Бой бес правил - Мякшин Антон - Страница 20
- Предыдущая
- 20/68
- Следующая
Ну что ж, ресторан так ресторан. Дверь, кстати, открыта… Я пожелал себе удачи, трижды плюнул через правое плечо и шагнул на порог.
В крохотном вестибюле сидел на корточках всклокоченный детина в красной ситцевой рубахе, заплатанной на локтях, и сосредоточенно начищал револьвер.
«Свои, — облегченно подумал я. — Не похож этот отрепыш на белогвардейца, совсем не похож. Ну вот, а я-то боялся…»
— Здорово! — сказал я.
— Здоровее видали, — не отрываясь от своей работы, буркнул детина.
Надо бы разговор завязать… Что-то товарищ не больно приветлив.
— А что, друг, — проговорил я, присаживаясь рядом, — как жизнь-то идет?
— Жизнь? — он сплюнул. — Жизнь как жизнь. Нормальная собачья жизнь. Служба, ети ее…
— Понятно, — кивнул я, — магнитная буря, депрессия, плохое настроение… Но ведь, с другой стороны, раньше-то хуже было!
— Это когда? — прищурился на меня детина.
— А до семнадцатого года.
Он опять с ожесточением сплюнул:
— Ох, хуже… Даже вспоминать на хочется. Я тогда денщиком у капитана Васина служил. Зверь лютый! Сапоги ему не почистишь — он сразу в ухо! Поутру разбудишь: ваше благородие, посетитель к вам-с… А он в меня бутылкой! Не лезь, кричит, мужицкая твоя морда, к моему благородию, которое почивать изволит! Вот что было! А ты тоже из денщиков?
— Да! Да! — с готовностью подтвердил я. — Тоже из денщиков. Скажу тебе, друг, истинно собачья была житуха до семнадцатого года.
Детина отложил револьвер.
— Раз я кухарку соседскую обнял, — угрюмо припомнил он. — А ейный барин моему нажаловался. Так мой капитан мне и говорит: на сладкое, мол, потянуло? Смешал мне касторки с керосином в стакане: на, лакомка, выпей! И сам смеется как лошадь, ей-богу.
Он трахнул кулаком по колену и посмотрел на меня.
— А как-то, — немедленно поддержал я его, — хозяин меня выволок во двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. Эх!
— А мой шомполом любил прохаживаться по заднему месту. Мол, от меня табачным духом тяжко воняет! Эх!
— А хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать! Эх!
— А мой… Да что говорить! Как вспомню его благородие капитана Васина, так меня плакать тянет. Но теперь-то лучше стало. Лучше!
— Да! — патетически воскликнул я. — Если б не большевики, до сих пор бы мы с тобой сапогами по лбам получали! Кончилось время для этих кровососов! Хватит, поцарствовали на наших шеях!
Детина как-то странно глянул на меня, моргнул… и снова потянулся к револьверу. Но тут дверь, ведущая явно в ресторанный зал, приоткрылась.
— Ванька! — донеслось из-за нее. — Ты с кем, турок этакий, треплешься там?
Детина тут же вскочил и шмыгнул в зал. Я тоже поднялся, одернул на себе кожанку и, вынув из кармана, деловито повязал на шее красный бант. А чего? Теперь можно и не скрываться. И только я шагнул к двери, как она распахнулась сама собой. Два мордоворота в царских мундирах с погонами прапорщиков стояли на пороге. В руках у прапорщиков поблескивали револьверы, а за их спинами маячил детина Ванька. От неожиданности я замер столбом. Ноги отнялись, прямо как у комиссара товарища Огонькова.
— Вот он! — закричал Ванька. — Агитировал меня, понимаешь, паскудина! — И добавил, обращаясь исключительно ко мне: — Невыносимая житуха была до семнадцатого года. А когда капитана Васина на германском фронте кокнули, я к его благородию капитану Петину пошел служить! Он-то меня никогда не бьет. Только изредка за волосья таскает. Теперь лучше стало!
Я так думаю, каждый нормальный разведчик не менее двух раз в неделю просыпается посреди ночи в холодном поту, услышав в явившемся ему кошмаре именно эту фразу:
— Господа, среди нас шпион!
Мне бы очень хотелось, чтобы эта фраза, прозвучавшая сейчас, была всего лишь частью сновидения. Нет, ну глупость же, клянусь адским пеклом! Так просто попался! А почему, собственно, попался? Что я такого сделал? Ничего я не агитировал, только высказал вслух пару мыслей. А красный бант… Мало ли у кого какие привычки в одежде? Красный цвет теперь среди белого воинства вообще запрещен, что ли? Тогда вон тому прапорщику надо отрубить нос — он у него не просто красный, а пунцовый!
— Р-руки назад! — скомандовал Ванька.
Конвоируемый прапорщиками и паскудным денщиком Ванькой, я прошел в зал. Небольшой такой зальчик ресторана плотно уставлен был столиками, за которыми сидели офицеры в царских мундирах. Человек, наверное, двадцать — от прапорщиков до полковников включительно — и все при полном параде: мундиры, фуражки, погоны. Сначала в моей голове мелькнула испуганная мысль, что я сдуру залетел в штаб здешнего командования — вот тогда-то мне точно конец. Но потом я разглядел — мундиры расстегнуты и густо покрыты пятнами, не крови, конечно, а соусов; фуражки сбиты: у кого на затылок, а у кого на ухо; и на столах не секретные карты и пакеты с донесениями, а бутылки и закуска. Потолок затянут струями синего табачного дыма, похожего на пороховой. На эстраде, словно загипнотизированная заклинателем кобра, покачивался длинношеий белобрысый штабс-капитан и задумчиво гудел унылую какую-то песню. Я вошел в зал как раз на словах: «…то ли со-олнышко не свети-ит… то ли бли-изок комисса-ар…»
Никто из собравшихся, видимо, пока и не подозревал, насколько близок к ним сейчас настоящий комиссар, — на меня даже не оглянулись. Прапорщики силой усадили меня за ближайший столик, за которым спал, уронив на руки загорелую лысую голову, подгулявший поручик. При моем появлении он поднял голову, мутно оглядел меня и вопросительно прожужжал:
— Бож-же, царя храни?
— Храни, — успокоил я его.
— Замолчи, красная сволочь! — рявкнул на меня прапорщик. — Не пытайся выкручиваться!
Лысина снова ткнулась в стол.
— Почему, замолчи-то?! — воскликнул я. — С чего вы взяли, что я шпион! Камзольчик у меня, правда, пошловат, а вот ботфорты — это в тему. И петушиное перо на шляпе смотрится очень аристократично. Господа, я свой в доску!
— Шпиена пымали! — завопил на весь зал Ванька. — Красного!
Поручик за моим столом поднял голову. В мгновенно образовавшейся тишине он четко проговорил:
— И мне к-красного! И белого! И крепленого тоже! Челаэк!
— Я не красный! — всерьез запаниковал я. — Белый, как первый выпавший снег! Как иней на вишневых ветках! Как… как… Ну чего вы, в самом деле?
Штабс-капитан на эстраде допел последний куплет, выкрикнул:
— Пропала Россия, господа! — спрятал лицо в ладонях и зарыдал.
А зальчик загудел громче прежнего. Повскакав со своих мест, к нашему столику сбежались офицеры. У моего столика мигом стало очень тесно. Адово пекло! От мгновенной расправы меня спасло только то, что почти все офицеры находились подшофе различной степени тяжести. Поручик, снова проснувшись, кажется, понял, что, собственно, случилось.
— А вот я тебя сейчас, коммунар проклятый, застрелю!.. — крикнул он, расстегнул кобуру и вытащил оттуда кривой пупырчатый огурец.
Дело явно принимало нешуточный оборот. Я попытался встать со стула, но меня снова усадили. Лысый поручик тыкал мне в нос огурец, щелкал по нему пальцем и каждый щелчок комментировал:
— Осечка… осечка…
Толстый майор в расстегнутом до пупа мундире размахивал шашкой, явно намереваясь снести мне голову с плеч, но по причине запредельнего опьянения едва не снес свою собственную. Со всех сторон ко мне тянулись ружейные и пистолетные стволы, сабли, ножи, шампуры, бутылки, рюмки… Денщик Ванька замахивался табуреткой.
— Бей шпиона! — кричали те. кому посчастливилось пробиться в первые ряды.
— Погодите, господа, не бейте! — умоляли из задних рядов. — Оставьте нам хоть по разику ударить!
— За здоровье именинника — ур-ра! — вопил кто-то, не разобравшийся в ситуации. — Пустите меня, я его поцелую!
— Господа офицеры, тихо! — начальственно бухал басом рослый полковник, пьяный, кажется, меньше других' — Тихо, говорю! Пустите меня к шпиону!
- Предыдущая
- 20/68
- Следующая
