Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/146
• Следующая

И вот вместо Николая Второго на стене только большой тёмный квадрат. В тот день занятия прекратились. Ученики хлынули на улицы и увидели — улицы полны людей, возбуждённых, радостных, с красными бантиками в петлицах… С утра до вечера в этот день Виталий вместе со своими однокашниками ходил по городу. Он видел, как с фронтонов правительственных учреждений летели на мостовую вывески с золотыми орлами, видел, как под конвоем каких-то штатских провели начальника жандармского управления Владивостока. Он слышал в этот день много речей — митинги были на каждом углу. Он слышал впервые, как многотысячная толпа пела «Варшавянку» на Вокзальной площади, ту самую «Варшавянку», о которой недавно и говорить-то нельзя было вслух… Видел он и богатея хлеботорговца Игнатия Семёновича Плетнёва, который вышел на улицу с красным бантом на груди. Виталий удивился этому, а ему сказал кто-то в радостном упоении: «Теперь свобода для всех!..» Он видел в этот день многое, и казалось, жизнь навсегда изменилась и теперь всем станет очень хорошо…

Потом наступили будни. Опять появились трехцветные флаги. Вместо одних полицейских появились другие. По-прежнему Ромка Плетнёв ходил, задрав нос, а отец его ездил в огромном чёрном «Паккарде», правда, уже без красной розетки на груди. Опять трепались на ветру плакаты, призывавшие к войне до победного конца… И по-прежнему мать Лиды и Виталия рассчитывала каждую копейку, собираясь на базар, и сокрушённо качала головой, в который раз берясь за починку одежды Виталия… Лида сказала как-то матери, что революцию «недоделали»…

Трудно в тринадцать лет понимать сложные дела взрослых…

Несколько месяцев прошло с того памятного дня. У Лиды стали собираться незнакомые люди. О чем говорили они, трудно было понять. Только мать иногда с упрёком говорила: «Ой, Лидка, Лидка, не сносить тебе головы!.. Ну, мужчины вяжутся в это дело, а тебе то что до них! Выходила бы замуж, что ли!..»

Однажды поздним вечером в окно постучали. Лида быстро собралась и ушла, ничего не сказав матери… Она не возвращалась три дня, и мать просто извелась, ожидая её, то кидаясь к двери, то выглядывая в окна. Где было искать Лиду? В городе шла перестрелка. Пролетали машины, набитые вооружёнными людьми. Виталий понял, что кто-то (а кто именно — он не знал) «доделывает» революцию. Вернулась Лида, уставшая до изнеможения, но весёлая, как никогда. Она обняла мать и сказала: «Мамочка! Наша теперь власть! Наша!» Она прилегла на кровать и тотчас же уснула как убитая, едва успев вынуть из кармана форменной куртки револьвер и сунуть его под подушку. Она уже не слышала, как мать со страхом закричала: «Господи, твоя воля! Лидка! Унеси это куда-нибудь сейчас же! Ведь оно выстрелит!»

И опять полыхали над городом красные флаги…

Лида ходила, точно на крыльях летала. У неё оказалось много дел. Она говорила матери о том, что нынче хозяева в стране — простые люди, такие, как она, как те товарищи из Военного порта и с Эгершельда, которые теперь, уже не таясь, приходили к ней. «Ну уж ты, хозяйка!» — с усмешкой обращалась к Лиде мать, но уже не называла её Лидкой…

И вот теперь опять мрачные тучи заволокли ясное небо простых людей. Опасность надвинулась на них…

Виталий лежал, прижавшись ухом к стене, ощущая, что все лицо его пылает, а сердце колотится в груди…

«Почему я не могу быть вместе с Лидой и её товарищами?» — возникла вдруг у него мысль.

Разговор в соседней комнате замолк. Виталий услышал, как хлопнула входная дверь, выпуская гостей Лиды.

Лида заперла за товарищами наружную дверь и вернулась в комнату. Виталий зашёл к сестре. Она была возбуждена, глаза её блестели, и нервный румянец покрывал её щеки.

— Ты что, Виталий? Что ты не спишь? — спросила она, глядя на брата ещё не остывшими глазами.

Виталий замялся, но потом, овладев собою, взглянул сестре прямо в глаза.

— Я слышал все, что вы тут говорили, — сказал он.

Лида нахмурилась.

— Плохо получилось, Виталий. У меня не свои секреты!

— Я знаю, Лида. Я потому и пришёл к тебе. — Он перевёл дыхание. — Возьмите и меня, Лида! Я буду делать все, что нужно, что вы велите. Я тоже хочу бороться… — он, запинаясь, выговорил такое ещё незнакомое слово: — с ин-тёр-вентами!..

Лида посадила его рядом с собой, обняв за плечи. Она слышала, как колотится его сердце, как прерывисто дышит он.

— Как же вы будете бороться, Лида? У них флот, армия, пушки, аэропланы, их много!

Лида посмотрела на брата, и его лицо показалось ей другим: что-то новое, глубокое появилось в глазах Виталия, вопросительно смотревшего на сестру.

— А у нас — партия, Виталя! — тихо сказала Лида. — А если есть партия, есть Ленин и весь народ за нас — значит, будет и армия, и флот, и пушки, и все, что надо для борьбы…

— Вот и возьмите меня! — так же тихо проговорил Виталий.

— Тебе четырнадцать, братка. Мальчиков в партию не принимают.

— И никуда не принимают? — опечаленно спросил Виталий. Он выжидательно смотрел на сестру заблестевшими глазами.

Лида задумалась.

— Знаешь что, братка, — ответила она наконец, — я тебе сейчас ничего определённого сказать не могу. Но если потребуется нам смышлёный, сообразительный паренёк, я скажу о тебе товарищам. Идёт?

— Ты не забудешь?

— Нет, Витя.

— Смотри не обмани, Лида! Дай слово.

— Даю слово, братка! А сейчас иди спать. Живо!

Лёгким движением она подтолкнула Виталия к двери. Он отправился в свою комнату, лёг, но долго не мог заснуть. Что-то неясное, но светлое и бесконечно радостное затеплилось в его душе. Это ничего, что ему четырнадцать, если понадобится смышлёный, сообразительный паренёк, о нем вспомнят.

Если понадобится…

О нем вспомнят!

Серебристая дымка, предвестник жаркого дня, окутала город. Неясные очертания Орлиного Гнёзда, словно плывшего по воздуху, чуть заметно проступали сквозь дымку.

Лето не балует Владивосток хорошей погодой. Она изменчива: то палящий жар плавит асфальт на улицах города, то неожиданно низвергнувшийся тропический ливень гонит по ним бурные потоки воды. Океан, простёршийся на север, восток и юг, капризен. На великом его пространстве бушуют штормы. Массы воздуха, холодные — с Северного Ледовитого океана и тёплые — с экватора, носятся над ним, сталкиваются, и прихотливость их движений диктует изменения погоды. Но если с рассвета серебристая дымка лёгким покрывалом оденет Русский Остров, что неусыпным стражем лёг у самого входа в бухту Золотой Рог, сделав его неожиданно далёким и таинственным, — это верная примета: быть ясному, жаркому дню.

Ранним июньским утром 1922 года с катера на причал 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, когда-то стоявшего здесь и оставившего свой номер как название местности, сошёл пассажир, судя по одежде — мастеровой: в потёртой, с масляными пятнами куртке, в старенькой кепочке с заломленным козырьком, в вышитой украинской рубахе и чёрных брюках, заправленных в сапоги. На вид ему было лет восемнадцать. Чёрные волосы его чубом выбились из-под козырька, повиснув над живыми чёрными глазами со смелым, внимательным взглядом; смуглые щеки были покрыты лёгким румянцем, говорящим о здоровье; об этом же свидетельствовала вся его ладная невысокая, сухощавая, но крепкая фигура.

Сойдя с причала, паренёк оглядел бухту, окаймлённую холмистым кольцом Русского Острова. При этом он очень внимательно осмотрел и двух часовых, стоявших неподалёку от причала. Это были казаки. Какая-то тень прошла по лицу паренька, но он тотчас же принял беззаботный вид. Его не касалось, кто эти часовые и почему они сменили пехотинцев, нёсших обычно караул у дороги, которая вела к казармам Хабаровского кадетского корпуса, занимавшего место 36-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

• Предыдущая
• 6/146
• Следующая