Сэр Евгений [СИ] - Тюрин Виктор Иванович - Страница 66

Когда читаешь или видишь сражение со стороны, в тебе нет, и не может быть бури чувств, что испытывает каждый человек, участвующий в массовой бойне. Подлинное виденье битвы, схватки, сражения - это схватка силы, воли, веры и еще целая куча тончайших оттенков одной человеческой души помноженной на количество в том отряде или колонне, сумевшей прорвать оборону. Ярость, гнев, страх, боль - именно они являются двигателями победы или поражения. Сумятица боя, крики боли и ярости, усилие, с которым ты вонзаешь клинок в тело врага, твоя боль и беспомощность раненого на поле боя - это все те же составляющие итога битвы. И какой полководец может учесть это? Я это понял, когда сам оказался в центре хаоса, именуемого боем. Внутри него все сводиться к бездумным движениям, уклонам и рывкам вперед, в бок, назад, грохоту и лязганью, режущим ухо, крикам и хрипам. Все это настолько смазанное и нечеткое, кроме тебя самого и твоих ощущений. Страх заставляет тебя напрягать силы, отбивая клинок противника, ярость - рубить врага со всей силы. Всем правят инстинкт и рефлексы - времени думать, просто нет. Все это я прочувствовал и понял потом, когда смог снова начать нормально думать, а сейчас просто лежал на траве, разбросав руки и ноги. Я настолько устал и вымотался за этот бой, что у меня сейчас не хватило бы даже сил на то, чтобы убить комара. Каждая клеточка тела, каждая мышца, были настолько налиты усталостью, что я не мог пошевелить даже пальцем, только грудь ходила ходуном, сопровождаемая хрипами и свистом. В то же время я был рад, доволен и счастлив, так как был жив, не ранен, а главное, не струсил в своем первом бою. Такое состояние было не только у меня. На захваченном нами у французов берегу вперемежку с мертвыми лежало десятка два живых, таких же, как и я, обессиленных и расслабленных тел, дышавших наподобие рыб, выброшенных на берег. Другие, у кого остались силы или было больше жадности, старательно обирали трупы, собирали оружие и доспехи, сгоняли в кучу немногочисленных пленных и добивали раненных. Когда я, придя в себя, сидел на земле и тщательно вытирал клинок от крови, подошел Ляо. Радостно скаля зубы, начал восторженно что-то говорить, но, спохватившись, резко замолк. Опустив на землю мешок и сверток с оружием, посмотрел на меня, как бы, спрашивая: показать? Я отрицательно покачал головой. Вторым пришел, прихрамывая Хью, с обвязанной кровавой тряпкой головой. Ему не повезло. В схватке с всадником, он рубанул по лошади, а та возьми и завались вместе с французом на него. Так бедняга пролежал всю вторую половину битвы, пока солдаты не откликнулись на его зов и не вытащили из-под лошади.

- Джеффри видел?

- Да, господин. Он там с каким-то французом возился.

- Что значит, возился? - и тут же с удивлением увидел приближающего к нам телохранителя, который тащил на себе раненого человека. Я просто не поверил своим глазам.

'Не зарезал?! Блин! Да что это такое на белом свете делается?! Джеффри в добрые самаритяне подался!'.

С трудом, скрывая свое удивление, я уставился на замотанное окровавленной тряпкой бледное лицо мужчины, представшего передо мной. Мне оно ни о чем не говорило, поэтому я повернулся с немым вопросом к телохранителю. После нескольких минут путаных объяснений я уяснил, что незнакомая мне личность, ни кто иной, как рыцарь с топором, который так настойчиво старался сжить меня со света. Как я узнал позже, мой телохранитель, видевший концовку моего поединка с французом, определил по броне и оружию последнего, что тот является богатым и знатным дворянином. Сразу после окончания боя, он нашел его и, увидев, что тот не убит, а ранен, оказал ему первую медицинскую помощь.

Следующая наша беседа состоялась с бароном Анри де Греном, так звали моего пленника, через неделю, когда тот оправился от ран. После того как мы представились друг другу, мы долго беседовали. Несмотря на то, что француз оказался меня старше лет на десять и имевший четырех сыновей, мы сошлись с ним и пока он жил в английском лагере, много времени проводили вместе. Несколько дней спустя после нашего знакомства у нас состоялся разговор о выкупе. Хотя уже один раз я это проделал, но в той ситуации было больше мальчишеского желания показать свое 'я', чем циничного желания обогатиться за счет других таким путем. Я предварительно проконсультировался у знающих людей по поводу цифры выкупа, но они настолько разнились, что я решил взять усредненный вариант суммы выкупа.

- Сэр, я хотел бы уяснить для себя, что вы намерены предпринять в отношении моей особы?!

- Как насчет выкупа, барон?!

- Слушаю вас внимательно, сэр!

- Три тысячи… венецианских дукатов.

- Договорились, сэр! Деньги привезут вам через три месяца.

- Значит, у нас есть повод опрокинуть пару-тройку стаканчиков хорошего вина!

- Никогда не отказывался от подобных предложений!

С каждым днем я все больше привыкал к роли профессионального наемника. Научился хладнокровно убивать и сражаться, не теряя в бою головы. Привык тщательно протирать свой клинок после боя, уже не обращая внимания на то, что очищаю его от человеческой крови, так же как привык к диким, нечеловеческим крикам, доносящимся из лазарета, где вместо наркоза - деревянная колотушка, а вместо хирургического инструмента - нож мясника и пила. Правда, если раньше я смотрел на окружавший меня мир с интересом и любопытством, то серые солдатские будни и промозглая, сырая погода свели мои интересы к житейскому минимуму. К горячей еде, теплой постели и большой кружке подогретого вина. Уже через два месяца такой жизни я был готов выть подобно волку на пустоту и серость, но мое дальнейшее путешествие было никак невозможно по трем причинам. Разбойничьи шайки на дорогах, выкуп за пленника и поздняя осень, принесшая с собой холод, проливные дожди и раскисшие дороги.

Практически вся зима прошла в мелких стычках, схватках и засадах, которые нередко сопровождали наши вылазки за продовольствием. Серая будничная 'солдатская' жизнь, а к ней холодная промозглая погода и как следствие: холод и сырость, пронизывающие тебя насквозь, разъезжающиеся копыта лошадей на мокрой траве, прихваченной морозцем, серые от холода лица солдат. Все это сказывалось на боеспособности и духе, как нас, так и французов, лишая наши схватки азарта и ярости. И вот в самом начале весны у командира нашего отряда, Уильяма Богарта, графа Йоркширского, появилась идея, как поднять на высоту поникшее знамя английской рыцарской чести. На востоке, в милях восьмидесяти от побережья, находился город Ла-Дерьен. Стоял он удачно, на пересечении двух дорог, связывающих побережье с востоком и югом Франции. На него не обращали внимания только потому, что в стратегическом плане он не представлял никакого интереса для англичан. К тому же город стоял на одной из основных торговых дорог, по которой шел поток английских товаров. Несмотря на то, что город окружала крепкая стена, и стоял гарнизон, тот не подходил под название город - крепость. Как в лагере поговаривали, к этому походу графа подбили командиры двух сильных вольных отрядов. Томас Скит и Эйлвард Тимпс. Оба родом из крестьян, они имели за своей спиной по паре десятков лет непрерывных войн, которые не только не притупили их ум, но и развили данные им природой способности. Начинали свою карьеру простыми лучниками, а затем сумели разбогатеть. Другие бы на их месте давно бы уже купили землю или лавку в Англии, а эти вложили их в войну. И не прогадали. Теперь вместе они могли выставить чуть больше ста латников и около трехсот лучников. После клича, под знамя графа Йоркширского стало около пятидесяти рыцарей. Объединив все эти силы вместе со своими тридцатью рыцарями, восемью десятками латников и тремя сотнями копейщиков, граф действительно мог рассчитывать взять город.