Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 15
- Предыдущая
- 15/146
- Следующая
Ставни, напоминавшие о тех временах, когда в городе было небезопасно жить, — сейчас уже не встретишь их во всем городе, — были покрашены весёленькой голубой краской; крошечную веранду оплетали вьющиеся растения — горошек, вьюнок, плющ.
Цветы были страстью Любанской. Фикусы, рододендроны загромождали комнатки. Виталий то и дело наталкивался на них.
Виталий не умел скучать. Невольное заключение своё он использовал для того, чтобы подзаняться. Имущества у него было немного, но большую часть его составляли книги. Целые дни проводил он теперь в маленькой комнатке, которую отвела ему Устинья Петровна.
— Что это, батюшка, тебя не видно и не слышно? — спрашивала его Любанская, заглядывая в комнату. — Все читаешь? Смотри-ка зачитаешься… У нас один баталёр так — все читал, читал, а потом в воду и кинулся.
— Ну я не кинусь! — смеялся Виталий.
— То-то, что не кинешься, сама знаю… А все равно — все не перечитаешь. Шёл бы со мной, старухой, поговорил, что ли…
Зная, как уважает и слушается черноглазого паренька её сын, старушка благоволила к Виталию. Догадывалась ли она о той роли, какую в жизни её сына играл Бонивур, последнему было непонятно. Устинья Петровна не задавала ни сыну, ни постояльцу никаких вопросов. Было ли её поведение простой осторожностью или за этим стояло раз навсегда принятое решение — не вмешиваться в жизнь молодых, никто не знал. Однако часть своей любви к сыну она перенесла и на Виталия. Старалась по-своему развлечь его, если замечала, что у постояльца было дурное настроение. Нелюбопытная, когда дело касалось Бонивура или сына, она, как все старушки, проявляла крайнее любопытство во всем остальном. Обычно приносила с базара ворох новостей, и Виталий подшучивал, что Устинья Петровна на базар ходила не за покупками, а за бесплатными новостями. Старушка степенно оправдывалась:
— Ну и что? Ну и послушаю… Уши не завянут. А иной раз так интересно рассказывают, что и не придумаешь.
— Так ведь вздор говорят-то.
— Ну уж, и вздор! Это как смотреть… А то и не вздор.
Виталий смеялся:
— Что холера в виде червяка ползает по улицам?
— И ползает, батюшка.
— Что по городу святая молитва ходит, в пещере найденная? И кто её получит, должен семь раз переписать да дальше пустить — и тогда война кончится и все хорошо будет?
Устинья Петровна обидчиво поджимала губы.
— Ну, ты как хочешь, верь или нет! А молитва эта силу имеет. Как перепишешь её семь раз, так мысли в такой порядок придут, что кажется…
Виталий хохотал.
— Так вы, Устинья Петровна, переписывали?
— Ну и переписывала… А тебе что?
— Пришли мысли в порядок?
— А то как же? Конечно, пришли! Ты вот смеёшься надо мной, старухой, а у самого ума-то не хватает, чтобы меня уважить да помолчать…
— Да я молчу уж, мама! — говорил примирительно Виталий.
Стоило ему назвать Устинью Петровну мамой, ссора мгновенно утихала.
Однажды Устинья Петровна вернулась с базара поздно. С корзинкой в руках, не раздеваясь, она прошла в комнату Виталия. Присела на стул.
— Все сидишь?
— А что?
— Послушай меня, что скажу…
Она подсела поближе. Доверительно, вполголоса, сказала:
— Витенька! Говорят, на Русском Острове подпольщиков арестовали. А? Ты не слыхал?
Виталий встревоженно посмотрел на Устинью Петровну.
«Неужели новые аресты?» — пронеслось у него в голове. И тотчас же ему представились Борис Любанский и Козлов , которым опасность угрожала ежечасно… Устинья Петровна, заметив, как изменился в лице её постоялец, поспешно добавила:
— Говорят, отбили этих арестованных в городе…
У Виталия отлегло от сердца, он сообразил, что речь идёт об Ильченко.
— Говорят, в газете про это напечатано! — сказала Устинья Петровна.
— А вы не принесли газету, мама?
— Нет. Наших-то нету, все раскупили. Только «Владиво-Ниппо» осталась.
— Надо бы взять, Устинья Петровна!
— Стара я, батюшка мой, японскую газету читать. Ты ведь знаешь, мой-то служил старшим механиком на «Рюрике», смерть от японцев принял. Я с тех пор у японцев и покупать-то ничего не покупаю.
Что же все-таки было известно белым об этой истории? Если напечатали, значит, делу дан ход. Виталий принялся одеваться. Нахлобучил кепку, накинул на плечи пиджак. Устинья Петровна встала на пути.
— Куда ты, Витенька? Может, не выходить бы тебе, а?
В её голосе слышалось беспокойство. Как видно, Устинья Петровна кое-что понимала в жизни. Виталий спокойно сказал:
— Надоело сидеть, пройдусь!
Бежали, перезваниваясь, трамваи. Стайки воробьёв то прыгали по мостовой, то взмётывались на провода. Разношёрстная публика сплошным потоком текла по улице. Беспрестанно козыряя, шли многочисленные военные. Блестели погоны на плечах, слышался звон шпор, женский смех, обрывки разговоров. Виталию не хотелось далеко отходить от дома. Но, будто назло, вблизи не было ни одного газетчика. Их крики слышались возле сада Невельского. Виталий пошёл туда. В сквере подле высокого обелиска, увенчанного глобусом, на котором распластался орёл, гордо и хищно глядя на море, было людно. Дамы и няньки с детскими колясками прохаживались вдоль насыпных дорожек. Пожилые мужчины сидели на скамейках. Виталий услышал:
— А вот газета! Что ни пишет — все читают! «Ниппо-Владиво»! «Владиво-Ниппо!» Дерзкое ограбление миллионера Радомышельского… Все новости дня! Большевистская дерзость! Неслыханное преступление! Неслыханное!
— Поди сюда! — окликнул Виталий газетчика.
Вихрастый веснушчатый мальчуган в американских краснокрестовских башмаках и вельветовой японской куртке подскочил к нему.
Виталий поспешно просмотрел газету. На последней странице он увидел заголовок: «В России никогда не будет порядка!» И дальше: «Дерзкое, неслыханное нападение большевиков на конвой».
Японский журналист описывал, как на конвой, сопровождавший двух большевиков, арестованных на Русском Острове, напали сообщники и силой их освободили.
Статья была явно инспирирована контрразведкой… Виталий медленно сложил газету.
В этот момент кто-то сзади закрыл ему глаза.
Виталий инстинктивно нырнул вниз и в сторону. Однако знакомый смех заставил его выпрямиться и обернуться.
Перед ним, залитая солнечным светом, стояла Нина. Она была без платка. Пышные волосы, которые она тщательно пыталась обуздать шпильками, свели на нет все её ухищрения и, развеваясь от лёгкого морского ветра, окружали ореолом её лицо, сияющее радостью встречи.
— Ты с ума сошла, Нина! — сказал возмущённо Виталий. И тихо: — Днём — по городу? В сквере гуляешь? Да ты что, маленькая?
Нина (взбалмошная девчонка прежних лет на минуту проснулась в ней) показала Виталию язык.
— Да… маленькая! А ты — старик. Или не рад?
Она так радовалась неожиданной встрече, что все, о чем Виталий хотел сказать ей, — что недопустимо рисковать собой, показываясь на улицах, пока ещё не улеглось волнение, вызванное их дерзостью, что шпики наводняют город, — все вылетело у него из головы. И он не мог не признаться, что и он тоже рад.
— Я ехала на вокзал, вижу — ты торчишь посреди сквера, как столб! Тоже конспиратор! — ввернула Нина колкость, не желая, по своей привычке, у кого-нибудь, даже у Виталия, оставаться в долгу. — До поезда ещё час… думаю, успею, — и с трамвая сюда…
— Как же ты меня узнала?
— А ты бы не узнал меня, Витенька? — прищурилась Нина.
Виталий должен был сознаться, что и он узнал бы Нину.
— Проводишь меня на вокзал, Витенька? — спросила девушка.
«Безумие!» — мысленно возмутился Виталий, но утвердительно кивнул головой, и они пошли по Светланской. Виталий взял Нину под руку и ощутил, нечаянно прижавшись к ней, как стучит сердце девушки. «Кажется, я обнял бы её сейчас!» — подумал он, впервые в жизни ощутив такое желание.
Нине передалось настроение юноши, и она тоже притихла. Так шли они по городу. В этот момент для них перестали существовать все опасности.
- Предыдущая
- 15/146
- Следующая
