Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 1

• 1/160
• Следующая

Итак, повторяем, Жильбер все слышал и видел.

Он видел полулежавшую на кушетке Андреа, лицо ее было обращено к стеклянной двери, то есть прямо к нему. Дверь эта оказалась чуть-чуть приоткрытой.

Небольшая лампа с широким абажуром, стоявшая рядом на столе, на котором лежали книги, единственное развлечение, какое могла себе позволить прекрасная больная, освещала только нижнюю часть лица м-ль де Таверне.

Правда, порой, когда она откидывалась на подушки кушетки, свет падал ей на лоб, такой белый и чистый под кружевами чепца.

Филипп сидел на кушетке в ногах сестры спиной к Жильберу; рука его все также покоилась на перевязи, и ему было запрещено двигать ею.

В этот вечер Андреа впервые встала, а Филипп впервые вышел из своей комнаты.

Брат и сестра еще не виделись после той ужасной ночи, но каждый из них знал, что другому становится лучше и он идет на поправку.

Встретились они всего несколько минут назад и беседовали совершенно свободно, поскольку знали, что сейчас они совершенно одни, а ежели кто-нибудь придет, они будут об этом предупреждены звонком, что висит на двери, которую Николь оставила открытой.

Само собой, им не было известно, что входная дверь отперта, и они вполне полагались на звонок.

Жильбер смотрел и, как мы уже упоминали, слушал, потому что благодаря приоткрытой стеклянной двери ему было внятно каждое слово.

— Итак, сестренка, — говорил Филипп как раз тогда, когда Жильбер устремился за занавесь на двери туалетной комнаты, — ты уже можешь свободно дышать?

— Да, куда свободней, хотя все равно ощущаю легкую боль.

— А силы к тебе вернулись?

— Не вполне, но все-таки сегодня я смогла раза три дойти до окна. Ах, как чудесен свежий воздух, как прекрасны цветы! Мне кажется, что, когда веет весенний ветерок и цветут цветы, невозможно умереть.

— И все же, Андреа, ты еще чувствуешь себя очень слабой?

— Да, ведь это было такое страшное потрясение! Поверишь ли, — продолжала девушка, улыбаясь и покачивая головой, — я еле шла и все время хваталась за мебель или за стены. У меня подгибались ноги, и я бы упала, если бы не держалась.

— Ничего, ничего, Андреа. Свежий воздух и цветы, о которых ты только что говорила, помогут тебе выздороветь, и через недельку ты сможешь сделать визит ее высочеству дофине, которая, как мне сообщили, милостиво осведомлялась о тебе.

— Да, Филипп, я тоже надеюсь на это. Ее высочество, по-моему, крайне добра ко мне.

И Андреа, откинувшись назад, схватилась за грудь и прикрыла глаза.

Жильбер невольно сделал шаг и протянул к ней руки.

— Тебе плохо, Андреа? — спросил Филипп, взяв сестру за руку.

— Да, я чувствую стеснение в груди, да и кровь ударила в виски. А иногда у меня все плывет перед глазами и словно куда-то падает сердце.

— Ничего удивительного, — задумчиво произнес Филипп, — ты испытала такое ужасное потрясение и спаслась, можно сказать, чудом.

— Нет, брат, чудо — это не то слово.

— А кстати, Андреа, — сказал Филипп, придвигаясь к сестре и тем самым как бы подчеркивая значимость своих слов, — мы ведь с тобой еще ни разу не говорили ни о той ужасной катастрофе, ни о твоем чудесном спасении.

Андреа залилась краской, и, похоже, ей стало немножко не по себе.

Филипп не заметил или во всяком случае сделал вид, что не замечает, как покраснела сестра.

— Но мне казалось, — заметила девушка, — что при моем возвращении были даны все объяснения, каких только можно было потребовать. Отец сказал, что вполне удовлетворен ими.

— Разумеется, дорогая Андреа, этот человек проявил во всем этом деле исключительную щепетильность, и тем не менее кое-какие места из его рассказа показались мне не то чтобы подозрительными, но загадочными — да, это будет точное слово.

— Что ты хочешь этим сказать, брат? — с поистине девичьей наивностью поинтересовалась Андреа.

— Просто у меня осталось такое впечатление.

— Но почему?

— Ну вот, скажем, — продолжал Филипп, — в его рассказе есть одно место, на которое я сперва не обратил внимания, но потом, когда стал размышлять, нашел его достаточно туманным.

— Какое? — спросила Андреа.

— О том, как ты была спасена. Расскажи, Андреа, как это было.

Девушка сделала усилие, припоминая.

— Ах, Филипп, — сказала она, — я ведь почти ничего не помню. Я так испугалась…

— Ну расскажи, что помнишь.

— Как ты знаешь, мы с тобой потерялись шагах в двадцати от Хранилища мебели. Тебя понесло к саду Тюильри, а меня к Королевской улице. Еще несколько секунд я видела, как ты тщетно пытаешься пробиться ко мне. Я тянула к тебе руки, звала: «Филипп! Филипп!» — и вдруг меня закружило, как в водовороте, подняло, потащило к решетке. Я чувствовала, как поток влечет меня к ограде, там он разбивался, и до меня доносились крики людей, прижатых к решетке. Я поняла — вот-вот наступит мой черед, меня раздавят. Я могла даже сказать, сколько секунд жизни мне еще осталось, как вдруг, когда, полуживая, полуобезумевшая, я в предсмертной молитве возвела глаза и вознесла руки к небу, мне блеснул взгляд человека, который возвышался над всей этой толпой и словно повелевал ею.

— То был барон Жозеф Бальзамо, да?

— Да, тот, кого я однажды уже видела в Таверне и перед кем испытала непонятный ужас, человек в котором, казалось, кроется нечто сверхъестественное, который гипнотизировал меня взглядом и голосом и от одного прикосновения которого к моему плечу всю меня пронизывала дрожь.

— Продолжай, Андреа, продолжай, — произнес Филипп, и лицо его и голос помрачнели.

— Мне почудилось, будто он вознесся над катастрофой, словно людские страдания не способны затронуть его. В глазах его я прочла, что он хочет и может спасти меня. И тут со мной произошло нечто невероятное: я, сломленная, обессилевшая и уже почти что бездыханная, вдруг ощутила, что поднимаюсь навстречу этому человеку, словно некая неведомая, таинственная и неодолимая сила выталкивала меня к нему. У меня было чувство, будто напрягшиеся руки выносят меня из этой бездны, наполненной человеческой плотью, где раздавались предсмертные хрипы несчастных, и поднимают на воздух, к жизни. Поверь мне, Филипп, — промолвила Андреа с некоторой экзальтацией, — этот человек взглядом, я уверена в этом, вырвал меня оттуда. Он взял меня на руки, и я была спасена.

— Увы! — прошептал Жильбер. — Она видела только его и не заметила, что я умирал у ее ног!

И он вытер пот со лба.

— Значит, так это все и происходило? — спросил Филипп.

— Да, до того момента, когда я почувствовала, что нахожусь вне опасности. И тогда то ли оттого, что все силы я истратила на это последнее усилие, то ли оттого, что ужас, который испытала, был непомерен для меня, но я лишилась чувств.

— И как ты полагаешь, в котором часу ты лишилась чувств?

— Минут через десять после того, как мы с тобой потерялись.

— Это получается, — прикинул Филипп, — примерно в полночь. Как же вышло, что вы вернулись сюда только через три часа? Прости, Андреа, за этот допрос, который может показаться тебе нелепым, но все это очень важно для меня.

— Спасибо, Филипп, — сказала Андреа и пожала брату руку, — спасибо. Три дня назад я, наверное, не сумела бы тебе ничего рассказать, но сейчас, хоть это может показаться тебе странным, память моя окрепла. И потом, у меня такое ощущение, будто некая воля овладела моей и велит мне вспоминать, и я вспоминаю.

— Продолжай, дорогая Андреа, продолжай, я с нетерпением слушаю твой рассказ. Значит, этот человек принял тебя в свои объятия?

— В объятия? — покраснев, переспросила Андреа. — Нет, такого я не помню. Я знаю только, что он вытащил меня из толпы, но прикосновение его руки произвело на меня то же действие, что и в Таверне. Едва он коснулся меня, я вновь лишилась чувств или, верней сказать, уснула, потому что обмороку предшествуют болезненные ощущения, а я испытывала лишь благодетельное влияние сна.

• 1/160
• Следующая