Конан и грот Дайомы - Мэнсон Майкл - Страница 1

• 1/70
• Следующая

Он размышлял о своем могуществе. Могущество было дано Ему от рождения – как и всем Древним Богам и Древним Духам. Никто из них не помнил, когда и как явился в Мир – не в жалкий мир людей, обитавших на крохотном шарике меж твердью земной, океанскими водами и хрустальным куполом небес, но в огромный, безбрежный и сумрачный Мир Предвечного, простиравшийся среди звезд, светил и Градов Небесных, сотканных из золотистого тумана и алой дымки. Он тоже не помнил былого, ибо век Его, как у всех Древних Существ, почти равнялся бесконечности; и память, даже столь могучая, как дарованная Ему, не могла сохранить все – абсолютно все, что случилось с Ним на протяжении долгих бесчисленных эонов времени.

Иногда картины Предвечного Мира посещали Его; Он зрил круговращенье звездных островов, яркие вспышки световых лучей, тонувших в вечной ледяной тьме, сияющие огни туманных Градов, бархатный полог мрака, расшитый яркими узорами созвездий. Он смутно ощущал, как мчится в необозримом пространстве, сотрясая эфир, колебля звезды, сметая с пути огромные глыбы камня и льда – каждая из них превосходила размерами ничтожный булыжник, презренную песчинку, на которой ютился прах земной, людское племя. Что мог Он сотворить с их непрочной обителью? Качнуть слегка, вызвав страшную катастрофу, уничтожить одним движением мысли? Вполне возможно… Но люди забавляли Его, и Он не собирался их уничтожать. По крайней мере, пока.

Он даже испытывал к ним нечто вроде благодарности – не ко всем, разумеется, но к тем, которые становились Его Избранниками. С той поры, как собратья заключили Его в ловушку из плоти и костей, Он кочевал из тела в тело, выбирая всякий раз новую личину, новый характер и темперамент, новую судьбу. Это развлекало, это помогало скоротать безмерно долгое заключение, предписанное Ему теми, кто был сильнее и, следовательно, мог диктовать свою волю. Он уже не помнил их имен и не питал к ним злобы; в конце концов, отправив его в мир людей, они не лишили Его ни могущества, ни надежды на возвращение в звездные пространства.

Или Он в чем-то ошибался, и путь назад был для Него лишь несбыточной мечтой?

Но так ли уж жизнь человеческая отличалась от божественного существования? Пожалуй, различия были невелики, если не считать краткости отпущенного людям срока… Однако Он оставался неподвластным этому проклятью; Он мог вечно изменяться, переселяясь из тела в тело, мог продлить жизнь смертного существа, которое давало Ему приют. Как, например, последнего, чья кожа сохраняла свежесть уже две сотни лет, мышцы были по-прежнему сильны, члены – гибки и послушны. Два столетия, ничтожный срок! Для Него, не для Избранника… – Подумав об этом, Он ощутил мгновенный всплеск раздражения. Бесспорно, последний из избранных был неплох, совсем неплох, но вот уже несколько месяцев его снедали беспокойство и суетная страсть; и хотя причины возникшей тревоги представлялись самыми ничтожными, игнорировать их Он не мог. Не мог, пока плоть и разум этого человека оставались Его обителью.

Так пусть этот страждущий получит то, чего добивается – свою женщину! Пусть возьмет ее силой либо угрозами, если не способен уговорить, улестить, соблазнить богатством или властью, призраком любви, обещаниями и посулами… Пусть пленит ее магической сетью, пусть пригрозит ей гибелью, пусть сокрушит ее сопротивление чародейством! Пусть овладеет ею и успокоится…

Конечно, смертный Избранник – лишь сосуд, вмещающий призрака надзвездных стихий, Духа Изменчивости, но этот сосуд должен быть прочен.

За окнами ярилась буря. Свинцовые оконные переплеты с толстыми чешуями стекла отражали натиск ветров, но в обширном темноватом чертоге было немногим теплей, чем снаружи, где над берегом и оледеневшим морем метались низкие сизые тучи, сыпавшие снегом. Впрочем, властителя замка Кро Ганбор это не беспокоило; он любил холод.

Да, холод был ему больше по нраву, чем тепло, хоть родился он в жаркой Стигии, на плодородных берегах Стикса, где поля давали два урожая в год, где солнце палило словно гигантский костер, разведенный в небе, где раскаленные камни трескались, если плеснуть на них водой, а пески, остывая по ночам, пели и стонали на тысячу голосов. Жара была привычна для стигийцев чистой крови, для магов и жрецов, происходивших от древних обитателей долины Стикса – столь же привычна, как легкие одежды и глоток кислого освежающего вина в полдень. Он тоже был стигийцем и магом, но все-таки предпочитал льды севера южному зною. И он не носил легких одежд и не пил вина.

Коснувшись узкой ладонью заиндевевшего стекла, маг выпрямился и хмуро оглядел просторный сводчатый покой. Был чародей высок и строен, с обычной для стигийцев кожей цвета старого янтаря; крупный нос с широкими ноздрями нависал над тонкогубым ртом, щеки и виски высокого лба казались чуть впалыми, раздвоенный крепкий подбородок говорил о внутренней силе и уверенности в себе. Пожалуй, его можно было бы счесть красивым, если б не холодный и высокомерный взгляд широко расставленных глаз, не кустистые грозные брови и копна волос, беспорядочно спадавших на спину. Волосы, буйные и черные, как воды северного моря, контрастировали с желтовато-белым мехом плаща; под плащом из медвежьей шкуры серебрились иные меха, полярных лис – из них была скроена длинная, до щиколоток, хламида. Воины-ваны, его слуги, любили облачаться в меховые одеяния, и он перенял у них этот обычай.

Маг отошел от окна и неслышной походкой направился к большому каменному столу, занимавшему середину чертога. Стол этот, высеченный из глыбы черного гранита, формой своей походил на алтарь Великого Змея в Луксуре, но хозяин замка Кро Ганбор не поклонялся Сету – как и всем прочим богам, темным или светлым; он полагал себя равным им. Когда-то, очень давно, он считался членом Черного Круга… он даже думал, что удостоен высочайшей чести, сделавшись учеником учеников Тот-Амона, главы стигийского жречества… Ничтожный учитель, презренные ученики! Разве кто-либо из них обладал хоть каплей его нынешней власти, его безмерного могущества? Разве могли они повелевать стихиями, насылать ветры, штормы и бури, раскалывать горы, вздымать морские волны до небес? Ему же все это было доступно – правда, мощь его с расстоянием слабела, и причинить серьезные неприятности своим соплеменникам в Стигии он не мог. Другое дело, Ванахейм, Асгард, Киммерия и север Пустоши Пиктов; тут он был почти всевластен! Но сейчас страны эти не интересовали мага, ибо внимание его в последнее время приковывал Западный океан.

Он наклонился над столом, и в темной полированной поверхности всплыло отражение его черт – лицо сорокалетнего мужчины, хоть прожил стигиец впятеро дольше. Он давно не удивлялся тому, что не старится; то было явственное и зримое следствие его могущества, власти над людьми, стихиями и временем, которую он ощутил в некий благословенный миг еще в юности; тогда-то он и распростился с Черным Кругом, словно дитя, переросшее старую убогую одежду. Мощь и сила снизошли к нему, пробудив от сна обыденности и ничтожности – и они же сделали душу его холодной, как глыба льда. Так длилось десятилетиями, и так могло бы длиться целую вечность – если б не она!

Она! Зеленоглазая рыжая колдунья! Непокорная ведьма!

Откинув на спину тяжелый плащ, маг возложил руки на холодный камень. Губы его зашевелились, творя заклятья; он шептал, бормотал, и постепенно слова начали складываться в песню – в давно привычный гимн, коим он вызывал Силу. Ее природа оставалась для стигийца загадкой: иногда он считал, что ему покровительствует некий дух или божество, превосходящее могуществом и Сета, и Нергала, и Аримана, и самого Митру; в другие же мгновения ему казалось, что дух обитает в нем самом, что Власть и Сила присущи ему от рождения и лишь пробудились в нужное время, в день, когда он достиг зрелости. Как бы то ни было, он мог повелевать, и он повелевал! Всеми, кроме этой зеленоглазой женщины…

• 1/70
• Следующая