лорду Крейвену, который все еще стоял подле нашей кареты, протолкался сэр Лотиан Хьюм.
- Я заявляю решительный протест! - сказал он.
- На каком основании, сэр?
- На таком, что сэр Чарльз Треджеллис выставляет не того бойца.
- Вы отлично знаете, что я не называл никакого имени, - сказал дядя.
- Все пари основывались на том, что против моего бойца выступит молодой Джим Гаррисон. И вдруг в последнюю минуту его подменяют другим, более опасным.
- Сэр Чарльз Треджеллис в своем праве, - решительно возразил Крейвен. - Он обязался выставить боксера либо моложе, либо старше определенного возраста, и, насколько я понимаю, Гаррисон вполне отвечает всем поставленным условиям. Вам уже исполнилось тридцать пять, Гаррисон?
- Через месяц стукнет сорок один, сэр.
- Прекрасно. Бой состоится.
Но увы! Существовала власть еще более неоспоримая, нежели власть спортивного судьи, и нам предстояло испытание, которым в старину нередко начинались, а порой и заканчивались подобные встречи. По равнине ехал верхом джентльмен в черном сюртуке и высоких охотничьих сапогах, и с ним еще двое всадников; они то скрывались из виду, спускаясь в ложбину, то вновь появлялись на каком-нибудь пригорке. Иные в толпе, кто понаблюдательней, давно уже с подозрением поглядывали на этого всадника, но большинство не обращало на него внимания, пока он не поднялся на вершину холма, откуда виден был весь амфитеатр; тут всадник осадил коня и громко провозгласил, что он, главный мировой судья графства Суррей, объявляет это сборище незаконным и предлагает толпе разойтись, а в случае неповиновения уполномочен разогнать ее силой.
Никогда до этой минуты я не понимал, сколь глубоки и неискоренимы страх и преклонение перед законом, которые много веков дубинками внушали служители закона воинственным и непокорным жителя Британских островов. Но вот появился человек всего лишь с двумя помощниками, а против него - тридцатитысячная гневная, обманутая в своих ожиданиях людская масса, в которой немало и профессиональных боксеров и попросту головорезов из самых опасных слоев общества, и, однако, именно этот одинокий человек неколебимо уверен в своей силе, а огромная толпа колышется и ворчит, точно лютый непокорный зверь, внезапно увидевший перед собой такую мощь, которой противиться бессмысленно и бесполезно. Однако мой дядя, а с ним Беркли Крейвен, сэр Джон Лейд и еще человек десять аристократов поспешно направились к всаднику в черном.
- Надо полагать, у вас имеется для этого официальное предписание? осведомился Крейвен.
- Да, сэр. Такое предписание у меня имеется.
- Тогда я вправе с ним ознакомиться.
Представитель власти протянул ему бумагу, и знатные любители спорта, сойдясь тесным кружком, принялись ее изучать, ибо почти все они и сами были судьями и законниками и надеялись к чему-нибудь придраться и объявить предписание недействительным. Наконец Крейвен пожал плечами и вернул бумагу.
- По-видимому, тут все правильно, сэр, - сказал он.
- Разумеется, правильно, - учтиво отвечал суррейский мировой судья. - И дабы вы не тратили понапрасну ваше драгоценное время, джентльмены, скажу раз и навсегда: я решил бесповоротно, что ни под каким видом не допущу во вверенном моему попечению округе никаких кулачных боев, хотя бы мне весь день пришлось неотступно следовать за вами.
Мне, новичку в этих делах, показалось, что больше надеяться не на что, но я не подозревал, сколь предусмотрительны устроители состязания и сколь удобны для таких встреч Кролийские холмы. Дядя, Крейвен, лорд Хьюм и еще несколько заправил наскоро посовещались.
- До границы с Хемпширом семь миль, а до Суссекса и шести нет, - сказал Джексон.
В честь нынешнего события прославленный боксер облачился в великолепный алый, с шитыми золотом петлями сюртук, шею повязал белым шарфом, надел шляпу с изогнутыми полями и широкой черной лентой, коричневые штаны до колен, белые шелковые чулки и туфли со стразовыми пряжками, - этот наряд выставлял в самом выгодном свете его атлетическую фигуру, а пуще всего - мощные "кеглеподобные" икры, которые прославили непобедимого боксера на всю Англию еще и как непревзойденного бегуна и прыгуна. Его суровое лицо с крупными, резкими чертами, пронзительный взор больших глаз и могучее сложение как нельзя лучше подходили тому, кого буйная, грубая толпа избрала своим главой и предводителем.
- Если мне дозволено будет предложить вам совет, поезжайте в Хемпшир, любезно вставил суррейский судья. - На границе Суссекса вас встретит сэр Джеймс Форд, а он столь же мало одобряет подобные сборища, как и я, хемпширский же судья мистер Мерридью из Лонг-Холла смотрит на них сквозь пальцы.
- Весьма вам признателен, сэр, - сказал дядя, величественно приподняв шляпу. - С позволения лорда Крейвена нам остается только избрать другую арену.
И мигом все вокруг закипело. Том Оуэн и его подручный Фого с помощью стражей ринга выдернули столбы, свернули канаты и потащили их прочь. Краба Уилсона закутали в несколько рединготов и на руках понесли к карете, а Гаррисон занял в нашей коляске место Крейвена. И вся огромная толпа - конные, пешие, всевозможные кареты и повозки - медленной широкой волной разлилась по вересковой равнине. Экипажи, по полсотни в ряд, тряслись и подскакивали на кочках и рытвинах, качаясь и ныряя, точно лодки на волнах. Порою с треском ломалась какая-нибудь ось, колесо, кружась, отлетало далеко в сторону, в заросли вереска, и коляска валилась набок, а все вокруг разражались хохотом и веселыми шутками по адресу незадачливых ездоков, сокрушенно взиравших на поломку. Потом кусты поредели, почва стала ровнее, и тогда пешие пустились бегом, всадники пришпорили коней, кучера защелкали бичами, и началась безумная, неистовая гонка вниз, по косогору, а желтое ландо и ярко-красная коляска, в которых ехали бойцы, неслись впереди всех.
- Предыдущая
- 43/57
- Следующая
