Стальной царь - Муркок Майкл Джон - Страница 14

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая

До вечера к нам присоединилось еще несколько человек, включая двух ирландских священников – те составили компанию остальным духовным лицам в углу. Ольмейер был в восторге – столько новых посетителей! Он крутился и вертелся, заботясь о том, чтобы для каждого была приготовлена комната. Я тоже получил номер на третьем этаже.

Возвратился Оллсоп. Он выглядел усталым и злым. Его некогда такой чистый мундир был покрыт пылью, а над левым глазом светился огромный кровоподтек. Кажется, он возложил ответственность за свои неприятности на Гревса и меня и во время своего второго визита в отель не удостоил нас ни словом. Он оставил троих из своей армии в двенадцать солдат для нашей охраны. Прочие оставались в городе, чтобы «обеспечивать правопорядок» (судя по шуму, доносившемуся из города, упомянутым правопорядком там и не пахло) и для охраны резиденции представителя правительства. Бригадный генерал Несбит, естественно, решил оставаться со своими слугами.

Вскоре после этого Оллсоп отправился назад. Он был один. Направляя лошадь вниз с холма, он держался в седле так же прямо, как обычно. Вскоре лейтенант исчез в темноте и неразберихе, кипевшей в долине. Больше мы его не видели.

До полуночи все дамы и господа из духовенства уже разошлись по кроватям, а Гревс, Ольмейер и я заняли наши обычные места у стойки бара. Маленький бенгалец все ходил взад-вперед перед окном.

Даже Гревс выглядел немного нервным и уронил замечание насчет того, что «мы не все сделали, что могли». Вскоре он тоже отправился спать. Бенгалец последовал его примеру. Ольмейер разложил на прилавке большую конторскую книгу и на некоторое время с большим наслаждением погрузился в счета, затем громко захлопнул книгу, пожелал мне доброй ночи, и вскоре массивное тулово голландца тоже потащилось к спальне.

Теперь я, если не считать гуркхов, стоявших на вахте снаружи отеля, был единственным, кто еще не спал. Я чувствовал себя очень усталым, но не особенно сонным. Я решил выйти наружу и поглядеть, не увижу ли что-нибудь из тех бесчинств, что творятся нынче в городе.

В холле были слышны голоса, переговаривавшиеся у входной двери. Я выглянул, однако масляная лампа горела недостаточно ярко, чтобы можно было что-либо толком разглядеть. Я раскрыл дверь. Один из гуркхов схватил человека – в тусклом лунном свете я не понимал, кто это был. Гуркх направил на него штык, и человек повернулся. И тогда в слабом свете лампы я увидел его лицо. Протиснувшись мимо солдата, я бросился наружу.

– Демпси! Вы?

Он обернулся ко мне. Плечи его согнулись, пиджак был порван. Лицо было смертельно бледным, веки почти сомкнуты.

– Привет, Бастэйбл, – голос точно выцвел. Это был голос кретина. – Я думал, это мой отель.

– И ваш тоже, – я подошел к нему и схватил его вялую руку. – Идемте!

Когда я потащил Демпси в отель, гуркх не сделал ничего, чтобы остановить нас. Демпси дрожал и спотыкался. Из его горла вырывалось сдавленное рыдание без слез. Правой рукой он крепко прижимал что-то к себе. Не было смысла задавать ему вопросы, и я приложил немало усилий, чтобы протащить его по лестнице наверх и доставить до номера в отеле.

Дверь не была заперта. Я почти на руках внес Демпси в комнату и усадил на кровать. Потом зажег маленькую масляную лампу.

Свет залил удивительно чистое помещение. Кровать застелена, и вокруг никаких отбросов. Более того, комната выглядела совершенно нежилой. Я уложил Демпси, и он с тяжелым вздохом растянулся на постели. Теперь он уже не трясся мелкой дрожью, а изредка крупно вздрагивал. Он моргнул и поглядел на меня снизу вверх, когда я пощупал его пульс.

– А, большое спасибо, Бастэйбл, – сказал он. – Думаю, я должен поговорить с вами.

– Вам очень плохо, – сказал я. – Лучше поспите, если можете.

– Там, внизу, грабят, – сказал он. – Убивают друг друга. Может, в воздухе что-то такое… – он закашлялся; его затошнило. Я поднял его и попытался отобрать сверточки, в которые он вцепился, но он принял мою попытку весьма агрессивно и сопротивлялся с поразительной силой.

– Теперь я сам могу о себе позаботиться, старина, – слезы стояли у него в глазах, когда он опустился на подушки. – Я просто очень устал. Мне плохо, и я устал.

– Демпси, вы себя убиваете. Позвольте, я…

– Надеюсь, что вы правы, Бастэйбл. Но это слишком долго тянется. Хотел бы я иметь мужество убить себя, как порядочный человек.

Я встал и сказал ему, что зайду позднее посмотреть, как у него дела. Он закрыл глаза и притворился спящим.

Я ощутил то бессилие, которое знакомо людям, что сами искали утешения в наркотиках. Теперь я слишком хорошо знал, что чересчур мало могу сделать для этого бедного истерзанного парня. Помочь себе может только он сам. А Демпси, казалось, действительно терзала какая-то мука. Может быть, у него было особое видение вещей; может быть, боль гнездилась в его душе. Или какая-то часть его существа находилась в раздоре с его моральными принципами? Для меня было все очевиднее, что Демпси, несмотря на свой облик и поведение, был человеком со строгими моральными принципами и что именно поэтому сам был невысокого мнения о себе.

Я прошел по коридору к своей комнате и снял пиджак и брюки. Затем растянулся на кровати и стал слушать в темноте, как насекомые жужжат у решетки окна. Лунный свет заливал комнату. Вскоре я уснул.

Неожиданно я проснулся, охваченный ужасом.

Дверь моя заскрипела и медленно открылась. Я предположил, что, покуда я спал, китайские поденщики напали на отель. Оглядевшись, я схватился за оружие.

Затем с облегчением увидел, что это Демпси. Едва держась на ногах, он привалился к дверному косяку. Лицо его было смертельно бледным, как обычно, но теперь он снова набрался сил.

– Простите, если я вам мешаю, Бастэйбл.

– Вам нужна помощь? – я встал и натянул брюки.

– Может быть. У нас осталось не так много времени, – он улыбнулся. – Хотя это, вероятно, и не практическая помощь.

Его глаза остекленели и затуманились, и я понял, что он принял какое-то тонизирующее средство, чтобы победить передозировку опиума.

Демпси тяжеловесно рухнул на мою кровать.

– Со мной все в порядке, – он говорил так, точно хотел убедить в этом самого себя. – Я только подумал, что мог бы немного поболтать. Вы хотели бы немного поболтать?

Я уселся в кресло рядом с кроватью.

– Почему бы и нет? – спросил я с напускной веселостью.

– Я вам уже говорил, что нет никакой причины относиться ко мне по-доброму. Я пришел сделать своего рода признание. Не знаю, почему именно вам, Бастэйбл. Может быть, потому что вы одна из жертв. Сингапур и все остальное…

– Это позади, – сказал я. – И все это, разумеется, не имеет с вами ничего общего. Война бесконечна. «Лучшее, на что мы можем надеяться, – это мгновения передышки посреди вечной битвы». Я цитирую Лобковитца.

Его сумасшедшие глаза сверкнули иронией.

– Вы тоже читали его. Вот уж не думал, что вы красный, Бастэйбл.

– Я вовсе не красный. И Лобковитц еще меньше, чем я.

– Как посмотреть.

– Кроме того, я говорю так, исходя из большого личного опыта.

– Военного?

– Я был солдатом. Но в конце концов я пришел к заключению, что человечество, оказавшись в стабильном состоянии, само находит для себя источники напряженности. Эта напряженность делает нас теми, кто мы есть, и часто приводит к войнам. Чем больше наши достижения, тем ужаснее наше оружие.

– О, с последней мыслью я полностью согласен, – он вздохнул. – Но вы не думаете, что для человечества возможно принять эту напряженность и создать определенную гармонию между противоположными полюсами? Так возникает музыка.

– Мой опыт учит меня иному. Разумеется, мои надежды, вопреки моему опыту, развиваются в этом направлении. Однако мало смысла в подобной дискуссии, поскольку мир находится в ужасающем состоянии. Этот отвратительный Армагеддон закончится, вероятно, только тогда, когда с неба упадет последний военный корабль.

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая