Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/160
• Следующая

Путник записал и это предложение.

— А вы? — спросил он у третьего предводителя, чьи энергия и деловитость явственно чувствовались под стесняющим движения облачением посвященного.

— Я представляю Америку, — ответил тот, — где каждый камень, каждое дерево, каждая капля воды и крови — все принадлежит революции. Мы отдадим все наше золото, прольем до капли нашу кровь, но мы не можем действовать, пока не обретем свободу. Мы разделены, расставлены по загонам и пронумерованы, мы представляем собой громадную цепь, звенья которой не сцеплены друг с другом. Нужно, чтобы чья-нибудь мощная рука спаяла два первых звена, а остальные соединятся сами. Поэтому начинать нужно с нас, досточтимый учитель. Если вы хотите освободить Францию от королей, освободите прежде нас от иностранного владычества.

— Так оно и будет. Вы получите свободу первыми, и Франция вам поможет. Господь сказал на всех языках: «Помогайте друг другу». Подождите. Однако для вас, брат мой, ожидание будет недолгим, ручаюсь, — проговорил великий копт и повернулся к посланцу Швейцарии.

— Я не могу обещать ничего, кроме моего собственного вклада. Сыны нашей республики уже давно стали союзниками французской монархии, они продают свою кровь еще со времен Мариньяно[15] и Павии[16]. Они союзники верные — всегда отдадут то, что продали. Впервые, досточтимейший учитель, мне стыдно за вашу преданность.

— Ладно, мы победим без них и даже несмотря на них, — ответил ему великий копт. — Ваша очередь, посланец Испании.

— Я беден, — начал тот, — и могу предложить лишь три тысячи моих братьев, но каждый из них будет вносить по тысяче реалов в год. Испания — страна ленивая; люди там умеют спать на ложе горестей, пока спится.

— Хорошо, — заключил копт, — а вы?

— Я представляю общества России и Польши, — отозвался спрошенный. — В наше братство входят недовольные богачи и бедняки-крепостные, обреченные на труд без отдыха и преждевременную смерть. От имени крепостных я не могу ничего обещать — они нищи и даже не вольны распоряжаться собственной жизнью, но от имени трех тысяч людей богатых я обещаю по двадцать луидоров ежегодно с каждого.

Подошла очередь и других посланцев: каждый из них представлял или небольшое королевство, или великое княжество, или небогатое государство. Великий копт записал предложение каждого и с каждого взял клятву, что тот выполнит обещанное.

— А теперь, — провозгласил он, — девиз ордена, символизирующийся тремя буквами, по которым вы меня узнали, и уже известный в одной части вселенной, прозвучит в другой ее части. Да носит каждый посвященный эти три буквы не только в сердце, но и на сердце, так как мы, верховный магистр лож Востока и Запада, объявляем, что королевским лилиям должен прийти конец. Тебе, брат из Швеции, тебе, брат из Шотландии, тебе, брат из Америки, тебе, брат из Швейцарии, тебе, брат из Испании, тебе, брат из России, я повелеваю: Lilia pedibus destrue![17]

Мощный, как голос моря, возглас потряс стены зала и скорбным вздохом отозвался в горных ущельях.

— А теперь, именем творца и учителя, удалитесь! — приказал, когда гул затих, верховный магистр. — Спускайтесь в пещеры каменоломен Гром-горы и расходитесь до восхода солнца — кто вдоль реки, кто лесом, кто долиной. Вы увидите меня снова в день вашей победы. Ступайте!

После этих слов он сделал масонский жест, и шестеро предводителей поняли, что должны остаться. Когда младшие члены братства постепенно разошлись, верховный магистр отвел шведа в сторону и сказал:

— Сведенборг[18], ты и вправду человек вдохновенный, именем Господа благодарю тебя. Посылай деньги во Францию, адрес я укажу.

Магистр смиренно поклонился и ушел, ошеломленный ясновидением, благодаря которому великий копт узнал его имя.

— Приветствую вас, доблестный Фэрфакс, — продолжал тем временем тот, — вы достойный отпрыск вашего предка[19]. Когда будете писать Вашингтону, напомните ему обо мне.

Фэрфакс в свою очередь поклонился и двинулся вслед за Сведенборгом.

— Ну, Пол Джонс[20], — обратился копт к американцу, — добрая слава о тебе дошла и до моих ушей. Ты будешь героем Америки. Готовься выступить по первому зову.

Вздрогнув, словно от божественного прикосновения, американец удалился.

— А ты, Лафатер[21], — продолжал великий магистр, — отрекись от своих теорий, пришла пора действовать. Довольно изучать, каков человек, пора узнать, каким он может быть. Иди, и горе тем из твоих братьев, которые поднимутся против нас, потому что гнев народа будет быстрым и губительным, как гнев Божий.

Посланец Швейцарии, дрожа, поклонился и скрылся из вида.

— Послушай меня, Хименес, — обратился копт к тому, кто выступал от имени Испании. — Ты усерден, но не доверяешь себе. Твоя страна спит, говоришь ты, но это потому, что никто ее не будит. Ступай. Кастилия ведь не перестала быть родиной Сида.

Последний из преподавателей двинулся по направлению к великому копту, но не успел сделать и трех шагов, как тот движением руки остановил его.

— Ты, Сьеффор из России, меньше чем через месяц предашь свое дело, но уже через месяц будешь мертв.

Русский посланец упал на колени, но верховный магистр сделал угрожающий жест, и приговоренный к смерти, пошатываясь, удалился.

Оставшись в одиночестве, этот необычный человек, которого мы ввели в повествование, чтобы сделать его главным героем, оглянулся и увидел, что в зале царит пустота и безмолвие. Тогда он застегнул свой черный бархатный редингот с расшитыми петлицами, надвинул поглубже шляпу, отворил бронзовую дверь, которая сама захлопнулась за ним, и двинулся по горным ущельям, словно знал их давным-давно; добравшись до леса, он, без проводника и в темноте, пересек его, как будто ведомый невидимой рукою.

Выйдя на опушку, путник поискал глазами коня и, не увидев, прислушался; ему казалось, что вдали он различил еле слышное ржание. Тогда путник как-то замысловато свистнул. Через секунду из темноты возник Джерид — верный и послушный, как пес. Путник легко вскочил в седло, послал коня в галоп и вскоре слился с темным вереском, покрывавшим пространство от Даненфельса до вершины Гром-горы.

Через неделю после описанных событий, около пяти часов пополудни из Понт-а-Мусона, городка между Нанси и Мецем, выехала карета, запряженная четверней и управляемая двумя форейторами. Лошадей на почтовой станции только что сменили, и, несмотря на уговоры миловидной трактирщицы, поджидавшей на пороге запоздалых путников, карета продолжила свой путь в Париж. Едва лошади с тяжелым экипажем скрылись за углом, как десятка два ребятишек и с десяток кумушек, которые окружили было карету, пока закладывали свежих лошадей, разбрелись по домам, размахивая руками и восклицая — одни обнаруживали тем самым буйное веселье, другие — глубокое изумление.

Причины для этого и вправду были: никогда еще экипаж, хоть чем-то похожий на уехавшую карету, не въезжал на мост, который пятьдесят лет назад добрый король Станислав[22] велел перебросить через Мозель, чтобы облегчить сообщение между своим небольшим королевством и Францией. Мы не исключаем даже курьезные эльзасские фургоны, в ярмарочные дни привозившие из Фальсбурга двухголовых уродцев, танцующих медведей и кочевые племена странствующих акробатов, этих бродяг цивилизованных стран. И действительно, даже не будучи насмешливым сорванцом или престарелой любопытной сплетницей, любой прохожий при виде столь монументального экипажа, который, несмотря на громадные колеса и внушительные рессоры, катился достаточно резво, остановился бы как вкопанный и воскликнул: «Вот так карета! Да какая быстрая!»

• Предыдущая
• 7/160
• Следующая