Гражданин Галактики (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 26
- Предыдущая
- 26/216
- Следующая
А потому я совершенно обалдел, когда Пат разбудил меня свистком в середине ночи и завопил:
«С днем рождения!!!»
«Э? С чьим?»
«С твоим, дурень! С нашим! Да что с тобой? Считать, что ли, разучился?»
«Но…»
«Умолкни. Мне как раз принесли торт, и все наши собираются петь „Счастливого дня рождения“. Я тебе протранслирую».
Пока они пели, я встал и, натянув штаны, отправился в столовую. У нас была середина ночи и поэтому тут горел только ночник. И все же я видел и циферблаты, и электронные календари; ну и, разумеется, по гринвичской дате был наш день рождения, а с учетом разницы в часовых поясах между Гринвичем и Канзасом сейчас дома как раз наступило время ужина.
Но это не был мой день рождения. Я состоял совсем в другом списке, и мне казалось, что в этом есть какая-то дикая несправедливость.
«Я задул все свечи, парень, — весело объявил Пат, — значит, еще годик нам гарантирован. Ма хочет знать, испекли ли тебе торт там — у вас?»
«Скажи ей, что испекли».
Разумеется, никто ничего подобного у нас не сделал. Но мне не хотелось вступать с ними в объяснения. Ма и без того легковозбудима, так зачем же еще пытаться разъяснять ей Эйнштейна. Что же касается Пата, так он должен был бы соображать получше.
Домашние подарили Пату новые часы. И он сказал, что там есть еще здоровенная коробка шоколадных конфет, предназначенная для меня, — нельзя ли ему ее открыть и пустить по кругу? Я велел ему начинать, а сам не знал, что делать: то ли радоваться, что меня не забыли, то ли обидеться за этот подарок. Я же не мог ни видеть его, ни потрогать. Вскоре я сказал Пату, что мне пора спать, попросил его пожелать всем спокойной ночи и поблагодарить их от моего имени. Заснуть не мог долго; лежал с открытыми глазами, пока не зажглись дневные огни в коридорах.
На следующей неделе на наш стол и в самом деле принесли торт, и все пели для меня, и я получил уйму сделанных из самых лучших побуждений, но совершенно не нужных подарков, — а что вы можете подарить человеку на корабле, когда вы едите за одним столом, а снабжаетесь из одного и того же склада? Я встал и поблагодарил всех, кто-то заорал «речь!», и я остался и танцевал с девушками. Тем не менее, я никак не мог воспринять и этот день, как день своего рождения, так как мой миновал еще на прошлой неделе.
Пожалуй, именно на следующий день после этого в мою каюту заглянул дядя Стив и, конечно, обнаружил меня там.
— И где это вы прячетесь, молодой человек?
— А? Да нигде.
— Вот и я так подумал. — Он уселся на мой единственный стул, а я лег на койку. — Всякий раз, как ты мне понадобишься, тебя нигде нет. Ты же не стоишь весь день на вахте и не вкалываешь без передышки где-нибудь еще. Так где же ты торчишь? — Я промолчал. Я и сейчас был там, где проводил большую часть времени, то есть лежал на койке и пялился в потолок. Дядя Стив не отставал: — Когда человек во время полета начинает забиваться в щель, то обычно лучше всего, как я знаю по опыту, предоставить его самому себе. Он либо преодолеет свою тоску сам, либо в один прекрасный день отправится к воздушному шлюзу, не утруждая себя заботой о скафандре. Но в первом и во втором случае ему не хочется, чтоб к нему приставали. Однако ты сын моей сестры, и я несу за тебя определенную ответственность. Что с тобой? Ты никогда не приходишь потрепаться или сыграть во что-нибудь вечерком, а шляешься с тоскливо вытянутым лицом; что тебя грызет?
— Со мной все в порядке, — ответил я зло. Дядя Стив разделался с моим ответом с помощью краткого и крайне неприличного слова.
— Давай-ка выкладывай, мальчуган. С тобой что-то творится с тех самых пор, как погиб «Васко да Гама». В этом, что ли, дело? Сдают нервишки? Если так, то у доктора Деверо есть в запасе пилюли с синтетической храбростью. Никто не обязан знать, что ты их принимаешь, да и стыдиться тут нечего, так как каждый из нас время от времени обнаруживает, что подхватил медвежью болезнь. Мне даже стыдно сказать тебе, какую острую форму она приобрела в первый раз, когда я оказался в бою.
— Нет. Не думаю, что дело в этом. — Честно говоря, я ведь думал об этом, и очень может быть, что все к тому и сводилось. — Дядя Стив, а что случилось с «Васко»?
Он пожал плечами:
— Или реактор пошел вразнос, или они во что-то врезались.
— Но реактор не может пойти вразнос, правда ведь? И в космосе налететь не на что.
— Что ж! И то и другое верно. Но предположим, что реактор все же взорвался. Тогда в миллионную долю секунды корабль должен был превратиться в маленькую звезду. И я не могу представить себе лучшего конца человеческой жизни. Впрочем, и второй вариант тоже был бы скор, так скор, что ты не заметил бы никакой разницы с первым. Думал ли ты когда-нибудь, сколько кинетической энергии мы запихали в этот корабль при такой-то скорости? Доктор Бэбкок говорит, что когда мы достигнем скорости света, то по сути дела превратимся в волновое излучение, хотя и продолжим с удовольствием лопать картофельное пюре с подливкой, не замечая в их вкусе ровным счетом никакой разницы.
— Но мы же на самом деле такой скорости никогда не достигнем?
— Док сказал то же самое. Мне следовало бы употребить слова «если достигнем». Это тебя и беспокоит, малыш? Боишься, что вдруг раздастся «бух!», как на «Васко да Гаме»? Если так, то разреши тебе сказать, что все способы помереть в собственной постели куда хуже… особенно если ты окажешься таким дураком, что согласишься помереть от старости… Кстати, это та судьба, которой я всеми силами постараюсь избежать.
Мы поговорили еще немножко, но ни до чего не договорились. Он ушел, пригрозив, что вытащит меня из каюты насильно, если я буду продолжать торчать там больше времени, чем нужно для сна и отдыха. Надо думать, именно дядя Стив стукнул на меня доктору Деверо, хотя оба они это впоследствии отрицали.
Как бы там ни было, а доктор Деверо уже на следующий день перехватил меня в коридоре, увел в свою каюту, усадил и открыл толковище. У него была большая, обжитая, удобная, но не так чтобы очень прибранная каюта. В своей хирургической клинике он никого не принимал.
Я немедленно потребовал отчета, на каком основании он пожелал со мной беседовать.
Док широко открыл свои лягушачьи гляделки и принял совершенно невинный вид.
— Случайно наскочил на тебя, Том. — Он взял в руки колоду перфорированных карточек. — Видал, сколько?! Это карточки тех, с кем мне довелось пообщаться на этой неделе. Надо же мне делать вид, будто я недаром ем свой хлеб.
— Ладно, на меня вам нечего зря тратить время. Со мной все в порядке.
— Знаешь, а я как раз люблю терять время зря. Психология — роскошный рэкет. Не надо отмывать руки, готовясь к операции, не надо совать свой нос в вонючие глотки пациентов; сиди себе да слушай, как кто-то заливает тебе насчет того, что когда он был маленьким, то терпеть не мог играть с другими маленькими мальчиками. Вот и ты поговори со мной немножко. Говори, что хочешь, а я пока подремлю. Если будешь болтать достаточно долго, то, может, я успею отдохнуть после той партии в покер, на которой я проторчал почти всю ночь, а вдобавок отмечу в дневнике, будто бы проработал чуть ли не целый день.
Я сделал попытку заговорить о чем-то нейтральном, но из этого ничего путного не вышло. Пока я пыхтел, меня вызвал Пат. Я попросил его выйти на связь попозже — сейчас я занят. Доктор Деверо внимательно наблюдал за выражением моего лица, а затем неожиданно спросил:
— О чем ты сейчас думал?
Я объяснил, что это дело может и подождать — просто со мной хотел поговорить брат.
— Хм… Том, расскажи-ка мне о своем братишке. У меня не было времени познакомиться с ним поближе там, в Цюрихе.
И прежде чем я понял, что делаю, я уже успел выложить ему кучу сведений о нас обоих. С доктором было удивительно легко говорить. Дважды я решал, что он спит, но каждый раз, когда я замолкал, он просыпался и задавал вопрос, который заставлял меня начинать разговор по-новой.
- Предыдущая
- 26/216
- Следующая
