Передышка - Астафьев Виктор Петрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
Майор выплюнул потухшую папироску, прикурил от коптящей гильзы свежую и долго, с интересом глядел на Андрюху Колупаева, как бы изучая его. А я с трубками, подвешенными за тесемки на башку, постукивал ботинком о ботинок, грея ноги, шаркал жестяным рукавом шинели по распухшему носу и ждал — чего будет?
— Боец Колупаев, — наконец выдавил командир дивизиона и повторил: — Боец!
Андрюха весь подобрался, чувствуя неладное, и глянул на меня. Но я, в отместку за то, что он скользнул по мне взглядом, как по бревну, и относился ко мне последнее время плохо, — ничего ему не сообщил ни губами, ни глазами — держись без поддержки масс, раз ты такой гордый!
— Иди-ка сюда, боец Колупаев! — поманил к себе Андрюху майор, и тот, не знающий интонаций майора, всех тайн, скрытых в его голосе, как знаю, допустим, я — телефонист, — простодушно двинулся к столу, точнее, к избяной двери, пристроенной на две ножки, и присел на ящик из-под снарядов.
— Так-так, боец Колупаев, — постучал пальцами по столу майор, — воюем, значит, громим врага!
— Да я чё, я за баранкой… — увильнул встревоженный Андрюха. — Это вы тут, действительно… без пощады!..
— Чего уж скромничать! Вместе, грудью, так сказать, за отечество, за матерей, жен и детей. Кстати, у тебя семья есть? Жена, дети?.. Все как-то забываю спросить.
— Дак эть я вроде сказывал вам? Конешно, много нас — не упомнишь всех-то. Жена, двое ребят. Все как полагается…
— Пишешь им? Не забываешь?
— Дак эть как забудешь-то? Свои.
— Ага. Свои Правильно… — Глаза майора все больше сужались и все больше стального блеску добавлялось в них.
Я держал нажатым клапан телефона, и артиллерийский дивизион, а также батальон пехоты замерли, прекратив активные боевые действия, ожидая налета и взрыва со стороны артиллерийского майора, пока еще ведущего тонкую дипломатическую работу.
Атмосфера сгущалась.
Я бояться чего-то начал, даже из простуженного носа у меня течь перестало.
— Чего случилось-то, товарищ майор? — не выдержал Андрюха.
— Да ничего особенного… На вот, почитай! — майор протянул Андрюхе размахрившийся, припачканный в долгой дороге треугольник. Бумага на письмо была выдрана из пронумерованной конторской книги, и заклеен треугольник по нижнему сгибу вареной картошкой. Где-то треугольник поточили мыши.
Андрюха читал письмо, шевеля губами, и я видел, как сначала под носом, потом под нижней губой, а после и на лбу его возникали капли пота, они набухали, полнели и клейко текли за гимнастерку, под несвежий подворотничок. Командир дивизиона одним махом чертил круги циркулем на бумаге и с нервным подтрясом в голосе напевал переиначенную мной песню: «Артиллеристы, точней прицел! Разведчик стибрил, наводчик съел…»
Никаких поношений и насмешек об артиллеристах майор не переносил, сатанел прямо, если замечал неуважение к артиллерии, которая была для него воистину богом, и вот сатирический куплет повторяет и повторяет…
Худо дело, ребята! Ох, худо! Я отпустил клапан трубки и полез в карман за махоркой.
Андрюха дочитал письмо, уронил руки на колени. Ничего в нем не шевелилось, даже глаза не моргали, и только безостановочно, зигзагами катился теперь уже разжиженный пот по оспяным щербинам и отвесно, со звуком падал с носа на приколотую карту.
«Хоть бы отвернулся. Карту ведь портит…» — ежась от страха, простонал я.
Телефонисты требовали новостей, зуммерить начали.
— А, пошли вы!..
— Ладно, ладно, жалко уж!..
Голос мой, видать, разбил напряженность в блиндаже. Майор швырнул циркуль с такой силой, что он прокатился по карте и упал на землю.
— Воюем, значит, боец Колупаев?! — подняв циркуль и долговязо нависнув над потухшим и непривычно кротким Андрюхой, начал расходовать скопившийся заряд командир дивизиона. — Бьем, значит, гада!
Андрюха все ниже и ниже опускал голову.
«Заступница, матушка, пресвятая богородица! Пусть майора вызовут откуда-нибудь!..» — взмолился я.
Никто майора не вызывал. Меня аж затрясло. «Когда не надо — трезвонят, ироды, — телефон рассыпается!..»
— Вы что же это, ля-амур-р-ры на фронте разводить, а?!
— Ково? — прошептал Андрюха.
— Он не понимает! Он — непорочное дитя! Он… — Майор негодовал, майор наслаждался, как небесный пророк и судия своим праведным гневом, но я отчетливо почувствовал в себе удушливую неприязнь к нему и догадываться начал, отчего не любят его в дивизионе, особенно люди не чинные, войной сотворенные, скороспелые офицеры. Но когда он, обращаясь ко мне и указывая на Андрюху, воззвал с негодованием: — Вы посмотрите на него! Это ж невинный агнец! — я качанием головы подтвердил, — что, мол, и говорить — тип! И тут же возненавидел себя за агнца, которого не знал, и за все… — Сегодня вы предали семью! Завтра Родину предадите!
— Ну уж…
— Молчать, когда я говорю! И шапку, шапку! — Майор сшиб с Андрюхи шапку, и она покатилась к моим ногам. «Ну, это уж слишком!» — Я поднял ее, отряхнул, решительно подал Андрюхе и увидел, что бледное лицо его начинает твердеть, а глаза раскаляются.
«Ой, батюшки! Что только и будет?!»
— Если будете кричать — я уйду отсудова! — обрывая майора, заявил Андрюха. — И руками не махайтесь! Хоть в штрафную можете отправить, хоть куда, но рукам волю не давайте!..
— Что-о-о? Ч-что-о-о-о?! А ну, повторите! А ну… — Майор двинулся к Андрюхе на согнутых ногах.
Андрюха встал с ящика, но от майора не попятился.
И в это время!.. Нет, есть солдатский бог! Есть! Какой он, как выглядит и где находится, — пояснить не могу, но что есть — это точно!..
— Двадцать пятого к телефону! — По капризному, сытому голосу я сразу узнал штабного телефониста и скорее сорвал с уха трубку:
— Из штаба бригады, товарищ майор!
— А-а, чь… черт! — все еще дрожа от негодования, командир дивизиона выхватил у меня трубку. — Двадцать пятый! Репер двенадцатой батареи? Пристреляли. Да! Четырьмя снарядами. Да! Остальные батареи к налету также готовы. Связь в пехоту выброшена. Все готово. Да. Чего надо? Как всегда, огурцов. Огурцов побольше. Чем занимаюсь? — майор выворотил белки в сторону Колупаева. — С личным составом работаю. По моральной части. Мародерство? Пока бог миловал… Да. Точно. До свидания, товарищ пятый. Не беспокойтесь. Я знаю, что пехоте тяжело. Знаю, что снег глубокий. Все знаю…
Он сунул мне трубку. Она была сырая — сдерживал себя майор, и нервы его работали вхолостую, гнали пот по рукам. Не одному Андрюхе потеть!
— Ну, как там у вас? — послышался вкрадчивый голос.
Прикрыв ладонью трубку, я далеко-далеко послал любопытного связиста.
Майор достал из полевой сумки два листа бумаги, пододвинул к ним чернилку с тушью, складную железную ручку достал из-под медалей, залезши пальцами в карман.
— Пиши! — уже утихомиренно и даже скучно сказал он, и я тоже начал успокаиваться: если майор перешел на «ты», значит, жить можно.
Андрюха вопросительно глянул на майора.
— Письмо пиши.
Андрюха обернул вставышек железной ручки пером наружу, вынул пробку из чернилки-непроливашки, макнул перо, сделал громкий выдох и занес перо над бумагой — три класа вечерней школы! С такой грамотой писать под диктовку!..
Майор, пригибаясь, начал расхаживать по блиндажу:
— Дорогая моя, любимая жена…
Андрюха понес перо к цели, даже ткнул им в бумагу, но тут же, ровно обжегшись, отдернул:
— Я этого писать не буду!
— Почему? — вкрадчиво, с умело спрятанной насмешкой поинтересовался майор.
— Потому что никакой любви промеж нас не было.
— А что было?
— Насильство. Сосватали нас тятя с мамой — и все. Окрутили, попросту сказать.
— Ложь! — скривил губы майор. — Наглая ложь! Чтобы при советской власти, в наши дни — такой допотопный домострой!..
— Домострой?! Хужее!.. Я было артачиться зачал, дак пахан меня перетягой так опоясал… Никакая власть, даже советская, тятю моего осаврасить не может.
— Давайте, давайте, — покачал головой майор. — Вы посочиняете. Мы — послушаем! — И снова улыбнулся мне, как бы приглашая в сообщники. И я снова угодливо распялил свою пасть.
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
