Охота на овец - Мураками Харуки - Страница 6
- Предыдущая
- 6/71
- Следующая
Точно хамелеону, ей удавалось меняться в зависимости от места и обстановки, то выставляя свои чудеса на всеобщее обозрение, то скрывая их самым тщательным образом.
На нее (или на ее уши) я наткнулся совершенно случайно в начале августа, сразу после того, как разошелся с женой. Я подрядился делать копии с рекламных проспектов для одной компьютерной фирмы; там-то мне и довелось познакомиться с ее ушами самым непосредственным образом.
Директор рекламного отдела, положив на стол макет очередного проспекта и несколько черно-белых фотографий, сказал мне:
– Даю тебе неделю; подготовь-ка титульный лист в трех вариантах, с заголовками и вот с этими снимками.
На каждой из трех фотографий красовалось по гигантскому уху.
Уши?!
– Почему – уши? – спросил я тогда.
– А я почем знаю? Уши и уши! Во всяком случае, советую тебе всю эту неделю только о них и думать.
Вот так получилось, что целую неделю жизни я провел, созерцая человеческие уши. Прицепив липкой лентой к стене над столом три огромных фотоснимка ушей, я курил, пил кофе, жевал бутерброды, стриг ногти – и разглядывал эти фотографии. Худо ли бедно, через неделю заказ был выполнен, а снимки ушей так и остались висеть на стене. Отчасти из-за того, что мне было лень специально лезть и снимать их; отчасти потому, что разглядывать уши уже вошло у меня в привычку. И все же главное, отчего я не снимал фотографии со стены и не прятал в глубине стола, было в другом. Эти уши просто околдовали меня. Это были уши фантастической формы, уши из мечты или сна. Можно сказать – «уши на все сто процентов». Я впервые в жизни ощущал, какой притягательной силой могут обладать увеличенные изображения отдельных частей человеческого тела (не говоря уже о половых органах). Чуть не сама судьба со всеми ее завихрениями и водоворотами бурлила перед моими глазами.
Одни изгибы уверенно-дерзко рассекали весь общий фон поперек; другие спешили укрыться от постороннего взгляда в робких стайках себе подобных и напускали тени вокруг; третьи, подобно старинным фрескам, рассказывали бесчисленные долгие легенды. Мочки же ушей просто-напросто вылетали за все траектории и по насыщенности своей чуть припухшей, упругой плоти затмевали реальную жизнь. Через несколько дней я решил позвонить фотографу, делавшему эти снимки, и выведать у него имя и номер телефона хозяйки ушей.
– Что там опять? – спросил фотограф.
– Да понимаешь, интересно мне. Уж очень замечательные уши...
– А? Н-ну да, уши-то, – пожевал фотограф губами. – Сама-то девчонка – так, не на что глаз положить... Хочешь с кем помоложе – так я тут недавно одну в бикини снимал, могу познакомить...
– Большое спасибо, – сказал я и повесил трубку.
Я позвонил ей в два, потом в шесть, потом в десять часов – никто не брал трубку.
Обычный день ее обычной занятой жизни.
Дозвониться до нее мне удалось лишь на следующее утро в десять. Наскоро представившись, я сказал, что хотел бы обсудить с ней кое-что из вчерашней работы, и что не могли бы мы, скажем, где-нибудь вместе перекусить ближе к вечеру.
– Но, я слышала, работа закончена? – спросила она.
– Да, работа закончена.
Мой ответ, похоже, привел ее в легкое замешательство, но ничего больше спрашивать она не стала. Я назначил встречу на вечер в кофейне на Аояма. Заказав по телефону столик в первоклассном французском ресторане, лучшем из всех, где мне доводилось бывать, – я надел новую рубашку, завязал, повозившись изрядно, галстук и облачился в костюм, который надевал до этого только пару раз.
Как и предупреждал фотограф, «глаз положить» там было и правда особенно не на что. Что одежда ее, что лицо – все выглядело заурядно-унылым, и в целом она сильно смахивала на хористку из второразрядного женского колледжа. Но на все это мне, разумеется, было плевать. Настоящую досаду у меня вызывало одно: свои уши она тщательно скрывала под густыми, отвесно начесанными волосами.
– Значит, уши ты прячешь? – спросил я словно бы невзначай.
– Ага, – как бы между прочим ответила она.
В ресторан мы пришли чуть раньше назначенного и оказались первыми к ужину посетителями. В притушенном свете ламп официант плыл по залу, чиркая длинными спичками и зажигая одну за другой ярко-красные свечи. Метрдотель, селедочьим взглядом ощупывал ряды ножей, вилок, тарелок, салфеток, скрупулезно проверял сервировку на столиках. Выложенные елочкой дубовые плитки паркета блестели, как зеркала, и каблуки официанта цокали по ним легко и приятно. Туфли у официанта были явно дороже моих. В вазах стояли свежие цветы, а на белой стене красовалась картина какого-то модерниста, с первого взгляда понятно: оригинал. Пробежав глазами винный лист, я заказал белого вина поблагороднее; из легких же закусок попросил для обоих фазаний паштет, заливное из окуня и печень морского черта в сметане. Она, усердно покопавшись в меню, заказала суп из морской черепахи и заливной язык; я выбрал суп из морских ежей, ростбиф с петрушкой в японском соусе и салат из помидоров. Половина моего месячного оклада, похоже, улетала в тартарары.
– Однако, достойное заведение, – сказала она. – И часто ты здесь бываешь?
– Иногда, только по работе. По мне, когда один, уж лучше выпить сакэ в обычном баре, ну и соответственно закусить. Чувствуешь себя гораздо свободнее: не надо забивать голову лишними вещами.
– И что ты обычно ешь в баре?
– Да что угодно. Чаще всего – сэндвичи с омлетом.
– Сэндвичи с омлетом!.. – повторила она. – Значит, каждый день ты ужинаешь в баре сэндвичами с омлетом?
– Ну, не каждый день. Где-то раз в три дня готовлю и дома...
– Но два дня из трех ты все-таки ешь в баре сэндвичи с омлетом, так?
– Да, пожалуй...
– А почему именно сэндвичи с омлетом?
– В хороших барах всегда готовят хороший сэндвич с омлетом.
– Тьфу!... – сказала она. – Ненормальный какой-то.
– Абсолютно нормальный! – сказал я.
Совершенно не представляя, как сменить тему, я замолчал и какое-то время сидел, уставившись на окурки в пепельнице посередине стола.
– Разговор – о работе? – намекнула она.
– Я уже говорил вчера – работа закончена полностью. Нет никаких проблем. И разговора никакого нет.
Из кармана сумочки она достала пачку тонких, длинных ментоловых сигарет и, вопрошая одними глазами: «Ну, и...?» – прикурила от ресторанных спичек. Я совсем уже открыл было рот, но тут за моей спиной вновь послышалось решительное цоканье каблуков. С особенной улыбкой, словно показывая портрет единственного сына, метрдотель повернул бутылку этикеткой ко мне. Я кивнул ему – и он, вынув пробку с едва слышным, ласкающим ухо щелчком, разлил вино по глотку на бокал. Я ощутил на языке концентрированный вкус денег. Метрдотель удалился, и два официанта, сменяя друг друга, выставили на стол три больших блюда и пару тарелок. Затем официанты исчезли, и мы снова остались вдвоем.
– Очень хотелось увидать твои уши. Чего бы это ни стоило, – сказал я откровенно.
Не отвечая ни слова, она положила себе паштета с печенью и пригубила вино.
– Что, зря побеспокоил?
Она еле заметно улыбнулась:
– Хорошую французскую кухню очень трудно назвать беспокойством...
– А разговор об ушах – беспокойство?
– Тоже нет. Все ведь зависит от угла зрения, верно?
– Так давай говорить под твоим любимым углом.
Она поднесла ко рту вилку и слегка изогнулась, потянувшись навстречу руке.
– Говори, что думаешь. Вот и будет «под моим любимым углом».
Мы помолчали какое-то время, занятые едой и вином.
– Я сворачиваю за угол, – заговорил я. – И кто-то впереди меня тоже сворачивает
– за следующий угол. Мне не видно, кто это. Я у успеваю разглядеть лишь краешек белой одежды, мелькнувший в последний момент. Этот белый лоскут мельтешит, почти ускользая из виду, – но никак нельзя отделаться от него совсем... Знакомо тебе такое?
– Вроде знакомо...
– Вот такое же ощущение у меня от твоих ушей.
- Предыдущая
- 6/71
- Следующая
