Стальной царь - Муркок Майкл Джон - Страница 24

• Предыдущая
• 24/34
• Следующая

– Вы, как мне кажется, не слишком тверды в своей верности правительству, – упрекнул я его.

– Я верен нашим социалистическим идеалам. Керенский стар. Может быть, он уже плохо соображает, я не знаю.

Полный сожалений, я взглянул на поле битвы. Удивительно! Эти дикие всадники, живой анахронизм, могли оказывать такое большое влияние на течение современной истории! Если они действительно требовали лишь признания своих свобод и не стремились к политической власти как к таковой, то отнюдь не удивительно, что они чувствовали себя униженными тем, кого некогда поддержали. В истории немало подобных примеров.

– Джугашвили обещает возвратить им все их былые вольности, – горько сказал Пильняк, – но единственная свобода, которую он им пока что действительно дал, – это свобода умирать. В его сердце засел чугунной задницей необразованный и хитрый крестьянский поп. Из-за этих чернорясых проклятье лежит на России. Что-то в них, в крапивном семени, есть такое, чему русский народ не может противостоять.

– Надежда? – спросил я сухо.

– Когда-то – несомненно да. Но сегодня? Наша страна почти поголовно грамотна, а наше бесплатное здравоохранение простерло свою сеть на весь мир. Наш уровень жизни выше, чем в большинстве других стран. Мы зажиточны. Почему они продолжают нуждаться в «старцах»?

– Они ожидают небес. Вы сами это говорили. Но ваша социалистическая Дума, кажется, подарила им только землю. А такая действительность, пусть даже в улучшенном виде, слишком им хорошо известна.

Пильняк кивнул:

– Мы, славяне, вечно надеемся на большее. Но до Керенского мы вечно получали намного меньше. Что же может сделать для нас Стальной Царь?

– Он может освободить вас от личной ответственности, – сказал я.

Пильняк рассмеялся:

– Это никогда нас не вдохновляло. Это вы, англосаксы…

Я никак не отреагировал на укол. Оценив мою сдержанность, Пильняк продолжал уже более дружелюбно:

– В известной степени нами все еще управляет наша церковь. Мы – народ, который пострадал от нашей религии, ее последствия и воздействия куда сильнее, чем другие. Вероятно, своим мессианским социализмом Стальной Царь предлагает нам еще одну религию. Вы, англичане, никогда не испытываете такой потребности в боге. Слишком часто обрушивались на нас иноземные захваты и горькая нужда, чтобы мы могли полностью его игнорировать, – он пожал плечами. – Старые привычки, мистер Бастэйбл. Религия – вот средство залечивать раны. У нас большая склонность рядить наши беды в мистические и утопические одежды.

Я начинал понимать его.

– И ваши казаки готовы убивать ради воплощения мечты, вместо того чтобы принять философию компромисса, идеологию Керенского?

– Чтобы быть точным, они готовы также умирать за эту мечту, – сказал он. – Они как дети. В этом смысле они – истинно верующие. Еще недалеко то время, когда все русские были детьми. И если пойдет так, как хочет Джугашвили, то скоро они снова станут детьми. Ошибка Керенского была в том, что он отказался от роли патриарха – или, как вы говорите, роли святого образа, иконы, – он улыбнулся. – Социализм петербургского образца кажется казакам холодным; они лучше будут обожествлять личность, нежели восхвалять идею.

Я поддержал иронию:

– Вы говорите о них так, точно они американцы.

– Это кроется во всех нас, мистер Бастэйбл; особенно в трудные времена.

Теперь крейсер приблизился к мачте и приготовился стать на якорь. Капитан Леонов напомнил нам о нашем долге, и мы заняли наши места на мостике.

Но причалить нам было не суждено.

Когда солнце начало снижаться над степью и ландшафт озарился неподражаемым мягким российским светом – не то сумерек, не то предрассветной мглы, – Пильняк взволнованно указал на восток.

– Корабли, ваше высокоблагородие! – крикнул он капитану. – Примерно десять!

Они стремительно приближались: военные корабли средней величины, черные от верха до гондолы, без каких-либо знаков различия или надписей. Они открыли огонь.

У нас оставались только легкие корабельные орудия; бомбы и торпеды были израсходованы полностью. Черные корабли, очевидно, выжидали, не нападая до тех пор, пока мы не расстреляем все свои боеприпасы.

Один из наших крейсеров стал мишенью массированного обстрела и завалился на бок, когда его тросы были уже привязаны к мачте. Он попытался снова поднять нос, но разрывные снаряды с чудовищной силой ударили в гондолу и машинное отделение. Один или два его орудия открыли огонь, но на их выстрелы враги мгновенно ответили еще более яростным огнем. Должно быть, наши враги попали крейсеру в баки, полные горючего, потому что из гондолы вырвалось пламя. Корабль вздрогнул, как загарпуненный кит, ударился о мачту и бессильно осел на землю. Команда наземного обслуживания быстро побежала к кораблю, чтобы одолеть огонь и, если возможно, спасти экипаж.

Капитан Леонов поспешно отдавал приказы нашим бортовым стрелкам.

– Чьи это корабли? – прокричал я Пильняку.

Он покачал головой:

– Не знаю, но это явно не японцы. Они сражаются за казаков.

Капитан Леонов стоял у рации и разговаривал с флагманом Краснова, который, как мы могли наблюдать, подвергался сильному обстрелу. Черные корабли, казалось, скоро возьмутся и за наш крейсер. Леонов быстро говорил по-русски:

– Да… Да… Я понимаю…[3] – затем: – Высота шестьсот метров, штурман! Полный вперед.

Это означало, что сейчас придется хвататься за голову и желудок, чтобы не потерять их, когда корабль взметнется в высоту.

Мы вцепились в перила. При взлете мы попытались повернуть свое безоткатное тридцатифунтовое орудие в сторону черных кораблей. Этот великолепный образчик воздухоплавательного искусства был вознагражден почти на месте, когда нам удалось тотчас же дважды удачно попасть в ведущего вражеских кораблей. Хотя голова у меня шла кругом, я испытал ликование. Ради таких секунд и стоило служить в армии!

Два вражеских корабля вырвались из общего строя и взяли курс к нам, однако не проявляя той быстроты, грации, маневренности и исключительной ловкости, какие отличали «Вассариона Белинского». В тот момент у нас оставалась на вооружении одна только наша личная убежденность, потому что оружия у них было больше и они превосходили нас по численности. Мы поднимались выше, однако медленнее, чем наши враги. Мы все еще продолжали обстреливать оба черных корабля, которые неуклонно взмывали ввысь, как акулы, почуявшие кровь.

Мы ворвались в облачный слой.

– Вполсилы вперед! – приказал капитан Леонов штурману. Он был теперь совершенно спокоен, улыбка застыла на его лице. Очевидно, он предпочитал такой вид борьбы, каким бы опасным он ни был, тому, в котором мы прежде были вынуждены участвовать.

– Стоп машина! – приказал капитан. Теперь мы дрейфовали под защитой облаков, незаметные для наших врагов.

– Атакуем их, ваше высокоблагородие? – осведомился Пильняк.

Леонов сжал губы:

– Думаю, нам не остается ничего другого, лейтенант Пильняк. Но я хотел бы сделать наши преимущества как можно более существенными. Два градуса левее, штурман!

Корабль медленно повернулся.

– Еще два, – сказал капитан. Его глаза были холодными и жесткими, когда он вглядывался в облака.

– Еще два.

Мы совершили почти полный поворот.

– Полный вперед! – приказал Леонов.

Наши дизели взвыли, когда мы снова ворвались в открытое небо. Оно было бледно-серым, облака висели под нами, а над нами сгущалась темнота. Ночью мы могли сражаться так же хорошо, как днем, поскольку использовали прожектора, чтобы выслеживать противника.

До рассвета мы играли в прятки с черными кораблями. Капитан Леонов великолепно владел такой тактикой и теперь пытался выиграть время. Тем временем наш самый тяжелый противник развил такую же тактику. У нас не было большого выбора, потому что в прямом столкновении мы были полностью бессильны.

– Стоп машина!

Мы снова легли в дрейф. Ветер рвал наши кабели так, что они начали петь. Над нами постепенно загорались звезды.

• Предыдущая
• 24/34
• Следующая