Левиафан шагает по земле - Муркок Майкл Джон - Страница 16

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая

– Вот именно, и так далее. А вы знаете, капитан Бастэйбл, что за бомбы были сброшены под конец войны?

– Полагаю, довольно мощные, коль скоро произвели такие опустошения.

– В высшей степени. Однако разрушения причиняли не взрывы. Бактерии. Бомбы содержали в себе культуры различных эпидемических заболеваний, капитан. Все они имеют очень научные названия, но вскоре каждая получила от ваших соотечественников ненаучное прозвище. Вы когда-нибудь видели, например, какое воздействие оказывает «Чертов гриб»?

– О таком я еще ни разу не слышал.

– Болезнь получила название благодаря грибу, который через два часа после инфицирования жертвы начинает распространяться на коже. Сковырнув гриб, вместе с ним вы отрываете от себя кусок мяса. Через два дня вы начинаете выглядеть замшелым деревом, какие вы не раз встречали в лесу. Затем, по счастью, наступает смерть, и вы больше не испытываете физической боли. Кроме того, имеется еще «Эмма-Пруссачка». Ее основные симптомы – кровотечения изо всех естественных отверстий. Если верить тому, что я слышал, эта смерть должна быть очень мучительной. А есть еще «Гнилой глаз», «Красный волдырь», «Кровавая тошнота». Примечательные названия, не так ли? Такие же пестрые, как их симптомы, высыпающие на вашей коже. Помимо эпидемий, существуют еще бродячие банды, убивающие всякое живое существо, какое только встретится им на пути, – и притом далеко не милосердным способом. Вам грозит опасность наступить на газовую бомбу, которая взорвется и выплеснет в лицо ядовитый газ. Если же вам удастся избежать всех этих опасностей, знайте: вас подстерегают десятки других. Поверьте мне, капитан Бастэйбл, только на воде или под водой существует сегодня настоящая жизнь, жизнь для порядочного человека. В море возвратились многие из нас. Основное наше времяпрепровождение – подкарауливать друг друга. Но только таким образом нам удается избежать ужасов и лишений, которые сулит суша. Под водой еще существует определенная степень свободы. Здесь ты все еще хоть в чем-то хозяин собственной судьбы. На земле же воплотились кошмарные видения средневековых художников, когда те пытались представить себе ад. Так что мне милее морские пути!

– Уверен, что могу с вами согласиться, – сказал я, – но я хотел бы увидеть все своими глазами.

Корженёвский пожал плечами:

– Хорошо. Мы высадим вас в Дувре, если вам угодно. Но коль скоро вы измените свое мнение, я мог бы найти на борту этого корабля место для опытного офицера, пусть даже это армейский офицер. Вы могли бы служить под моим началом.

Вот это было бы поистине повторением моей старой истории! Я уже служил как-то под командой Корженёвского, хотя не в армии, а в воздушном флоте – о чем капитан «Лолы Монтес» оставался в неведении. Каково работать и воевать с ним бок о бок – все это я знал наизусть. Я поблагодарил его и заявил, что решение мое остается неизменным.

– Что ж, как хотите, – сказал он, – но на какое-то время я оставлю этот пост свободным. Никогда не знаешь, что случится.

Несколько дней спустя я стоял на побережье против знаменитых дуврских белых скал и махал на прощанье «Лоле Монтес», которая погружалась в воду и постепенно исчезала в пучине. Затем я забросил за спину мешок с провиантом, покрепче взял подаренное мне капитаном скорострельное ружье и зашагал по направлению к Лондону.

Если я считал, что, описывая мне послевоенную Англию, Корженёвский сильно преувеличивал, то вскоре вынужден был убедиться в том, что в своем рассказе о состоянии страны капитан был весьма и весьма сдержан.

Повсюду бушевали эпидемии, и на каждом шагу можно было встретить жертвы ужасных болезней. Однако самый пик заразы миновал – прежде всего потому, что многие из тех, кто пережил войну, уже скончались от болезней, а живые приобрели иммунитет против большинства опасностей или же каким-либо образом мутировали. У этих мутантов часто отсутствовала какая-нибудь часть тела – глаз или нос, в то время как у других гнили и отпадали целые части лица или тела. Осторожно пробираясь в Лондон, по дороге я видел среди развалин Дувра и Кентерберри несколько банд несчастных, наполовину разложившихся созданий.

Жители окрестностей Лондона за несколько лет буквально рухнули с высот цивилизации в глубины отвратительного варварства. Остатки прекрасного города – некогда широкие чистые улицы, система освещения, светлая архитектура, созданная О'Бином, – все это еще стояло немым свидетелем погибшего великолепия, которое пришло так быстро и было уничтожено так молниеносно. Нынче там гнездились банды одичавших людей, разрушающих остатки цивилизации лишь для того, чтобы смастерить себе примитивное оружие или слепить временные хижины; где запросто убивали друг друга. Ни одна женщина не была в безопасности. У некоторых «племен», рыскавших в руинах, дети считались особо деликатесным блюдом. Прежние банкиры, биржевые маклеры, менеджеры видели теперь в насекомых-паразитах изысканное лакомство и были готовы перегрызть друг другу глотку, если замечали, что один из них завладел дохлой кошкой. В употреблении оставалось очень немного современного оружия (после изобретения воздушных кораблей и подводных лодок производство ружей и пистолетов пришло в упадок); вместо этого почти каждый владел примитивно изготовленными копьями, луками и стрелами, ножами и дротиками.

Днем я прятался в каком-нибудь укрытии, а ночами продвигался вперед, рискуя попасть в засаду. Но я считал, что у меня больше шансов в ночные часы, когда большинство «племен» уже возвращались в свои лагеря.

Здесь не наносили с воздуха таких страшных бомбовых ударов, как в других регионах, но зато велся интенсивный обстрел из орудий с той стороны канала. Местность вокруг Лондона дважды была оккупирована, один раз с моря, один раз с воздуха. При этом было опустошено все, что только оставалось; последние продукты питания разграблены, а дома, которые еще стояли, взорваны, прежде чем остатки нашей армии изгнали захватчиков.

По ночам на холмах Кента и Сарри мерцали точки огней, показывая стоянки полукочевых лагерей, где днем и ночью горели огромные костры. Огни служили не только источником тепла и использовались не для одного лишь приготовления пищи: там сжигали все новые и новые трупы жертв эпидемии.

Счастье не изменяло мне, покуда я не добрался до окраин Ист-Гринстеда, некогда прелестной деревушки, знакомой мне с детства. Теперь это была пустыня с истощенной растительностью и грудами развалин. Как обычно, я начал присматривать себе укрытие и на самой северной стороне деревни заметил грубый палисад из неотесанных стволов. В поселке царило постоянное движение, приходили и уходили вооруженные люди; я с удивлением обнаружил у многих ружья и дробовики; да и лохмотья, в которые эти люди были облачены, отличались от тех одежд, что я до сих пор замечал на людях, куда лучшим состоянием. Эта община казалась больше, чем остальные, и лучше организованной. У них был постоянный лагерь вместо маленьких, постоянно сменяемых укрытий. Вдали я слышал мычанье коров, блеянье овец, коз и пришел к выводу, что животные, пережившие бомбежки, должно быть, содержались за частоколом. Здесь воистину царила «цивилизация»! Я был готов обнаружить свое присутствие и просить помощи у жителей этого «очага культуры» – от здешних людей можно было ожидать меньшей агрессивности, чем от всех тех, кого я видел до сих пор. Но из осторожности я продолжал наблюдать за поселком и выжидал, не откроется ли мне что-нибудь еще, прежде чем я объявлюсь.

Через два часа у меня появился повод поздравить себя с осмотрительностью. Я прятался в маленьком кирпичном строении, которое непонятным образом уцелело после обстрелов. Это строение, я полагаю, использовали для хранения дров, и его размеров едва хватало для того, чтобы там помещался один человек. Оставаясь незамеченным, я подглядывал за палисадом сквозь вентиляционную решетку. Трое мужчин в причудливых лохмотьях, где соседствовали панамы и котелки, охотничьи шапки и дамские шляпки, брюки для гольфа, кожаные охотничьи куртки, фрак, оперная мантия – привели пленного.

• Предыдущая
• 16/41
• Следующая