Золотой адмирал - ван Викк Мэсон Френсис - Страница 16

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая

— Очень милая ссора, — заметил Уолсингем. — Сколько же нападавших было убито, мой юный друг?

— Свыше дюжины — и уж конечно еще больше пошло ко дну, ваша све… ваше превосходительство.

— А сколько пало англичан?

— Душа отлетела только от бедного Джона Тристрама, сэр.

— Разве не видно, что в этом деле вашему величеству послужили на славу? — вмешался Дрейк. — Будь даже я сам на том месте, лучше бы быть не могло. А теперь, мастер Уайэтт, прошу рассказать, как удалось вам выудить из гавани этого пса с языком гадюки, дона Франциско де Эскобара.

Стареющая дочь Генриха VIII слушала говорящего с полным вниманием, с напряженным взглядом маленьких черных глаз, с выдвинутыми вперед челюстью и ястребиным носом.

В нужный момент очень торжественно Дрейк предъявил королеве позорный приказ короля Филиппа.

— Вот, ваше величество, тот самый документ, который дон Франциско представил в объяснение своего предательства.

Через увеличительное, для чтения, стекло в золотой оправе, которое она носила на поясе, королева Англии прочла весь документ с величайшей тщательностью. Нарисованные ее брови то и дело то поднимались, то опускались, пока наконец она не отшвырнула этот документ, принявшись клясть своего «дорогого кузена Филиппа»с той же горячностью, с какой бранилась бы любая проститутка в Холодной Гавани, не получив обещанного гонорара. Определенно, еще ни одна королевская особа того времени не ругалась так изощренно — и непристойно. Но вот наконец Елизавете пришлось-таки остановиться, чтобы перевести дыхание.

— Но это же чудовищно! — восклицала она, тяжело дыша. — Как смеет эта длиннорылая габсбургская свинья, этот лживый злодей с синей челюстью захватывать наши суда и заключать в тюрьму наших подданных — именно те суда и тех людей, что мы послали ему на помощь в час его нужды?

В приступе разгорающейся ярости Елизавета Английская схватила песочницу, предназначенную для высушивания чернил на официальных документах, и, ослепленная бешенством, швырнула ее изо всех сил. Песочница, едва не угодив в голову Уайэтту, разбилась о панельную стену и осыпала градом осколков стоявшего рядом джентльмена.

— Клянусь всей славой Господа! Филипп мне дорого заплатит за это предательство. — Она задрожала всем своим костлявым телом. — Да, вам, оба Френсиса, можно теперь улыбаться. — Она глянула гневно сперва на Уолсингема, затем на Дрейка, тихо стоявшего в сторонке и резко контрастирующего своим ярким костюмом — синим дублетом и желто-красными чулками — с темными дубовыми панелями.

— Возможно, нам было бы разумнее прислушаться к вам, а не к моему лорду Беркли. Кажется, вы оба лучше понимаете, чего стоит этот лицемерный негодяй в Эскуриале. Ну почему, почему мы морочим себя осторожными суждениями и идиотским оптимизмом? Стыдитесь, Уильям Сесил! Вечно вы звали нас отказаться от этой храбрости, которая одна лишь способна защитить нас от папистских держав.

Сэру Френсису Дрейку едва удалось сдержать себя, чтобы не улыбнуться. Никто лучше его не знал, что сама Елизавета, а не Беркли в последний момент отозвала его флот в 1580-м и еще раз в 1581 году прямо накануне его выступления против Испании. Со времени правления Джона Плантагенета[32] никогда еще трон Англии не занимал монарх столь непостоянный, одержимый своими капризами и опасно нерешительный, как эта сухая как жердь, сверх меры увешанная драгоценными украшениями старуха, что сидела напротив него в этой комнате.

Совершенно типичной для нее чертой характера было то упрямство, с которым Елизавета, даже столь запоздало, все отказывалась подписывать смертный приговор Марии Шотландской, несмотря на то, что ее прелестная, трижды бывшая замужем кузина несомненно имела отношение к трем заговорам с целью покушения.

Конечно, размышлял Дрейк, государственная женщина даже среднего ума давно бы уже, наверное, догадалась, что продление существования Марии Стюарт способствует существованию центра, объединяющего не только могущественных католических правителей на континенте, но также и тех знатных аристократов в Шотландии и на севере Англии, которые все еще остаются верными Римской церкви.

С резким и высоким, как у павлина, голосом, королева бесилась до тех пор, пока с ее накрашенных губ не сорвалась слюна, и она наконец обратила свое внимание на сэра Френсиса Дрейка.

— Черт побери, сэр Френсис, — вскричала она резким голосом, — завтра же созывайте матросов на корабли. Обеспечьте наш флот провиантом и всем необходимым, и мы развяжем множественную частную инициативу, причем так, что у вас будет достаточно людей и орудий, чтобы нанести этому габсбургскому обманщику удар в самое уязвимое место, и такой силы, чтобы он его никогда не забыл!

— И такой удар, ваше величество, по моему разумению, надо будет нанести королю Филиппу в его собственных владениях? — мягко предположил Дрейк. Боже, сколько ему пришлось спорить и интриговать, чтобы добиться именно такого решения!

— Да! — с присвистом вырвалось у королевы. — Опустошайте прибрежные города моего благородного кузена, топите или захватывайте его суда, разоряйте его порты, чтобы этот иуда, которым правит духовенство, молил о прощении, возместил все убытки и возвратил нечестно присвоенные им мои суда, их грузы и экипажи!

Лорд Уолсингем сделал вид, что поправляет свой воротник, имеющий форму тележного колеса, а сам бросил быстрый взгляд на Дрейка. Ну наконец-то, размышлял советник, представляется реальная возможность снова оказаться в милости у королевы, а значит, и воевать против испанцев. Он уже давно убедился, что противники реформации вынашивают планы вторжения, безжалостного в способах проведения и гибельного для тех религиозных и личных свобод, которые так дороги сердцу всех чистокровных англичан.

Да, теперь и впрямь было похоже, что благодаря происшествию с «Первоцветом» им с Дрейком вскоре можно будет взяться за осуществление давно вынашиваемых планов нападения на собственные порты Филиппа. Он знал, что сэр Френсис, чьи амбиции и способности безграничны, выберет стратегию смелую и неортодоксальную. Хоть он и выскочка, хоть и хвастун что надо, но все же этот буйный флотоводец из Девона, по общему признанию, был королем среди мореплавателей.

Враги его, разумеется, тихонько поговаривали, что сэр Бернард Дрейк, дворянин из Уэст-Кантри, как-то раз ударил этого выскочку по лицу за то, что тот осмелился присвоить себе его герб. Так это было или не так, но королева даровала своему любимому адмиралу герб бесспорно его собственный, тем самым ловко щелкнув по носу напыщенного сэра Бернарда. Сообразительные придворные сразу же догадались, что в корабле, изображенном на собственном гербе сэра Френсиса, просматривается крылатый дракон или гриффон, запутавшийся вверх ногами в его оснастке. Как ни странно, крылатый дракон являлся главным элементом в фамильном гербе сэра Бернарда Дрейка.

Усталое, с глубокими морщинами лицо Уолсингема расплылось в подобие улыбки, когда он припомнил сэра Бернарда, охваченного бессильной яростью.

Став членом Тайного совета и нередко занимая пост лорда-канцлера, Уолсингем обладал долгой памятью. Последней должностью он на протяжении многих лет менялся с лордом Беркли, что зависело от курса политики королевы в отношении Испании и Франции.

Уолсингем мог, например, отчетливо припомнить тот день, в который капитан Френсис Дрейк, самоуверенный, плохо одетый и все же страшно смущенный, впервые предстал перед троном. А теперь в придворных кругах, да и повсюду в Англии, его звали «Золотой адмирал». А почему бы и нет? Какой еще флотоводец принес королеве хотя бы немного денег в ее личную казну?

Затем сэр Френсис Уолсингем перенес свое внимание на того довольно красивого и прекрасно сложенного молодого человека, что стоял сбоку от Дрейка. В голове его промелькнула мысль, что вот, наверное, стоит представитель новой породы англичан, которую в последнее время в щедрых количествах рождает их королевство. В молодом Уайэтте, бывшем, по крайней мере, на голову выше адмирала Дрейка, угадывалось почтительное отношение к авторитетному мореплавателю в сочетании с врожденным самоуважением и долей осторожности в поведении.

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая