Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка - Сапаров Александр Юрьевич - Страница 27
- Предыдущая
- 27/53
- Следующая
От неожиданности я даже подавился. Похоже, с благочестием перестарался. Нет, я пока еще хочу пожить мирской жизнью.
На следующий день я снова с раннего утра сидел за картиной. Я еще не знал, как отнесется царь к моему творению. Первый ведь на Руси рисовал масляными красками. Купил их, густотертые, за бешеные деньги и сейчас разводил льняным маслом. Конечно, по сравнению с темперными красками это было как день и ночь, и к тому же хоть я не являлся особо выдающимся художником, за мной стоял опыт тысячелетней истории этого искусства. И поэтому я наделялся, что сумею угодить царю.
Сегодня Иоанн Васильевич был оживлен и разговорчив. Я не посмел утаить от него, что взял к себе мастера-венецианца, царь улыбнулся:
– Думал, не расскажешь мне сей истории. Знаю я уже все, а если он у тебя еще православным станет, то от меня плохого не жди.
Сегодня царь первый раз подошел к картине и долго рассматривал ее с разных сторон. Мне ничего не сказал, но Ивашко Брянцев, охранявший его, подмигнул и, когда проходил мимо, прошептал:
– Понравилось ему, точно знаю.
Вернулся домой. На моем большом подворье опять кипела работа. Артель каменщиков выкладывала фундамент для печи, а вокруг бегал Гильермо, размахивал руками и на удивление четко выкрикивал все известные русские матерные слова, на что мужики только посмеивались:
– Ишь, вражина, схизматик, как матюкается… нравится, значит, ему наша работа.
Федор подскочил ко мне и заныл, что я опять ввел его в расходы, на что я ему многозначительно сказал:
– Не бойся, все окупится. Вот только первый товар пойдет… его даже с недоделками весь разберут. А себе отличное стекло будем оставлять.
Я сел с ним и рассказал, что надо найти в Москве купцов гишпанцев и между делом поинтересоваться застывшим соком заморских деревьев. Что-то вроде смолы, но упругой. Она вроде от пола отскакивать хорошо должна. Могут ли они немного привезти посмотреть? А может, у них уже есть эта смола? Только они должны думать, что мы об этом просто для развлечения спрашиваем.
– Скажи, что даже если и не придумаем, что со смолой делать, то все равно выкупим, раз уж привезут.
Федор посмотрел на меня с укоризной, но не сказал ни слова. Хотя лицо его явно говорило: «Совсем ты, боярин, с ума спрыгнул».
Пока я был занят портретом царя, мое лекарское дело стояло. Ничего не двигалось и с учениками. Но мастерская работала с утра до вечера, и теперь я думал, что можно, наверное, часть спирта пустить на приготовление приличной водки, ведь столько спирта и эфира мне пока не было нужно. Но требовалось уточнить, как и что для этого надо предпринять. Это было не очень сложно, теперь приказные дьяки после моего заступничества перед царем были ко мне очень даже благодушны. Хотя без серебра делать там было все равно нечего.
И вот знаменательный день: я наконец закончил свой самый значительный труд в этом времени – портрет Иоанна Грозного.
Царь сидел на троне, держа в руках державу и скипетр. Но больше всего внимания, конечно, я уделил его лицу, которое отражало ум и значительность этой выдающейся личности шестнадцатого века. Я, пока писал портрет, частенько вспоминал того полубезумного старика, убивающего своего сына, который был изображен на портрете Репина, и думал: что заставило тогда уже известного художника сотворить такой поклеп на великого человека? Какие им двигали мотивы? И у меня была скромная надежда, что если этот портрет переживет века, то Репин уже никогда не нарисует такую жуть.
Царь спустился с трона и встал рядом со мной. Он долго разглядывал портрет, потом велел принести зеркало и вновь сравнил себя на портрете со своим изображением. И оказался достаточно наблюдательным, чтобы заметить разницу между изображениями. Пришлось объяснять царю, каковы особенности зеркального отражения. Мы никогда не видим себя в зеркале правильно, поэтому и небольшой шрам на лице, по которому он заметил разницу, находился на картине с другой стороны. Иоанна Васильевича на некоторое время это отвлекло от портрета, но потом он вновь долго его рассматривал и наконец сказал:
– Мне кажется, что ты, Щепотнев, сделал меня лучше, чем я есть, не красивее, а выше сделал мой дух. Значит, на самом деле ты меня ценишь. Не ценил бы, такого, наверное, у тебя не получилось бы. Доволен я твоей работой, не знаю даже, как расплатиться. А больше всего доволен тем, что в нашей земле православной появился такой художник. И не надо с грешной немецкой стороны больше художников для этого призывать.
Повелеваю тебе, Щепотнев, взять несколько учеников, талантливых в рисовании, и умение свое им передать. Все расходы на казне лежать будут.
А за работу свою получай вотчину. Рядом с твоей она. Есть там земля пахотная, и людишки пока еще не разбежались. Хозяин ее недавно на границе с Литвой был пойман, на охоту вроде с родней и дворней собрался. Так что хозяйствуй, Щепотнев.
Когда я шел по палатам к выходу, мне медово улыбались еще недавно глядевшие сквозь меня бородачи в высоких шапках. Некоторые даже здоровались, вспоминая батюшку.
«Вот она, милость царская, – думал я. – Сегодня так, а завтра другой стороной обернется, кто об этом может ведать?»
Приехал домой к вечеру. Сегодня я должен был предоставить царю готовый портрет, и обстановка была напряженная. Но когда я с сопровождающими въехал во двор, буквально через пять минут все уже знали, а Федор интересовался, когда поедем в приказ оформлять новую вотчину, и говорил, что туда немедленно надо кого-то отправлять.
Но мне было ни до чего, психологическое напряжение из-за почти двухнедельного пребывания с царем меня подкосило. Я потребовал, чтобы натопили баню, и, взяв в напарники Антона и Федора, отправился туда, не забыв при этом литров десять кваса и флягу водки.
Упарили меня мои помощники в хлам. Я даже не помнил, как меня притащили в спальню и уложили в кровать.
Утро пришло незаметно, голова моя от похмелья еще не страдала, и поэтому я спокойно встал, оделся. Слава богу, к этому привыкли, и никто не совался, чтобы помочь мне одеваться. Отстояв с охраной литургию в церкви, я наконец смог приступить к разгребанию завалов, появившихся за время моего вынужденного отсутствия.
Опять я себя клял, что никак не могу распределить обязанности среди своих подчиненных, чтобы не совать каждый день нос в их работу.
Первым делом я пошел смотреть на постройку печи для варки стекла. Печь строилась одновременно с небольшим каменным зданием, в котором она должна была стоять. Кстати, за это время уже выяснилась причина, по которой наш мастер был вынужден бежать с острова Мурано. И поняли это все по его поведению. Уже не оставалось ни одной женщины в усадьбе, которой бы он не предложил свои услуги. Но свободные девки, раззадоренные моим обещанием огромного приданого, не торопились отдаваться пылкому итальянцу, и условия у всех были одни – примешь нашу веру и женишься, тогда будем твоими утром, днем, вечером и вообще когда захочешь. Но пока огорченный всеобщим отказом итальянец не спешил сдаваться. Хотя поговаривали, что он вот уже три дня не отходит от Верки Маньшевой, дочки одного из сторожей. Ростом Верка была со стрельца и весила пудов шесть, при виде этой девицы наш Гильермо просто таял как воск.
Так что видимо, на острове Мурано его ждала толпа брошенных женщин, месть которых показалась ему более страшна, чем стакан расплавленного стекла, залитого в горло, который, как рассказывали, был гарантирован стеклодувам, сбежавшим оттуда.
Печь, на мой непрофессиональный взгляд, строилась вполне удовлетворительно, и я пошел посмотреть, как выглядит класс для моих будущих лекарей.
Да, увы… Класс, конечно, был не такой, как хотелось бы, но на первое время и такое помещение вполне могло сойти. Тем более что имелось вполне четкое распоряжение царя насчет обучения живописцев, так что если будет возможность, придется расширить классные помещения. К тому же будущим живописцам вначале придется заняться приготовлением красок для себя любимых. Ведь не будем же мы покупать краски для учебы!
- Предыдущая
- 27/53
- Следующая
