Доктор Сон - Кинг Стивен - Страница 3
- Предыдущая
- 3/125
- Следующая
На это не потребовалось много времени. Тяжелее всего оказалось подобрать нужные слова, чтобы объяснить, почему его охватил такой ужас, смешанный с безнадежной уверенностью: теперь, отыскав его, она уже не отстанет. Впрочем, для беседы с Диком слова не требовались, хотя ему все-таки удалось их найти:
– Она вернется. Я в этом уверен. А потом будет приходить снова и снова, пока не добьется своего.
– Помнишь день нашей первой встречи?
Немного удивившись, Дэнни кивнул. Холлоран устроил ему и его родителям экскурсию по кухне «Оверлука», когда они только туда приехали. Казалось, это было очень давно.
– А помнишь первую фразу, которую я произнес внутри твоей головы?
– Конечно.
– Что я сказал?
– Ты спросил, не хотел бы я отправиться с тобой во Флориду.
– Точно. И что ты почувствовал, когда понял, что не единственный в своем роде? Что ты не один такой?
– Это было замечательное чувство, – ответил Дэнни. – Невероятное чувство.
– Еще бы! – сказал Холлоран. – И это естественно.
Некоторое время они шли молча. Мелкие пташки, которых мать Дэнни называла песочниками, сновали между полосой песка и пеной, оставленной волнами.
– А тебе не показалось странным, что я появился как раз в тот момент, когда ты больше всего нуждался во мне? – Дик посмотрел на Дэнни и улыбнулся. – Вижу, что нет. Да и с чего бы? Ты был лишь пятилетним ребенком. Но сейчас ты стал старше. В каком-то смысле – намного старше. А потому послушай меня, Дэнни. Вселенная умеет сохранять равновесие. Я верю в это. Есть старая пословица: когда ученик будет готов, у него непременно появится учитель. Я стал для тебя таким учителем.
– Ты не просто учитель, – возразил Дэнни, взяв Дика за руку. – Ты – мой друг. И ты спас нас с мамой.
Дик не обратил на его слова внимания… Или сделал вид, что не обратил.
– Моя бабушка тоже сияла. Я ведь рассказывал тебе об этом?
– Да. Ты вспоминал, как вы с ней могли подолгу разговаривать, не раскрывая рта.
– Верно. Она научила меня этому. А ее научила прабабушка еще во времена рабства. Наступит день, Дэнни, когда учителем придется стать и тебе. У тебя появится ученик.
– Если миссис Масси не успеет прежде прикончить меня, – мрачно заметил Дэнни.
Им попалась скамейка, и Дик опустился на нее.
– Начинаю побаиваться уходить слишком далеко. Вдруг не хватит сил на обратный путь? Сядь рядом. Хочу рассказать тебе одну историю.
– Но мне не нужны истории! – воскликнул Дэнни. – Она вернется, разве ты не понял? А потом будет приходить снова, и снова, и снова.
– Закрой рот и оттопырь уши. Послушай то, что может тебе пригодиться. – Дик снова расплылся в улыбке, сверкнув новыми зубами. – Мне кажется, ты поймешь, в чем здесь смысл. Ты очень неглупый мальчик, дорогой мой.
Мать матери Дика – та, что умела сиять, – жила в Клируотере. Она была Белой Бабушкой. Не потому, что принадлежала к европеоидной расе, а просто потому, что была хорошим человеком. Отец отца Дика жил в Данбри, штат Миссисипи, – небольшой сельской общине близ Оксфорда. Его жена умерла задолго до того, как появился на свет Дик. Для человека с его цветом кожи в то время и в том месте он считался весьма состоятельным. Ему принадлежала контора похоронных услуг. Маленький Дик Холлоран вместе с родителями навещал его четыре раза за год – и ненавидел эти визиты. Энди Холлоран наводил на мальчика ужас, и он называл его – только про себя, разумеется, потому что сказать такое вслух значило тут же получить смачную затрещину – Черным Дедушкой.
– Ты слышал про педофилов? – спросил Дик у Дэнни. – Про мужчин, которые хотят секса с малолетними детьми?
– Так, кое-что, – осторожно ответил Дэнни. Его, конечно, предупреждали никогда не разговаривать с незнакомцами и ни в коем случае не садиться к ним в машину, потому что они могли начать приставать и все такое.
– Так вот, старик Энди был не просто педофилом, а еще и треклятым садистом.
– А это что такое?
– Садист – это тот, кому нравится причинять другим людям боль.
Дэнни сразу понял, о чем речь.
– Это как Фрэнки Листрон у нас в школе. Он обожает выкручивать ребятам помладше руки и прижигать кожу. Если ты терпишь и не плачешь, он от тебя отстает, но стоит только заплакать, и он от тебя уже никогда не отвяжется.
– Скверно, но мне пришлось гораздо хуже.
Стороннему прохожему могло показаться, что Дик погрузился в молчание, однако на самом деле он продолжил свой рассказ, мысленно посылая Дэнни серию образов и пояснявших их слов. Дэнни увидел Черного Дедушку – высокого мужчину в черном костюме и особой
(федоре)
шляпе поверх головы. Он разглядел сгустки слюны, постоянно скапливавшейся в углах его рта, и красноту глаз, словно тот сильно устал или совсем недавно плакал. Он видел, как старик сажал Дика – который был еще меньше, чем Дэнни сейчас: вероятно, такого же возраста, как Дэнни страшной зимой в «Оверлуке», – себе на колени. Если они были не одни, все сводилось к обычной щекотке, но стоило им остаться вдвоем, как дед совал Дику руку между ног и сжимал яички с такой силой, что мальчик почти терял сознание от боли.
«Тебе нравится? – пыхтел дедушка Энди ему прямо в ухо. От него пахло сигаретами и виски «Уайт хорс». – Небось еще как нравится! Любому мальчишке хочется этого. Но даже если нет, не смей никому рассказывать. Откроешь рот, и я тебе сделаю по-настоящему больно. Я тебя сожгу».
– Ни фига себе! – сказал Дэнни. – Это действительно страшно.
– Было еще много всего, – продолжал Дик, – но я хочу рассказать тебе вот о чем. После смерти жены дед нанял женщину помощницей по дому. Она стала уборщицей и поварихой. К ужину она выставляла на стол все блюда одновременно – от салата до десерта, – потому что так хотелось Черному Дедушке. На сладкое всегда подавали торт или пудинг. Твой кусочек ставили на маленькой тарелочке или блюдце рядом с большой тарелкой, чтобы ты мог предвкушать его и любоваться им, пока расправлялся с основной едой. Причем дед придерживался жесткого и строгого правила: ты мог смотреть на десерт, но не смел начинать есть его, пока не доедал до последнего кусочка жареное мясо, овощи и картофельное пюре. Ты обязан был даже подобрать всю подливку, хотя она всегда получалась комковатая и почти безвкусная. Если у меня на тарелке оставалась подливка, Черный Дедушка протягивал мне ломоть хлеба со словами: «А ну-ка промокни все дочиста, Пташка Дики. Пусть твоя тарелка сияет, будто ее вылизала собака». Так он меня звал – Пташкой Дики. Иногда я не в силах был справиться с едой без остатка, как ни старался, и тогда меня лишали куска торта или пудинга. Дед забирал его и съедал сам. А бывало, когда я не мог одолеть ужин полностью, то находил в своем куске торта или ванильного пудинга погашенный окурок. «Вот беда: промахнулся мимо пепельницы», – говорил дед. Мои папа и мама ни разу не попытались одернуть его, хотя прекрасно понимали, что эта шутка не из тех, что допустимы с маленьким ребенком. Делали вид, что им тоже очень смешно.
– А вот это уже никуда не годится, – сказал Дэнни. – Твои родители должны были заступаться за тебя. Моя мама всегда меня защищает. И папа защитил бы тоже.
– Они его побаивались. И не без причины. Энди Холлоран был злым и грубым человеком. Он мог сказать: «Давай, Дики, подъешь с краев. Авось не отравишься». И если я откусывал кусочек, он разрешал Нонни – так звали домработницу – принести мне другой десерт. Но если я к нему не притрагивался, он оставался стоять на столе с окурком внутри. Скоро стало получаться так, что я никогда не мог закончить ужин, потому что у меня начиналось расстройство желудка.
– Тебе надо было сразу переставлять блюдце с десертом на другую сторону, – заметил Дэнни.
– Ты думаешь, я не пробовал? Я, знаешь, тоже не дурачком родился. Но он возвращал блюдце на прежнее место, приговаривая, что десерт всегда должен стоять справа от едока.
- Предыдущая
- 3/125
- Следующая