Дочь похитительницы снов - Муркок Майкл Джон - Страница 17
- Предыдущая
- 17/82
- Следующая
Подумав немного, я решил, что мои тюремщики блефуют. Вряд ли они убьют меня, пока у них остается хотя бы крупица веры в то, что мне известно местонахождение меча и чаши.
Вскоре ко мне в камеру заглянул майор Гауслейтер. С ним пришел Клостерхейм. Кажется, майор пытался образумить меня, но у него было так плохо с артикуляцией, что я попросту не мог разобрать, о чем он вещает. Клостерхейм же напомнил мне, что его терпение на исходе и пригрозил новыми пытками, как он выразился, куда более изощренными. Я ничуть не испугался. Разве можно напугать того, кто проклят небесами?
На то, чтоб ответить вслух, сил не было, я лишь исхитрился выдавить из себя кривую улыбку. Потом подался вперед, словно для того, чтобы пошептать на ухо, и с удовлетворением увидел, как кровь с моих разбитых губ срывается, капля за каплей, и падает на его отутюженный мундир. Он настолько опешил, что отреагировал не сразу, а когда спохватился, то сам отступил на шаг и отпихнул меня. Я мешком повалился на пол.
Дверь захлопнулась, наступила тишина. Как ни удивительно, тем вечером никого больше не пытали. Я кое-как приподнялся – и увидел, что на койке сидит мой двойник. Он махнул рукой, а затем утек, словно дым, в тощий матрас.
Я подполз к койке. Двойник исчез, оставив после себя меч. Равенбранд! Мой клинок! Тот самый меч, заполучить который так жаждали нацисты. Я протянул руку, норовя прикоснуться к рукояти, – и клинок растаял в воздухе. Но я был уверен, что мне не привиделось. И не сомневался, что со временем клинок вернется навсегда.
Потом пожаловали Фритци и Франци. Засучили рукава, взялись за работу, обсуждая между делом мою выносливость. Сошлись они на том, что надо устроить мне «полную отбивную» и дать пару дней передохнуть, иначе я могу сыграть в ящик. Тем паче что скоро должен приехать майор фон Минкт, уж он-то подберет ко мне ключик.
Когда дверь захлопнулась, оставив меня в темноте, и лязгнул засов, я вновь увидел своего двойника. Он словно светился во мраке. Пересек камеру, приблизился к койке. Я с трудом повернул голову. Исчез! Галлюцинация? Бред? Нет, ничего подобного. Если мне достанет сил добраться до койки, я наверняка нащупаю меч…
Эта мысль, похоже, напитала меня энергией. Миллиметр за миллиметром я подползал к койке; наконец мои пальцы коснулись холодного металла. Рукоять Равенбранда! Моя кисть медленно перебиралась все выше, пока не обхватила рукоять, не сомкнулась на ней.
Возможно, я грезил на пороге смерти, однако металл рукояти казался вполне материальным. Под моими пальцами клинок негромко заурчал, словно котенок. Я вцепился в него, твердо решив не отпускать рукоять ни при каких обстоятельствах. Жаль, что мне его не поднять…
Между тем металл начал нагреваться, а заодно – вливать в меня силы. Понимаю, что это звучит глупо, но именно так все и было: меч кормил меня энергией. Какое-то время спустя я смог подняться и лег на койку, укрыв клинок под собой. Меч вибрировал, будто и вправду был живой. Мысль не то чтобы пугала, пожалуй, беспокоила, но уже не казалась дикой; а всего несколько месяцев назад я бы с удовольствием посмеялся над подобными «мистическими бреднями».
Не знаю, сколько прошло времени – час или день. В моем сознании заклубились картины сражений, перемежаясь с обрывками преданий. Меч заразил меня своей потусторонностью.
Ночью пришли Фритци и Франци. Кинули мне робу и велели вставать и одеваться: мол, майор фон Минкт не любит ждать.
Майор, может, и не любит, а мне не оставалось ничего иного, как дождаться подходящего момента. Клинок я сжимал обеими руками; улучив момент, я резко повернулся и сделал выпад, вложив в удар всю накопившуюся силу. Меч вонзился в брюхо толстяка Франци и с пугающей легкостью пронзил его насквозь. Он задохнулся от боли, а Фритци застыл как вкопанный, не веря собственным глазам.
Франци завопил. Вопль был долгим и громким, разрывающим барабанные перепонки. Когда он стих, я уже стоял у двери, преграждая выход Фритци. Тот зарыдал и даже, по всей видимости, обмочился от страха. А меня переполняла энергия. Кровь буквально клокотала в жилах. Я выпил из Франци его жизненную силу и напитал ею собственное тело. Как ни отвратительно это звучит, я нисколько не сожалел о содеянном, как и о том, что отработанным на тренировках движением выбил из крестьянской лапищи Фритци дубинку и всадил клинок ему прямо в сердце. Кровь потоком хлынула на пол камеры, капли забрызгали мою кожу.
Я расхохотался, и вдруг с моих губ сорвалось чужое, инородное слово. Слово, которое я слышал прежде в своих снах. Там были и другие слова, но их я не запомнил.
– Ариох! – вскричал я, попирая ногой тело Фритци. – Ариох!
По-прежнему обнаженный, с переломанными ребрами и обезображенным лицом, с ногой, которая едва ли была способна выдержать мой вес, с руками, слишком тонкими, чтоб удержать огромный двуручный меч, я, вероятно, походил на демона, явившегося воспаленному воображению какого-нибудь провинциального поэта или художника.
Я наклонился, снял с пояса Франци связку ключей, вышел из камеры и побрел по темному коридору, отпирая все двери, какие попадались мне по пути. Сопротивления не было, пока я не достиг комнаты охранников в дальнем конце коридора. Там развалились на стульях и попивали пивко штурмовики СА. Они вряд ли успели осознать, что произошло и кто их убивает; меч поражал их одного за другим, добавляя мне энергии. Я забыл о своих увечьях, о ранах и переломанных костях. Во мне бушевал ураган. Я выкрикивал имя Ариоха и в несколько секунд превратил комнату в мясницкую: куда ни посмотри, всюду валялись мертвые тела и отрубленные конечности.
Мое прежнее цивилизованное "я" изнемогло бы от отвращения, однако нацисты выбили из меня всю цивилизованность. Осталась только ненависть. Я стал кровожадным, алчущим мести чудовищем, которое никак не может насытиться смертями врагов.
Я не пытался бороться с этим чудовищем. Оно рвалось убивать. Я не возражал. По-моему, я смеялся во весь голос. По-моему, я звал Гейнора, вызывал его на поединок. Ведь у меня был меч, которого он так добивался. И это меч ждал его.
За моей спиной высыпали в коридор узники, сбитые с толку, не понимающие, что здесь творится. Я швырнул им ключи, которые подобрал в комнате охранников, а сам двинулся дальше. Когда я добрался до двора, выяснилось, что в лагере успели поднять тревогу. По территории бегали лучи прожекторов. Не обращая на них внимания, я заковылял к рядам бараков, где содержались менее «привилегированные» заключенные. Всех, кто норовил остановить или застрелить меня, я убивал на месте. Меч косил врагов, как серп жнет колосья, снес деревянные ворота вместе с колючей проволокой и охраной. Я подрубил стойку пулеметной вышки, и вышка обрушилась на проволоку, открыв заключенным дополнительный путь к спасению. А затем я уже очутился у бараков и стал сбивать с дверей замки и засовы.
Не знаю, скольких нацистов я убил, прежде чем открыл все до единой двери и выпустил узников, многие из которых шарахались от меня как от прокаженного. В замке по-прежнему светили прожекторы, началась стрельба, но при всем при том стреляли, похоже, наугад. Неожиданно на замковой стене возникла группа людей в полосатых робах и устремилась к прожектору. Миг – и лагерь погрузился во тьму, ибо прожекторы, начиная с первого, гасли один за другим. Мне послышался голос майора Гауслейтера, исполненный животного ужаса и потому хорошо различимый среди общей сумятицы.
Только Господь знает, что они все думали обо мне, обнаженном, с громадным мечом в искалеченной руке, с бледной кожей в пятнах крови, с рубиновыми глазами, сверкающими от вырвавшейся на волю ярости. А я – я продолжал выкрикивать чужое, но знакомое имя.
– Ариох! Ариох!
Какой бы демон мною ни овладел, он отнюдь не разделял моих убеждений относительно того, что жизнь любого человека священна. Неужто этот монстр, пробужденный гневом, таился во мне от рождения и лишь ожидал случая, чтобы выскользнуть из укрытия? Или причиной всему мой двойник, которого я поневоле стал отождествлять с черным мечом, насыщавшим меня и получавшим, казалось, безбожное удовлетворение от непрекращающегося кровопролития?
- Предыдущая
- 17/82
- Следующая
